Трапеза олигарха затянулась. Хоть супруги и не ели заморских диковинок, как предполагал Атасов. Чета Поришайло предпочитала блюда отечественной кухни, хоть и приготовленные из продуктов, зачастую ввозимых из-за бугра.
* * *
Ближе к полудню Поришайло позволил себе перерыв. В кабинет как раз заглянула Елизавета Карповна.
– Тема? Прервешься? Я велю, чтобы подавали?
– Да, пожалуй, – кивнул олигарх, откладывая стопку бумаг.
– Тогда иди, вымой руки.
В столовой Артема Павловича поджидал скромный олигархический обед из восьми блюд. Готовили в доме Поришайло без новомодных понтов, почти по старинке, зато качественно.
Накрыв стол, служанка безмолвно ретировалась, оставив супругов наедине. Артем Павлович терпеть не мог, когда халдеи торчат за спиной, заглядывая в тарелку через плечо. Окружающие это, конечно, знали.
Елизавета Карповна приподняла крышку суповницы и потянула носом.
– Твой любимый, гороховый, на копченых ребрышках, – сообщила она с таким видом, будто сама готовила. – Я к твоему приезду специально распорядилась.
– С сухариками? – уточнил олигарх, сделавшись на секунду похожим на ребенка, которым когда-то был.
– Конечно, – заверила супруга.
– Хорошо, г-м. – Поришайло пододвинул глубокую тарелку и потер руки. – А что на второе?
– Шницели с рисовым гарниром.
– Салат мне, пожалуйста, положи.
Пока чета Поришайло глотала тщательно пережеванную дорогими искусственными зубами пищу, в столовой воцарилась тишина, нарушаемая разве что звоном вилок о фарфор. Чтобы избавить уши от этих далеких от эстетики звуков, в ресторанах существуют музыканты. Поришайло привыкли обходиться без музыки. В тесном семейном кругу.
Первая фаза обеда прошла в почти полном молчании, если не считать коротких фраз Артема Павловича, просившего жену подать то или иное блюдо.
– Колбасок тех вот положи, Лиза, тебе удобнее дотянуться.
«Когда я ем, я глух и нем, гм», – любил повторять Артем Павлович, и свято придерживался этого правила. По-крайней мере, когда отведывал первое со вторым. Языки развязывались позже, за десертом. Когда пища переваривалась в желудке, Артем Павлович любил посудачить о том, о сем, с ленцой, неторопливо, не напрягаясь. Это вошло у него в привычку, такую же неизменную, как морские приливы или смена времен года.
– Замучил ты меня, Тема. То подай, это… – шутливым тоном пожаловалась Елизавета, задав тему для разговора. – Давно нам пора, все же, обзавестись стюардом.
– Это тот, гм, кто за спиной стоит и в затылок дышит? – брезгливо осведомился олигарх.
– Во всей Европе, в лучших домах положено, а тебе, видите ли, дышит, и не куда-нибудь, а в затылок, – улыбнулась Елизавета Карповна.
– Скромность надо иметь, – назидательно изрек Поришайло. – А то, понимаешь, гм, нахватались замашек от Рокфеллера… – В недрах Артема Павловича всегда дремал большевик, что впрочем, не мешало ему пользоваться лимузинами, в чем собственно, на его взгляд, и заключалась главная суть марксистско-ленинской диалектики.
– Скромность не противоречит хорошим манерам, Тема, – тем же тоном ответила жена. – И не надо путать социальную справедливость с принципами, которые даже советская конституция декларировала: от каждого по способностям, каждому по труду.
– Тут тебе карты в руки, – миролюбиво кивнул Поришайло. – Ты у меня профессор. Только мне и без твоего стюарда каждый день в затылок дышат.
– Налоговая? – насторожилась Елизавета Карповна.
– Народ, Лиза. Народ, г-гм.
– Как это?! – не поверила супруга, поскольку во взаимоотношениях Население – Власть, как правило, используется другая поза из арсенала изобретенной индусами Камасутры.
Олигарх откинулся в кресле и прикрыл глаза
– Вот, гм, Сурков, не к столу будет сказано, рассказывал мне как-то про Олейникова. Помнишь такого, гм?
Это который в горкоме партии проштрафился, когда ГКЧП[89] не так понял?
– Золотая у тебя, гм, голова, – похвалил жену Поришайло. – Идеальная память. Так вот. Пригласил этот Олейников Суркова в гости, на новоселье. Родни, говорит Сурков, понаехало, со всего, г-м, бывшего Союза.
– Олейниковы, если мне память не изменяет, из деревни?
– Не изменяет, – подтвердил олигарх. – Он из такой глуши, что и на карте с лупой не найдешь.
– Выходит, Олейников и Сурков поддерживают отношения?
