Поскольку кухарку и телохранителей к аппарату не подпускали, трубку сняла лично Елизавета Карповна.
– Тема, – через полминуты позвала жена, прикрыв ладошкой микрофон, – тебя какая-то женщина спрашивает. Я скажу, чтобы через полчаса перезвонила?
– Какая женщина? – насторожился Поришайло.
– Мила Сергеевна, – сказала Елизавета, и по едва различимому сарказму Артем Павлович заключил, что женщины до конца остаются женщинами, вопреки жизненному опыту, уму и возрасту. – Это та, про которую ты и рассказывать мне не хочешь?
– Дай трубку, – сухо сказал Поришайло, и протянул руку. На смену предчувствиям пришла уверенность, но Артем Павлович еще не знал, насколько горька предназначенная ему пилюля.
* * *
Через полчаса Поришайло сидел за столом с видом каменщика, на которого обрушилась собственноручно положенная стена.
– Что, Тема?! – состояние мужа, естественно, не укрылось от жены. Они прожили бок о бок достаточно долго, чтобы не ловить и не угадывать, а просто чувствовать друг друга, причем чувствовать исключительно чутко. – Что она сказала?!
Это был хороший вопрос. Все самые худшие опасения Артема Павловича, возникшие после исчезновения госпожи Кларчук, оправдались с опустошительным размахом, будто ночной кошмар, вернувшийся утром, чтобы развернуться уже наяву: «Здравствуйте, уважаемый пользователь мозгов. Попробуем еще разок?»
Угодив в лапы врага, Мила Сергеевна заговорила, словно нацистский преступник на международном трибунале. А рассказать ей было о чем. Кто, как ни сам Артем Павлович посвятил ее во многие тайны, которым бы покоиться на морском дне, как сказочному джину из бутылки. Нельзя объять необъятное, а всю работу не переделать самому, так что без доверенных помощников, как без рук. Теперь настало время расплачиваться за это. Мила Сергеевна знала достаточно, чтобы при необходимости понаделать неприятностей, если воспользоваться информацией с умом. В том, что задача ей по плечу, Поришайло нисколько не сомневался.
«Вряд ли, гм, она пойдет с ней в прокуратуру или суд, – здраво рассудил Поришайло, и даже усмехнулся нелепости этой мысли. – Это у них, гм, на западе, где власть считается с общественным мнением, компромат может сработать, как хорошая бомба, от взрыва которой головы сыплются, словно желтые листья в ноябре. Сложившееся гражданское общество – самый действенный диклофос[93] для коррупционеров. – «Незыблемые гражданские устои, гм, демократические традиции и все такое прочее. Говно, гм…»
– Лиза? Коньячку мне плесни…
– Может, валидола, Тема?
– Ты что, г-м?! Плохо слышишь?!
В нашем Отечестве у компромата иная, нелегкая судьба, и рискнувшему пустить его в ход не следует забывать о том, что в вакууме кричать бесполезно, тут нет воздуха и полностью отсутствуют звуки. Непременным условием общественного резонанса выступает само общество, а когда его нет, то и говорить не о чем. А когда вместо понятия «народ» так и тянет употребить существительное «сброд», коррупционерам не о чем беспокоиться. Зерна компромата рискуют угодить в неблагоприятную почву, вроде той, что римляне оставили на месте разрушенного до основания Карфагена.[94]
«И в газету идти бес толку. – Артем Павлович разделался с первой рюмкой, по обыкновению закусив лимоном. – Все они сплошь карманные, и потом, их все равно никто не читает. Нечего там читать. И некому, г-гм».
А потому разрыв бомбы компромата в наших условиях не грозит обернуться лавиной самоубийств чиновников высокого ранга наподобие той, что была спровоцирована героем Алена Делона в фильме «Смерть негодяя»[95] всего-то серией скандальных публикаций в прессе. В наших условиях это, скорее, – буря в болоте, которая рискует привести разве что к перераспределению процентов между пайщиками, теснящимися в очереди у государственного пирога с разделочными ножами в руках. Кто-то потеряет место в очереди, кто-то его займет, ротация кадров, вот и все. В худшем случае, у некоторых бизнесов вместе с совладельцами поменяются крыши, из милицейских они станут эсбэушными, или наоборот. Впрочем, и это представлялось Поришайло немалым злом.
– Тема? Что же ты молчишь?!
Требования Бонифацкого, озвученные госпожой Кларчук, по мнению Артема Павловича были запредельными до бесстыдства, вроде тех, что довелось некогда в Компьенском лесу подписать поверженным немцам.[96] Мало того что Артему Павловичу предлагалось пожертвовать своими интересами в Пионерске, и еще кое-какими предприятиями, разбросанными по юго-восточному региону. Речь шла о потере контроля над банком «Неограниченный Кредит», его любимым детищем.
