Через день после проведенной с молоденькой бабенкой ночи Татьяна пришла. На кухне не рассосался запах сигаретного дыма, окурки виднелись и в мусорном ведре. Я не собирался выносить его. Пусть будет как есть. Проскользнув в спальню, любовница покрутила изящным носиком:
— На кухне смрад, постель не так застелена. Кого-то притаскивал? Чего отворачиваешься?
— Разве не видно? — отмахнулся я.
— Чувствуется. Но… ты не похож на других.
— Я тебя предупреждал.
— Все равно сомневаюсь. Думаю, что заходил твой друг Сэм, с которым пил, потом бросили. Как он поживает, сын растет?
— Куда ему деваться, — отвернулся я. Чем больше будешь убеждать, тем меньше начнет верить. — Молчаливый и угрюмый как отец — казак. Да еще мать армянка.
— Вот видишь, заглядывал Сэм. А ты пытался доказать, что приводил женщину. Я разонравилась совсем?
— Нравишься по прежнему, я пришелся не ко двору. Да и не старался я найти с твоими домашними точки соприкосновения, выдвигал им в пику свой характер.
— Поэтому и живешь один.
— Поэтому никому не мешаю, помогая родным в меру возможностей.
— Лучше бы жил с семьей. Из тебя вышел бы прекрасный воспитатель, хранитель домашнего уюта. Я говорю не то?
— Если нет за спиной тайн, отношения хорошие, то правда. Но стоит подать повод к недоверию, о продолжении личного участия речи не идет. Обиды прощать не могу. А это качество в жизни считается главным.
— Не прощаешь моего прошлого?
— Не только.
— Сама себе его не прощаю…
И все-таки разрыв произошел. Еще долго Татьяна звонила, справляясь о делах, здоровье. Я отвечал, не зазывая в гости. В квартире по неделям стала задерживаться риэлтерша, молодайка без морщин на лице, без седых волос в прическе. Не зацикленная на семейном гнезде, с широким кругозором современная бабенка. Единственный недостаток — частые выпивки и курение сигарет одну за другой. Снова женщина спасла от женщины, действуя как громоотвод. Но, странно, когда Татьяна перестала приходить, начала отдаляться и риэлтерша. Она словно выполнила наложенную кем-то миссию.
На базаре все оставалось по прежнему. Бакс зафиксировался на отметке в тридцать один рубль, зато евро рванула вверх. Вскоре она перегнала доллар. Валюту приносили люди, во время войны побывавшие в Германии в качестве рабочей силы. Навара было побольше, но смущала нестабильность. Сегодня за евро давали тридцать два рубля, на другой день невозможно сбагрить по тридцать. Валютчики подстраховывались, занижая сумму покупки до предела. Золото после девальвации в девяносто восьмом году рубля, как несли мало, так приносили все меньше. Гривны появлялись летом, когда начиналась пора отпусков. Полуостров Крым по прежнему пользовался спросом, в основном, из-за низких цен. Заработки стали не те, да многим идти было некуда. Из — за ограбления я перестал таскать сумку с книгами, оставляя руки свободными. Понимал, сейчас как раз и следует пополнить бюджет. Но масла в огонь подлил товарищ в черном пальто с черной рубашкой, взявшийся интересоваться, отстегиваю ли я бабки ментам, или пристроился на дурнячка, прикрывшись именем писателя с торговлей книгами. После одного из разговоров, снова заметил у входа в рынок двух пацанов. А качок наезжал. Наверное, принял меня за отбившегося от стада барана. Ощущение беспомощности коробило, вызывая желание покончить с наездами раз и навсегда. Но на место первого придет стадо других. Зло имеет право на вечность, как и его противоположность — добро.
— Говоришь, писатель? — обрабатывал меня качок. — А кто поверит, что отстегиваешь мусорам за обмен валюты?
— Кто сказал, что я желаю, чтобы верили? — сознавая, что с буграми мышц не справиться, перекашивал я рот на сторону. — Мне лично насрать на тех, кто хочет думать по другому.
— Хамишь, товарищ, — угинал голову представитель криминального мирка, видимо, контролирующий отвоеванный у ментов свой участок пастбища. Обритая башка с бесцветными глазами, прущая напролом дурная сила, вызывали ненависть, желание оглушить отморозка, увидеть беспомощным.
— Есть бригадир. Слетай и проясни ситуацию, — чтобы закончить разговор, не выдерживал я. — Тогда легче будет поговорить, об чем пожелаешь.
— Я знаю вашего пастуха. Побазарим, никуда не денемся, — пообещал качок.
— Оборзел, чтобы прятаться? Страху решил нагнать? Иди, народный, мне надо крутиться.
— Работай.
Так продолжалось с полмесяца, пока я сам не заскочил к бригадиру, не рассказал о странном субъекте. Призрак помялся, кинул через плечо:
— Не связывайся, отваливай в сторонку. К другим не подъезжают.
