— Благодарствуйте, Сидор Аверьянович, — сказал я, совершенно уже не вникая, к чему он клонит.
— И то сказать, без вас как обойтись. Время горячее, гулевое. Опять же выборы на носу и прочее… Не только я, и ты можешь пригодиться. Издательство хочешь?
— Какое издательство?
Циклоп самодовольно потер ладони, разлил водку.
— Любое. Хочешь — новое откроешь. Хочешь, старое перекуплю, из тех, которые на ходу. Суть не в этом. Издательство тебе куплю и газетку. Хороших помощников дам. Все на высшем уровне, все по закону, не сомневайся. Хватит стрельбы и беспредела, сынок. Это все в прошлом. Возвращайся на родную стезю. Хоть с завтрашнего дня. Твоя задача — общий культурный пригляд. Чтобы перья скрипели в нужную сторону. Хоть улавливаешь, о чем толкую?
— Шутить изволите, Сидор Аверьянович?
Щека у него вдруг скакнула на глаз, как в припадке.
— До этого еще не докатился, сынок, чтобы с вашим братом шутить. Да и времени нету… Так что, по рукам?
От меня ничего не требовалось, кроме согласия, которое я выразил в восторженной форме. Еще не верил, что он пришел не по мою душу, а с идиотским предложением. Договор скрепили чаркой.
— Теперь так, сынок. Я к тебе с добром, и от тебя жду ответного шага.
— … ?
— Полинку твою мы, конечно, сыщем, хоть она куда-то далеко мотнулась. Но к тебе просьбишка. Ежели объявится, сразу дай знать. Приволочем домой на аркане. Это будет для твоей же пользы. Пора узелочек окончательно разрубить. Слишком наследила, прохиндейка.
— Да что мне Полинка! У меня другая на примете.
Циклоп подобрел, расслабился. Оба глаза наивно открылись.
— Про свою каратистку имеешь в виду?
Приятно, когда хоть кто-то в курсе всех твоих дел.
— Вроде бы… Сиротка она. Привязалась ко мне. Намерение есть узаконить отношения.
— Худа больно.
— Откормлю.
— Ладно, Миша, бабы — это пустое. И Полинка в том числе. Две ноги и дырка — больше ничего. Хапнула не по чину, отберем… Я рад, что поладили. Большие дела тебя ждут, сынок. Власть нельзя отдавать всяким говнюкам. Понимаешь, власть! Не деньги, именно власть. Почитаешь мою программу, в мозгах просветлеет. Мы эту страну запрягли, теперь надо заставить, чтобы пахала, — его бешеный взгляд замутился, и в нем открылась такая бездна, куда я чуть не провалился. Поплыл куда-то, но чудом уцепился за графинчик. Разлил остатки.
— Этим особо не увлекайся, — осадил Циклоп. — Есть у тебя такая слабость, есть, знаю. Надо будет — подлечим. Ты теперь в команде, сынок. Кстати, о девочках. С деньгами как?
— Лишних нету.
— Будут и лишние. Все будет. Держи пока на разгон, — достал из кармана пиджака банковскую упаковку долларов, положил на стол. Я блудливо скосил глаза сотенные купюры.
— Спасибо, Сидор Аверьянович.
— Не дарю: отслужишь… Но вот что, Миша, больше не спотыкайся. Падать некуда. Один раз пронесло, два пронесло, десять не бывает… Да-а, достал ты меня с Трубецким. По-хорошему достал. Я ведь сперва не поверил, когда донесли. Кто ты, и кто он! А вот сумел, подлюка. Хвалю. Молодец. Ладно, давай на посошок. Мне сегодня еще в двух местах выступать. За Бориса агитировать… Эх, парень, как же тебе повезло! Не припомню случая, чтобы кому-нибудь так везло. За твое везенье, сынок!
Проводил его до лифта, дальше он не велел. Уселся с нукерами в кабину, оттуда подмигнул циклопьим оком:
— Денька три еще отдохни. Врача пришлю. В таком виде на люди не выходи. Не срамись.
Вот и слава Богу, подумал я, теперь есть у меня хозяин. Причем из самых крутых. Крепкий, убежденный рыночник. Депутат. Народный любимец. С прицелом на высшие посты. Об России печальник. Знал бы поэт Н., то-то бы позавидовал. Его-то покровители из первого горбачевского эшелона уже почти все отвалились.
Впереди безоблачное будущее. Собственное издательство, газета. Обеспеченная старость. Красавицы по вызову. Ордена и правительственные награды. Банковские счета. Золотая пластиковая карточка. Должность советника. Телевидение и радио. Интервью в «Известиях» и «Российских вестях». Приглашение на консультацию в Вашингтон… И чем заслужил? Да всего один раз с испугу удачно нажал курок.
