Катенька помирилась со своим мужем-челноком. Антон ее простил. Мы с ней не виделись, но часто разговаривали по телефону. Ее умишко слегка повредился, но я надеялся, что со временем она придет в себя. Она не верила, что Трубецкой умер, потому что не видела его мертвым. Она вообще почти ничего не помнила из той страшной ночи. Только кровь на щеке и долгое паренье в небесах. Она полагала, Трубецкой нарочно устроил представление, чтобы ей меньше страдать. Быть брошенной и быть вдовой — совершенно разные вещи. Он вполне способен на такой трюк.
— Если бы он умер, — щебетала в трубку, — я бы чувствовала. А я не чувствую. И потом, папочка, я ведь ношу его ребенка.
Да, она была опять беременна.
— А что про все это думает Антон?
Про ребенка Антон еще ничего не знал, а измену воспринял нормально. То есть упрекал, конечно, в первые дни, но с пониманием. Даже признал себя отчасти виноватым в случившемся. Сознавал, что если бы у него было столько бабок, сколько у «этого гада», супруге и в голову бы не пришло крутить хвостом. В порыве душевной откровенности, когда мирились, поведал ей, что в ту ночь, когда «этот гад» посшибал их с крыльца, ему было видение и он поклялся, что землю жрать будет, Родину продаст, а сколотит за два года миллионец, а то и полтора.
— Он очень меня любит по-своему, правда, папочка, — ворковала рехнувшаяся дочь. — В конце концов, ведь это самое главное. Ты согласен?
— Держись за него, Катерина, — отвечал я в духе всех приватизаторов на свете. — Миллион на дороге не валяется.
В моей собственной душе больше не было смуты. Я прожил жизнь сносно, и закончилась она, как положено, миражом. Мираж — Полина, Трубецкой, Париж, Италия, бойня, трупы, и как реальное подтверждение небывальщины — сто тысяч долларов на банковском счету. Совсем неплохо для финала. Ни дня без побоев. Ни одной строчки писанины. Буйное завершение пресной судьбы. Жалеть совершенно не о чем. Но жить дальше тоже ни к чему. Без Полины? Без ее любви? Без ее сумасшедшей лжи? Зачем?
…Мы уже высосали бутылку «Столичной», поели пельмешков и находились в рассуждении: не послать ли гонца за добавкой. День то ли к вечеру клонился, то ли, напротив, наступило утро.
— Хочу жениться на Лизе, — сообщил я Володе. — Что посоветуешь?
— Одобряю, — без раздумий ответил инженер. — Жениться можно и на железной кобыле. Если дури хватит. Ну а тех женщин, с которыми до Лизы жил, куда дел? Тоже ведь были недурны.
— Одну задушили. Вторая за границей, бросила меня. Но я все равно как-то больше склоняюсь к Лизе. Чистосердечная она, покладистая.
— Тут спорить не приходится, — Володя мечтательно улыбнулся. — Но все же кое-какие сомнения есть.
— Какие же? Поделись.
— Во-первых, разница в возрасте. Как-никак не меньше четвертака. Второе, удалая она чересчур. На тебе вон и так живого места не осталось, а вдруг ей чем-нибудь не угодишь. Да она тебя враз в землю вобьет по шляпку.
— Нет, не тронет. Уважает за страдания.
— Кстати, где она сейчас? Чего-то второй день ее не вижу.
— На тренировке.
— А-а, естественно. Где ей еще быть.
Что-то его, я видел, беспокоило, и это было странно по нынешним временам, когда повсеместно установилась такая благодать, что даже заботы о хлебе насущном отпали сами собой.
— Может, тебе все же поехать в Германию? — спросил я. — Хоть на мир поглядишь. Я-то навидался, а тебе будет в диковину.
— Да ну его к черту! — махнул рукой, стряхнув пепел на пол. — Ты вот, Миша, теперь человек мафиозный. Объясни, пожалуйста, что значит выражение «спрессовать по полной программе»?
— Ничего особенного. Будешь такой же, как я, но только уже в ящике.
— Ага. Так я и думал.
Пошел он гонцом в ларек, а я собрался в туалет, но по дороге зацепился ногой за стул и растянулся в коридоре. Поворочался, поколготился, встать не удалось, и так сладко заснул, как прежде на перинах не спал. Наверное, Володя стучал, звонил, но я не открыл, не слышал.
Очнулся, когда Лиза волокла по полу в гостиную.
— Отпусти, зараза! — завопил я, рассвирепев. — Я совсем не туда шел.
Лиза помогла добраться до туалета, а после проводила в постель. Через минуту принесла горячего чаю и хлеба с колбасой. Я сидел, подоткнув под спину подушку.
— Опять физик приходил? — спросила Лиза утвердительно.
— Хотя бы и приходил, тебе-то что?
— Спаивает он вас, Михаил Ильич. Вам сперва окрепнуть надо. Вот вы же не делали днем упражнения, которые я просила. Только водку пили.
— Как хочу, так и живу. Ты мне вообще никто.
— Не к лицу вам грубость.