– У вас и так последними днями в банке от фискалов не продохнуть, – заявила Мила Сергеевна, – так не усугубляйте положения, Артем Павлович.
«Вот значит, чьи уши торчат из-за моих неприятностей», – от бессильной злобы Артем Павлович заскрипел зубами, будто больной, которого заели глисты. Следовало давно догадаться, что прессинг, которому подверглись коммерческие предприятия олигарха, организован с подачи Бонифацкого. Просто он поверить не мог, что у какого-то выскочки с полуострова – столь длинные руки.
«Кто же за тобой стоит, паразит?»
«По-крайней мере, г-м, я теперь знаю, откуда растут ноги…»
«Тема, ноги растут из задницы, г-м. Потому и воняют, б-дь».
– И, Артем Павлович, – Поришайло не думал, что госпожа Кларчук наслаждается доставшейся ролью. Она просто что-то отрабатывала. Скорее всего, жизнь. – Тут в Крыму задержан некий небезызвестный вам Андрей Бандура…
Артем Поришайло затаил дыхание.
– Скажи ему, – Бонифацкий подошел настолько близко, что почти дышал в трубку, – передай ему, что его дружек в это самое время пишет сочинение на тему «Чистосердечное признание иногда уменьшает срок».
«Чего, б-дь, срок? Пребывания в земле?», – думал, на своем конце провода Поришайло.
– Вы слышали, Артем Павлович?
– Да, Мила, гм, г-гм.
– У вас не очень-то много времени для раздумий.
«Ох, ты ж, б-дь, г-гм».
– Хорошо, Мила Сергеевна. Это все?
– Передай этому козлу, чтобы пошевеливался, – добавил кто-то неприятным лающим голосом. Видимо в комнате в далеком Крыму у Милы было как минимум двое собеседников. Если так можно выразиться.
– Вам советуют не тянуть, – перевела Мила дипломатично. В этом не было надобности. Поришайло разобрал фразу целиком и пошел такими пятнами, какие бывают только у пациентов инфекционной больницы.
– Я ему сутки, блядь, даю. И то, блядь, жирно для пендоса…
– Не откладывайте в долгий ящик, Артем Павлович. К завтрашнему утру вас просят определиться.
– Хорошо.
– И скажи заебышу, слышишь, чтобы больше, блядь, без таких загонов, с киллерами. Еще одного клоуна сюда зашлет, я ему заткну в жопу двустволку…
– И вот еще что, Артем Павлович. Мои патроны хотели бы знать, стоит ли нам ожидать прибытия группы поддержки, что ли, на выручку Андрею Бандуре. Мои патроны предостерегают вас от подобных неразумных шагов. Поверьте, это только все испортит.
– Еще раз такую х-ню отчебучит, недоносок, и я его на английский, б-дь на х… флаг порву.
– Если вы планируете нечто подобное, то, в качестве жеста доброй воли, и залога на будущее партнерство… Артем Павлович, вы меня слышите?
– Украинский мог послать, – поколебавшись, сказал олигарх.
– Мог, Артем Павлович? Или послал? Без вашего ведома?
– Собирался, – выдавил из себя Поришайло. – Сейчас у меня нет связи с Сергеем Михайловичем. У него… большое горе. Дочка с собой покончила. Выбросилась из окна.
В Крыму произошло замешательство. Мила Сергеевна переваривала услышанное.
– Что он, блядь, говорит? – поинтересовались откуда-то из глубины. У микрофонов, устанавливаемых в японские телефоны, превосходная чувствительность.
– Что ты блядь, молчишь?! – последнее, очевидно, относилось к Миле Сергеевне. Ей было несладко, но Артем Поришайло был не из жалостливых.
– Уточните, пожалуйста, информацию о людях Украинского в Крыму, – сказала Мила. У нее изменился голос, но она проехала мимо Светланы, распростертой на асфальте под домом на Березняках. Впрочем, что оставалось делать?
– Хорошо, – сказал Артем Павлович. – Атасов, Протасов и Армеец выехали в Крым на «Линкольне Таун Кар», государственные номера… предположительно вчера вечером…
– Сразу бы так, – сказала Мила, делая пометки в блокноте.
* * *
– Сдал, типа. – Атасов выпустил дым через ноздри и протолкнул сигарету через горлышко пластикой полулитровой бутылки, служившей ему импровизированной пепельницей. На дне бутылки плескалась вода, поэтому пластмасса не загоралась. – Сдал, сволочь.
Прослушивая телефонные переговоры олигарха, Атасов не выпускал сигареты изо рта. Чад плавал по кабине пикапа, ядовитый и плотный, как атмосфера на Венере. Из приспущенного окошка змеился дымок, наводя на мысли о разгорающемся пожаре. Случись у немногочисленных прохожих, огибавших припаркованный во дворе «пирожок» хотя бы толика гражданского долга, они бы позвонили «01». Но, прохожие только прибавляли шагу.
