Я лежал на кровати и плакал от счастья. Есть Бог, есть. Я его видел. Затем поднялся, опустился перед иконой в красном углу на колени, начал креститься с неистовой силой. Не было сомнений в существовании Бога. Слезы благодарности заливали лицо, я громко шептал:
— Слава тебе, Господи! Слава великая. Ты есть на самом деле. Я в тебя верю! Ничего мне не надо. Я благодарен тебе за то, что ты есть!
Такое видение посетило меня однажды. В то время я не пил, даже бросал курить.
— Забирай. Прошу недорого, — загасив окурок, пробурчал мужчина.
Я откачнулся. Связываться с доской разонравилось напрочь. Если допустить, что купил бы, это могло означать одно, до конца дней решил замаливать грехи. Пришлось бы бросить прекрасный, одновременно безобразный, безумный мир. А в нем столько соблазнов, возможностей, что исчезать в монахи, в отшельники было противно сущностным соображениям, несмотря на то, что после видения Иисус возник еще раз. Он был облачен не в боевые доспехи с панцирем и латами, мечом, красным плащом за спиной, а в темно — коричневое рубище, и, как в начале, с непокрытой головой. С недовольным выражением на лице, ходил он взад — вперед за стеной из терновых кустов, ворча что-то себе под нос, весь ушедший в себя. Дальше расстилались обработанные поля, разделенные на прямоугольники межами, светло — зеленые холмы с темными рощами. Едва не идиллическая картина где-нибудь на среднем Востоке. Несмотря на раздосадованный вид, Иисус не выглядел сломленным. Во всем облике присутствовала стальная воля. Показалось, что неудовлетворен Сын Божий поведением людей на Земле, их поклонению сиюминутному. Но не вечному.
В Библии сказано: не сотвори себе кумира. Это значит, хоть бейся лбом об пол, или будь равнодушен к портретам с изваяниями, куполами, главное не в этом, а в том, о чем душа пытается намекнуть. Познай себя.
Сзади послышалась возня. За спиной сгрудилась команда Черноброва, старшего группы из городского уголовного розыска. В нее входили русские, казаки и армяне.
— Что мы рассматриваем? — подался вперед Чернобров. — Посторонись писатель, мы хотим войти в долю.
Я отнял руки от иконы, за которую уже взялся мужчина, принявшийся запихивать ее обратно в холщовую сумку. Это не удавалось.
— Не надо, — посоветовал старший. — Давай сюда, мы разберемся.
— Решил поинтересоваться, — выдираясь наружу, предупредил я. — О цене не прозвучало ни слова.
— Точно? — сверкнул глазами Чернобров. — Все равно оба пойдете в отделение.
— Икона моя. Наследство от бабушки, — заволновался мужчина. — Надумал прицениться, потому что в музее ничего не сказали. А в скупке старинных вещей посоветовали отдать за бутылку водки.
— За сколько приправлял? — среагировал толстый армянин, заместитель старшего. Нагловатая улыбка покривила губы. — Не иначе, как за миллион баксов. У писателя в загашнике именно такая сумма.
— А у нас до сих пор коммунизм, особенно на отмененные советской властью иконы, — ухмыльнулся отиравшийся в учениках молодой армянин. — Мы забираем их бесплатно.
— Собирайтесь и вперед. В отделении продолжим, — повторил Чернобров. — Писатель, нечего запихивать баксы в трусы, шмона не избежать.
— Поправляю член, — огрызнулся я. — В волосах запутался.
— Вот и поглазеем, как будешь распутываться.
— Облава на писателя продолжается?
— С чего это ты стал разговорчивым? — повернулся ко мне старший группы. — Борзеешь?
— С тех пор, как заявление об ограблении из уголовного отдела передали в отдел поспокойнее и положили в сейф с «глухарями». Сейфом заведует красивая женщина с погонами лейтенанта. А с только выскочившего за ворота юридической гимназии сотрудника в короткой юбке какой спрос. Ответ один: работаем по жалобе в поте лица.
— Что здесь неправильно? — ухмыльнулся толстый армянин. — Никто не посылал с барсеткой денег через город. Да еще в дождь. Сам докладывал, что при объяснении, как выглядели грабители, и двух слов связать не смог. Потому что негатив стерли.
— И сейчас порядок скупки нарушаешь, — добавил старший, который на другой день после разбоя сам посылал написать заяву. — В отделении расскажешь, что знаешь о человеке, предложившем купить старинную вещь.
— Впервые вижу, — фыркнул я.
Нас затолкнули в кабинет начальника уголовного розыска. За совковым столом сидели сам и два заместителя. В комнате некуда стало плюнуть. Старший опергруппы указал на мужчину с иконой, потом на меня:
— Продавец и купец. Нам втирали, что писатель золотом, иконами, старинными вещами не интересуется.
— Это правда, — посмотрев на хозяина кабинета, кивнул я. — Но работы не подворачивалось, решил взглянуть на предложенное. Хотя в досках ничего не смыслю. Ради любопытства.