Взяла полотенце со стула и утерла мне подбородок. Колбасу я съел и чай выпил.
— Унеси. Здесь не оставляй. Мухи налетят.
Позже, когда свет погасили, я сказал:
— Физик посоветовал жениться на тебе.
— И вы что?
— А что я? Я не против. А ты?
— У вас, Михаил Ильич, прямо мания какая-то. Обязательно жениться. Я, конечно, согласна, но сначала надо же попробовать. Как в старину говорили, не суйся в воду, не зная броду.
Мы попробовали. Не получилось. Но я очень старался.
— Сыночек мой! Совсем стал слабенький, — Лиза ласково погладила мою седую голову. И я охотно заплакал.
Был дома один. Пытался читать. Позвонили в дверь. По времени пора Володе заглянуть, и я, не спрашивая, открыл, даже в глазок не глянул. Хотя должен был поостеречься.
Пришли долгожданные гости, но, правда, не в том составе, как я предполагал. Я думал, пришлют нарочных, увезут куда-нибудь в подходящее место, а уж там разберутся. Пожаловал собственной персоной Сидор Аверьянович с небольшой свитой. Сперва в квартиру ворвались двое бычар, обнюхали углы, а Сидор Аверьянович спокойно дожидался у лифта. Там еще стояли двое, похожие на грузовики.
— Не беспокойтесь, — сказал я с порога. — В доме никого нет.
Циклоп величественно шагнул в коридор, отодвинув меня локтем.
— Беспокоиться тебе надо, сынок. Ну, показывай, где гостей принимаешь.
Удивительно, что он, как и Лиза, окрестил меня сынком. Видимо, после всех травм и переживаний, с перевязанной головой, я производил на людей впечатление недобитого подростка.
Провел его в гостиную, усадил в кресло.
— Большая честь для меня. Не знаю, чем угощать. Может, водочки?
— Давай водочки, — благосклонно кивнул Циклоп.
Один из бычар вместе со мной сходил на кухню. Наблюдал, как я шурую в кухонном шкафу. Из-под стола дико рыкнул Фараон.
— Это кто там у тебя?
— Котик. Он безвредный.
Я принес графинчик с водкой, кое-какую закуску — огурцы, на тарелке нарезанный сыр и колбасу, — расставил все на журнальном столике. Разлил водку по бокалам. Зазвонил телефон, и Циклоп распорядился:
— Никола, выдерни шнур. Чтобы не беспокоили.
Бычара рубанул по розетке кулаком, и та повисла на одном шурупчике.
— Ну что, писатель, — обратился ко мне Сидор Аверьянович. — Все понял? Понял, зачем я пришел?
— Да, конечно.
— И что же ты понял?
— Мочить будете. Только зачем было вам самим, Сидор Аверьянович, утруждаться?
— Ничего ты не понял, сынок. Давай, выпей! Твое здоровье.
Опрокинули вместе до дна. Циклоп первый, я уважительно следом. Циклоп благодушно улыбался, суя в пасть толстый ломоть колбасы. Щека не дергалась. Сейчас он был удивительно похож на благородного джигита Басаева и одновременно — на отца реформ, свиноликого Егорушку.
— Единственно правильно сказал: зачем утруждаться. Столько трупов, столько ужасных преступлений, тебя наше государство с удовольствием замочит. Но я пришел совсем не за этим. Давай-ка закурим. Какие у тебя?
— Есть «Ява». На кухне где-то пачка ментоловых.
— Давай «Яву». Или мы не патриоты. Авось не помрем.
Бычара от дверей кинулся с зажигалкой. Прикурив, Циклоп коротким жестом отправил сторожей вон. Продолжал лениво, глядя мне в глаза:
— Много чего натворил, верно, но последним поступком все грехи с себя смыл. Честь тебе и хвала!
— Вы про что?
В первый раз щека у него слегка дернулась, как знак того, что незаметно я обнаглел.
— Трубецкого пустил в расход, вот действительно — услужил. Хотя поспешил немного. Долг на нем так и повис. Ладно, всего не учтешь. С Полинки вычтем… Да, писатель, никто от тебя такой прыти не ожидал. Ты против Трубецкого! Да это же как вошь против горы. Ну-ка, поделись опытом, как все устроил.
— Да как-то так, — я смущенно потупился. — Прицелился, пальнул — он и с копыт.
— Ну-ну, не скромничай, — пыхнул в мою сторону ядовитым дымом. — Такую гадину раздавить — дорогого стоит. Теперь не ты, я твой должник. А Сидор Аверьянович долги платит, запомни.
— Что вы, господин Вельяминов, разве ж я…
— Погоди, не мельтеши… Недооценил тебя, каюсь. Честно скажу, от вашего брата, интеллигентов писклявых, на блевотину тянет. Нагляделся, нанюхался. Сыпь крапивная. Ни ума, ни совести у вас нету. Дуриком живете. Но к тебе это не относится, нет, не относится. Ты из другого теста. Поэтому я сам лично пришел. Других ноготком помани — прибегут, приползут, с руки тухлятину жрать будут, а к тебе — сам! Оцени, пожалуйста.