– Выходит, гм. – Поришайло утвердительно кивнул. – После ГКЧП Олейникова из горкома перевели на завод. Сел в кресло заместителя директора по административно-хозяйственной части, значит. Понижение, г-м, конечно, но… сам, г-м, виноват. Нечего было самодеятельностью заниматься, при ГКЧП. А то, такого нагородил… Бульдозерами не разгребешь.
Далее, по словам Артема Павловича, встретивший с распростертыми объятиями обреченный на провал путч (что обречен, видели все, кроме него) Олейников принялся распродавать дорогостоящее оборудование гибнущего оборонного завода с таким энтузиазмом, словно хотел наверстать упущенное. Видимо, Олейников справедливо считал уникальные станки с ЧПУ[90] балластом, без которого вверенному ему заводу будет значительно проще подняться вверх в новой, рыночной атмосфере. Оперативники городского БХСС придерживались противоположного мнения. Сидеть бы ему на нарах, если бы не бывшие товарищи по партии, в большинстве перекочевавшие из горкома в городскую мэрию, как теплолюбивые перелетные птицы, который осенью летят на юг. Товарищи вызволили Олейникова из лап оперов, подобрав ему симпатичное местечко, связанное с борьбой за экологию.
– А заводы стоят… – уточнила Елизавета Карповна.
– Заводы стоят, – признал Поришайло. – А экология оздаравливается, гм. Понимать надо. И вот, выпили они, – продолжал Артем Павлович, возвращаясь к новоселью Олейникова, на которое был приглашен Сурков. – Крепко выпили, значит. Родня давай песни орать. Я же говорил, они все деревенские. Народ, значит, у нас певучий. М-да. А он: А ну, гм, цыц. Тихо! – я, говорит, гм, не могу, – Поришайло задрал указательный палец к потолку, – не имею, г-м, морального права, понимаешь ли, песни распевать, пока народ, г-м, в нищете прозябает. Пока пенсии задерживаются, пока ветераны и, понимаешь ли, инвалиды войны по мусорным бакам подъедаются!.. Не буду, говорит, петь, и точка! И вам, гм, не дам!
– Каков молодец, – откликнулась Елизавета Карповна. – А где он квартиру выхлопотал? Не в Дарнице, часом? В том доме шестнадцатиэтажном, в котором для горкома квота была?
Зачем ему, гм, Дарница?[91] – В историческом центре, на Ирининской. Двенадцать, понимаешь гм, комнат. В двух уровнях.
– Сосед почти, – сказала Елизавета Карповна.
Сосед, – признал Поришайло. – Еще ресторан открыл. «Чикаго». В столовой бывшей ВПШ.[92] На племянницу оформил, правда. Не густо, понимаешь, гм, конечно, но средства есть. А песен, гм, не поет. Потому как из старых кадров, Лиза. Которые понимают, что к чему. Когда петь, когда, гм, не стоит. И, где. Терпение-то у народа не резиновое. Таких, как Сурков с Олейниковым, на помойке не найти. Такие кадры партия десятилетиями, гм, выращивала. Уникальные, гм, кадры. Не то, что эти, новые. ВЫСКОЧКИ, БЛЯДЬ, ГМ. А ты, – добавил Поришайло и зевнул, – стюарды…
За столом повисло молчание. Елизавете Карповна надулась, поскольку терпеть не могла, когда в доме сквернословят.
– Как Украинские теперь? – наконец спросила Елизавета Карповна. – Подумать только, такое горе у Сергея и Лиды…
– Горе, – голосом автомата подтвердил Артем Павлович. Ему не нравилась эта тема. Он предпочитал держаться от нее подальше, как от расчихавшегося попутчика по трамваю во время пандемии гриппа. Упоминание случившейся в семье Сергея Михайловича трагедии пробудило предчувствие чего-то нехорошего, надвигающегося на самого олигарха со скоростью электропоезда на воздушной подушке, который, еще в Перестройку, он видел во время командировки в Японию.
– Не будем, Лиза, об этом, – попросил олигарх, и тут в столовой зазвонил телефон. Домашний номер Артема Павловича был известен весьма узкому кругу лиц, так что не возникало потребности в секретарше. Поришайло терпеть не мог, когда его беспокоят на дому, бывало, даже выключал в квартире мобильный, благодаря изобретению которого понятие Уединение кануло в прошлое.
Поскольку кухарку и телохранителей к аппарату не подпускали, трубку сняла лично Елизавета Карповна.
– Тема, – через полминуты позвала жена, прикрыв ладошкой микрофон, – тебя какая-то женщина спрашивает. Я скажу, чтобы через полчаса перезвонила?
– Какая женщина? – насторожился Поришайло.
– Мила Сергеевна, – сказала Елизавета, и по едва различимому сарказму Артем Павлович заключил, что женщины до конца остаются женщинами, вопреки жизненному опыту, уму и возрасту. – Это та, про которую ты и рассказывать мне не хочешь?