— Точно? — гоготнул белобрысый начальник. — Ты обследовал ее?
— Доска интересная. Девятнадцатый век, или раньше. Письмо, кажется, греческое.
— Греческое? Или византийское?
— Какая разница?
Оперативники переглянулись. Начальник вперился на примостившегося в углу, засунувшего икону в сумку, мужчину. Тот перемялся с ноги на ногу, шмыгнул длинным носом. Начал вытаскивать дерево снова. Прислонил к дверной лудке, повернув лицевой стороной вперед.
— С утра бегаешь по базару. Хвост за собой таскаешь, — прищурил белесые ресницы начальник. — Пристроить не можешь? Или мало дают?
— Мало дают, — пробурчал мужчина.
— А сколько просишь?
— Сколько стоит.
— Это как понять?
— Кто больше даст.
Я сообразил, что уголовный розыск о доске осведомили добровольные «маргаритки» или «марго» с неунывающими «чипами». Что культовая вещь не дюже ценная, иначе владельца захомутали бы на первом повороте. Перенапрягаться не следует. Поправив барсетку, вскинул подбородок:
— О цене мы не договаривались. Я осмотрел икону, вернул владельцу. А здесь опергруппа из городской уголовки. Привели сюда.
— Сюда, — передразнил начальник. — Сколько раз можно объяснять, чтобы не связывался с сомнительными личностями. Это бывший скупщик старины, ездил по деревням, за гроши выбивал из крестьян достойное внимания и перепродавал в Ростове, или мотался в столицу. Потом сам начал пить. Теперь нацелился тащить остатки на базар. Не врубился?
— В первый раз узрел, — приподнял я плечи. — Вернее, он подошел только сегодня.
— Раньше среди барыг не встречал?
— Не припомню.
Начальник обвел лупастыми глазами находившихся в комнате. Те повернули ко мне повеселевшие лица. Хорошо, мужчина не стал утверждать, что икону я собирался купить. Теперь можно допустить, что конфликт закончится миром. Как бы заручившись поддержкой коллег, начальник небрежно махнул рукой:
— Иди. Работы нету. У всех есть, а у него, видите ли, нет.
— Писатель, — когда я взялся за ручку, остановил один из оперативников. — Если ничего не соображаешь, что тогда здесь делать? На рынке банкуют ребята, знающие цену ржавому гвоздю.
— Вот именно. Не ведает… не понимает…, - поддержал второй сотрудник. — Пиши книги, а тут пусть зарабатывают те, кому Бог способностей не отмерил.
— Ненадежный народ, — включился третий опер. — Читали, как обрисовал работу базара один из ихних грамотеев? Особенно эпизод, когда ночью на прилавках мясного павильона танцевали голые бабы?
— Бывшего директора рынка представил отмороженным монстром — заволновались все. — Страна в говне кувыркалась, а центральный рынок Ростова оказался самым криминальным.
— Он же из ваших мен… работников, — опешил я. — Полковничьи погоны на плечах, профессор, преподаватель в школе милиции.
— Ну и что, что полковник, из наших! Обсирать всех подряд? В семье не без урода. И ты затесался не по делу. Кто его по валюте запустил?
— Не трогаю я рынок, — начал оправдываться я. — Имею дело только с менялами. Стучать не бегаю. Если укажу, то террорист точно.
— Надо бегать, — прервали меня. — Жить надо со всеми, не с одними менялами.
Я смекал, решили повязать, чтобы ходу не было ни туда, ни сюда. Хотелось сказать, дайте возможность заработать на кусок хлеба, на выпуск второй книги, и кувыркайтесь в свое удовольствие в любых позах. Если Господь подвигнет еще на рукопись, то писать буду по калмыцки — что вижу, о том пою, не копаясь в дерьме.
— В жизнь рынка не влезаю, — заговорил я. — Специальность, по которой промышляю, любопытна. Никто не запретит воспевать ее в героических гимнах, государством она не запрещена. Но опасностей предостаточно. Тем и привлекательна.
— Слышали? — всплеснул руками один из сотрудников.
— Иди крутить гайки, — махнул рукой начальник. — Дискуссионный клуб тут открывать. Других забот полно…
Не успел застолбить место, как поднесли перстень с необычным камнем. Уводить клиентку за бочку я не стал. Пока менты разберутся с барыгой, продефилируют по центральному проходу, времени накапает немало. Вытащив лупу, рассмотрел пробу, именник фабрики. Обозначения говорили, что изделие принадлежало к сталинской эпохе. Чувствовалось, если бы что, лагеря ювелиру были бы обеспечены. Как — то по телевизору показали, солдаты освободили из чеченского плена мужика. По прошествии года высветили снова. Пахал скотником в колхозе. Вроде добросовестный, и все такое, а нету ни души, ни желания что либо делать что на работе, что в крохотной комнатенке. Соседка учительницей оказалась:
