Следом позвонила Катя, дочурка. Ей я рад всегда, но не сегодня. Тем более что все наши разговоры после ее замужества походили на фрагменты из латиноамериканских сериалов: были полны ненатуральной истерики, но бессмысленны. И в этот раз она обрушилась с какой-то диковинной претензией. Оказывается, я не имею никакого права презирать ее мужа Антона за то, что он занимается спекуляцией, перебрасывая гнилой товар из Турции в Россию. Упрек был несправедливый. Я презирал ее муженька не за род занятий, а за то, что он был законченный самовлюбленный болван с непомерными, ничем не оправданными амбициями. И потом, надо еще разобраться, кто кого презирает.
Выслушав горячечный поток обвинений, я поинтересовался:
— Катенька, что случилось? Его уже посадили?
— Папа!..
— Нет, в самом деле. Такое прекрасное весеннее утро, и вдруг ты звонишь и, вместо того чтобы спросить о здоровье отца, пошутить, посмеяться, как бывало прежде, несешь какую-то околесицу.
— Папа, ты знаешь, как это важно для меня.
— Что важно?
— Твое отношение к Антону.
— Успокойся. Я отношусь к нему прекрасно. Он сумел надежно устроиться в жизни, и семья у него не голодает. Я снимаю перед ним шляпу.
— Когда-нибудь мы крупно поссоримся, папа!
— Неужели из-за этого чокнутого барыги?
На сей раз трубку бросила дочь.
Позвонил Володя. В его голосе скрежетали страдания всех обреченных на Руси. Слов понять было нельзя, но общий смысл я ухватил. Володя собирался замкнуть круг своего никому не нужного земного бытия, но напоследок, прощаясь с миром, хотел сбегать в ларек.
— У тебя, Мишель, — пророкотал, будто из могилы, — как у мафиози, найдется лишняя десяточка, верно? Обещаю на суде свидетельствовать в твою пользу.
— Заходи, несчастный…
И только мы разъединились, телефон заверещал снова. Я не сразу снял трубку. Наитием почувствовал, кто звонит. Виски мгновенно продуло кислородным потоком.
Да, это была она, и ей было очень плохо. Может быть, даже хуже, чем нам с Володей вместе взятым. Хотя еще минуту назад такая мысль показалась бы мне фантастической.
— Миша, немедленно приезжай, — сказала она и назвала адрес.
— Что с тобой?!
— Мне трудно говорить, приезжай… пожалуйста!
С Володей я столкнулся в подъезде.
— У тебя тачка на ходу?
— Обижаете, начальник!
— Довези до Центра.
— Коромыслов, да у меня же… — сунул мне в нос трясущиеся пальцы.
— Ничего, Володенька, так надо. Я заплачу.
— Лучше бы ты этого не говорил… — краска гнева кинулась ему в лицо, и я полюбил его за это.
…Центр, Брюсов переулок. Хитрый двойной код. Володя остался в машине.
Дюжий детина с неожиданной ласковой силой облапил, ощупал меня в прихожей. Искал оружие. Оружия у меня не было, кроме газового баллончика в нагрудном кармане. Я и забыл, когда его туда сунул. Детина брезгливо понюхал баллончик и вернул мне.
Полина до подбородка укрыта пестрым пледом. Высокая спальня в мягких бархатно-голубых тонах. Я присел на стул.
— Приболела? — спросил озадаченно. Эта женщина была мне родная, я почувствовал это еще на пороге.
— В плечо ранили, — Полина улыбнулась смущенно, по-детски и, подумав, добавила. — Свинство, да?
— Как это ранили? Что ты болтаешь?
— Миша, не суетись. Это все сейчас не важно. Я хочу попросить тебя об одолжении.
— Ну?
— Забери меня к себе.
— Как то есть?..
— У тебя безопасно, а здесь страшно. Я даже боюсь заснуть.
Наши взгляды встретились, и я с головой окунулся в небесную синеву. Она не врала.
— Что ж, — сказал я, — поехали, если так надо.
Оказалось, под пледом она лежит одетая — просторные, шелковые брюки, тонкая вязаная кофточка. Слева, близко к горлу светятся бинты.
— Ты на машине?
— Да, друг подвез.
— Вот и отлично.
Детине-охраннику, который проводил нас до машины, Полина напомнила:
— Павел, все как условились, да?
— Не беспокойтесь, мадам, — детина поставил на переднее сиденье хорошо знакомый квадратный чемоданчик.
В лифте и пока садились в машину, она крепилась, но, когда тронулись с места, жалобно охнула, склонилась мне на плечо и, кажется, потеряла сознание. Я тоже дышал с нагрузкой, но от утреннего похмелья не осталось и следа.
Поразил меня Володя. Он открыл рот только где-то посередине Профсоюзной, а до этого молчал.
— За нами увязался зеленый «москвич», — сообщил он. — От самого переулка прилип.
— Так ты от него оторвись.
Володя выполнил просьбу, хотя несколько сложных маневров, которые он проделал в недрах Калужской заставы, грозили нам как минимум тяжелыми увечьями. Они вывели Полину из дремотного забытья.
— Куда едем? — пробормотала она.
— Скоро будем дома, — успокоил я. — Потерпи.
Не оборачиваясь, заговорил Володя. Что-то или кто-то произвел на него сильное впечатление: такого проникновенного тона я раньше не слышал.
— Еще до демократии, — проворковал он, — когда я работал в «ящике», у нас был устаревший, но добрый обычай: незнакомых людей знакомили друг с другом. Пустяк, конечно, но так было заведено.
— Володя Пресняков, — сказал я. — В прошлом гениальный физик. Нынче держатель десяти акций шинного завода. Мелкий рыночник, но человек отзывчивый. Долги не возвращает.
Полина пришла в себя уже настолько, чтобы улыбнуться.
— Привет, Володя, — отозвалась она.
— Пока молчи, — посоветовал я. — С речью силы уходят. Да с Володей и необязательно разговаривать. Он сам, когда заведется, языком молотит безостановочно. Слушать его иногда тяжело.
Володя кинул в рот сигарету, лихо прикурил от зажигалки. Спохватился:
— Вам не повредит, мадам?
— Я бы тоже затянулась.
— Моей не побрезгуете?
— Нет.
Володя через плечо протянул зажженную сигарету. Я ее перехватил, повертел в пальцах.
— Полина, я бы поостерегся. Один раз за ним докурил — лечился два года.
Мы уже свернули к Ясеневу, мирно катили по солнечному проспекту.
— Солдатский юмор, — оценил Володя с грустью. — Он вам не хвастался, что он якобы писатель?
— Хвастался, — сказала Полина — Я не поверила.
Ее повело от первой же затяжки. Закашлялась, и я увидел, как от хлынувшей боли глаза остекленели. Ответно мое сердце сбилось с ритма.
— Останови, Володя!
Мы прижались к тротуару. Полину трясло в моих руках, как отбойный молоток, но она не издала ни звука. Через минуту успокоилась, глубоко вздохнула:
— Поехали. Чем скорее доберусь до постели, тем лучше для всех.
Две знакомые старушки на скамейке с изумлением наблюдали, как мы, поддерживая с двух сторон, вели ее в подъезд. Легко представить, что подумали. Тем более что Володя свирепо бросил:
— С утра водочка всегда на пользу!
Бедные долгожительницы дружно перекрестились.
Квартира у меня улучшенной планировки — просторная гостиная и спальня — 12 кв. м. Полину я уложил под одеяло, прямо в брюках и кофточке. Поудобнее подбил подушку под голову.
— Нагнись, — попросила она. Я нагнулся и ощутил на губах горьковатый, мягкий поцелуй.
— Закрой глазки, поспи, — сказал я. — Я только провожу Володю.
— Не торопись, милый. Я в порядке.
Избавиться от Володи оказалось не так-то просто. Он заявил, что вправе знать, ради кого и ради чего рисковал жизнью.
— Это я рисковал, когда с тобой поехал.
— Кто она такая, Коромыслов?
— Одна знакомая.
— Не финти, Миша. У тебя не может быть таких знакомых. Как, впрочем, и у меня. Она из смежного мира.
— Чего ты хочешь от меня?
Он ничего не хотел, но глаза его пылали ясным светом пробившегося из-под алкогольных глыб интеллекта.
— Боюсь потерять собутыльника, Мишель!
Я отслоил ему стотысячную купюру, а на вопрос, где их печатаю? — не ответил. Наконец он ушел, пообещав вскорости вернуться уже с заправкой.
— Ради Бога! — взмолился я.
Полина спала, повернувшись к стене. Ворох темных волос причудливо разметался по подушке. Около двух часов я провел возле нее, иногда вставал, бродил по квартире без всякого дела Чутко прислушивался к каждому звуку. Ощущение, что вместе с Полиной в доме поселилась беда, было столь же стойким, как запах дерьма в общественном сортире. Но впервые этот запах не вызывал у меня рвотного рефлекса.
— Больно, Миша! — сказала она, проснувшись.
— В каком месте?
— Везде.
Она порозовела то ли со сна, то ли от жара.
— Давай померяем температуру.
— Миша, у тебя есть знакомый врач?
Знакомых врачей у меня было предостаточно, потому что моя бывшая жена Ирина была рентгенологом. Но я понял скрытый смысл ее вопроса. Она спрашивала о таком человеке, который, если понадобится, сумеет держать рот на замке. И такой тоже у меня был — Мирошник Глеб Ефимович, неугомонный искатель смысла жизни. Я тут же позвонил ему домой, вспомнив, что сегодня суббота. Глеб Ефимович сам снял трубку. Три года назад он перешел работать в какую-то суперкоммерческую клинику закрытого типа, где лечились люди ранга золотой пластиковой карточки, и с тех пор даже голос у него изменился, по тембру напоминал теперь баритон покойного Левитана, а прежде Глеб Ефимович, будучи на государственной зарплате, скрипел, как несмазанное колесо. По телефону новый левитановский баритон воспринимался нормально, но при непосредственном общении создавался комический эффект: голос никак не соответствовал унылому, костлявому, неряшливому облику владельца. Я попросил Глеба Ефимовича немедленно приехать, чему он не удивился: наше прошлое и кое-какие совместные похождения давали основания для такой просьбы.