— У меня место за пределами рынка. Решил, видно, что под прикрытием книг стригу купоны под носом у ментов.
— Все может быть. Я выясню.
Через неделю качок подкатил с другим выражением холеной маски. День выдался теплым, за курткой виднелась та же черная рубашка, заправленная в черные брюки с вечными стрелками.
— Привет, писатель. Как работа?
— Нормально, — взглянул я на стервятника. От него по прежнему исходил дух животной силы, пополняемой за счет питания, постоянных тренировок.
— Что надо, я узнал. Тревожить никто не будет. Разве что золотую безделушку куплю. Подешевле.
— Такса для всех одна.
— Но ты платишь меньше.
— Но я работаю после всех. Что достанется.
— А бывает?
— Здесь пробовали стоять, да вовремя решили убраться.
— Понятно. Претензий больше нет.
Весь Ростов на кусочки поделили. Стоит отбиться от стада, перед мордой вырастает новый пастух. Начинаешь понимать рабочих, крестьян и солдат, решивших сбросить ярмо капитализма. Зачем повторять ошибки истории, когда может выйти себе дороже. Роль бригадира вырисовалась яснее. Связующее звено. Да… мне, главное, опубликовать свои произведения. И все-таки, у нас существует еще разница в сравнении с другими городами. В Москве, в Екатеринбурге, на Дальнем Востоке криминал и менты давно срослись. Вот и носи после раскладов свою книгу на продажу. Кто даст гарантии, что выстраданное бессонными ночами детище не привлечет внимания членов бандитских группировок, не наведет на мысль, что писатель не под ментовской крышей. Прикрывается.
День начался с поисков потенциальных клиентов. Крутиться было не на чем. У Андреевны дела шли не лучше. Одна Света не унывала. Потряхивая кульками, без устали учила народ уму — разуму. Особенно доставалось представителям национальных меньшинств. Отдельные члены с разрешения чиновников из администраций и ментов не уставали возводить между государственными домами с учреждениями, в неприкосновенных парках, непривычные глазу вигвамы. Когда в Калуге держали плененного Шамиля со свитой, калужане бегали смотреть сквозь щели забора, как из кувшинов подмываются его бабы. Интересно, что в бани не ходили. Теперь через навороты такого не увидишь. На рынке гортанная ругань по русски закладывала уши, плевки шлепались под ноги. Очистки, огрызки фруктов, бумажки толстым слоем покрывали проходы на базаре, по городу, преподнося пример местным оболтусам, по развитию недалеко ушедшим. В бытность молодым поколесил по Кавказу. В населенных пунктах никто из туристов не думал бросить на землю пачку от сигарет, окурок, банановую шкурку. Мы бы швыряли, нас заставляли уважать землю, на которую приехали.
— О чем шепчешься сам с собой? — толкнула в плечо Андреевна. — Не повело, часом? Мужчина еще видный. Не Татьяна, другая подберет. Видишь, распогаживается? Скоро опять в отпуск собираться.
— Какой отпуск, — встряхнулся я. — Денег на пропитание не хватает.
— Работай. Второй клиент на базар подался. С Таней вы разбежались, голова должна быть свободной. Или еще какая проблема?
— Появилась, мать бы ее…, - я помялся, не решаясь рассказать. — В подъезде, уже на новой квартире, свила гнездо кодла из парней лет по восемнадцать — двадцать. Сообщил ребятам с ментами, те хмыкнули, мол, куда деваться по дождливой погоде. Будь начеку. Парни курят на площадке выше. Когда вожусь с замком, действий не предпринимают. Здороваться стали.
— Спроси, из чьих квартир. Может, в гости приходят. Родители не пускают, крутятся в подъезде.
— Знаешь нынешнюю молодежь, пошлют, что хочешь, то и делай.
— Обязательно прознай. Или проверь с ребятами.
— Подстраховался бы, кабы молодцы не носились по деревням за овощами с фруктами, — отодвигаясь к бочонку, пробурчал я. — Хрен доищешься.
Подошел клиент с «евриками». Сиреневая пятисотка одной бумажкой. Цифра «пятьсот» меняет цвет от голубого до фиолетового и черного. На вид купюра простоватенькая. Мост, ячейки жилого дома, окна. Рисунки живописными назвать нельзя, скорее, начерчены в графическом стиле. На переднем плане кусочек фольги с выдавленной цифрой. Полоса, водяной знак. Евро принесла лет за шестьдесят женщина, с любопытством рассматривавшая меня. Наверное, угнали в Германию девочкой, теперь немцы решили замолить перед ней и другими подобными бедолагами прошлые грехи. Я прикидывал, по сколько взять валюту, чтобы и женщину не обидеть, и самому заработать.