Нервно хихикая, гладил черную шерстку урчащего Фараона. У него рана на боку затянулась, как по волшебству, ухо почти приросло, только задняя лапка, с которой я снял лубок, не сгибалась. По его ненавидящему взгляду было понятно: котяра вполне готов к новым любовным испытаниям. Все пройдет, потому что все проходит. Смерть, жизнь, страдания, любовь — все ерунда, говорить не о чем.
И все так немудрено в этом лучшем из миров, как в воображении гусеницы. Ползи, пережевывай, испражняйся.
…Ночью саднило в груди, подумал: инфаркт. Разбудил любезную каратистку. Со сна доверчиво потянулась худенькой грудкой:
— Попытка, Михаил Ильич?
— Погоди со своими попытками. Спросить хочу.
— Сейчас же ночь. Давайте утром.
— Ты любила Трубецкого?
Совсем проснулась, сверкнула своими льдинками:
— И сейчас люблю. Его все любили, кто знал. К нему не надо ревновать.
— Я не об этом. Я ведь его убил. Почему же ты льнешь ко мне? Отодвинулась. Темно было, но я отчетливо видел серую тень на ее щеках.
— Вы можете не понять.
— Да что вы все из меня дурака делаете!
— Вы никого не убивали. Учитель сам захотел умереть. Он устал. Вы сделали доброе дело. Вы ему помогли. Поэтому я к вам пришла.
Грудь сковало, как обручем.
— Принеси водки, Лиза.
— Может быть, капель? Лекарства?
— Неси, что велят.
Принесла в чайной чашке, ледяную, прозрачную — горькие слезы тоски. Я пил, давился. Вкуса не чувствовал. Водка проворно скользнула в кровь, скребанула по мозжечку. В который раз разжала обруч смерти.
Лиза потушила ночник, тихо сопела под боком.
— Что все это значит, Лиза?
— Что?
— Ночь, водка, воздух, тишина, твое присутствие. Почему все так ноет, болит, будто переехало трактором? Будто раскрошило в пыль?
— Вы ее не забыли, поэтому вам тяжело.
— А тебе легко?
— Всем тяжело, и мне тоже.
— А тебе почему тяжело? Из-за Трубецкого?
— Не только. Я никчемная, как и вы. Не умею жить сама по себе. Но те, к кому привязываюсь, уходят один за другим. Вы тоже скоро уйдете.
— Умру?
— Нет, просто уйдете.
— Тут ты ошибаешься, девочка. Мне некуда больше идти.
Она не ошибалась. Я не забыл Полину. Когда услышал в трубке ее голос, виски заломило. Сначала ворвалась междугородка со своими прерывистыми, наглыми «трень! трень!» — словно электродрель дырявит фанеру, — я в ту же секунду догадался, что это она. Сел, снял трубку, выслушал английскую речь, польскую речь, еще какие-то птичьи рулады, а потом по-русски:
— С вами будет говорить Монако! — и чуть позже родное, чуткое:
— Миша, Мишенька, почему ты молчишь?
— Я не молчу. Ты где?
Быстрое знобящее прикосновение к ушной перепонке.
— Миша, ты мне нужен. Приедешь?
На короткий миг я погрузился в забытье, был похоронен и вырыт из могилы. Сухие комья земли осыпались с глаз.
— Приеду… Но куда?
Все, что она дальше говорила, отпечаталось в мозгу, как на телетайпной ленте. Телефон в Москве, где помогут с документами и со всем прочим, маршрут, конечный пункт путешествия — Мексика, аэропорт «Вальпараисо», кафе «Глория». Хозяина зовут Антуан Пейзано.
— Не далековато? — спросил я.
— Нисколько, — Полина счастливо смеялась. — Ты даже не представляешь, как это близко.
— Это я так, к слову. Когда надо лететь?
— Если не будешь валять дурака, за два дня соберешься.
— Я не буду валять дурака.
— Миша! Мишенька!
— Да, я здесь.
— Мариночка скучает по тебе.
— Передай, я помню нашу тайну.
Дальше — зуммер отбоя. Связь прервалась. Потянулся к сигаретам, закурил. Значит, Мексика. Почему бы и нет? Перед глазами замелькали крохотные черные мушки. Чтобы их отогнать, размотал марлевую чалму с головы. В одном месте бинт прилип, пришлось отдирать.
Мексика! Она сказала, это совсем рядом. Тем лучше. Не в Рязань же, в конце концов собираюсь. Не надо беспокоиться о теплом белье.
Чтобы не терять времени даром, набрал номер, который продиктовала Полина. Отозвался солидный, уверенный в себе мужской бас. Я представился, объяснил по какому делу.
— Вы от Полины Игнатьевны?
— Именно так.
— Нет проблем. Я в курсе. Подождите, сейчас позову человека, который вами займется.
Я ждал, затаив дыхание, стиснув трубку двумя руками, словно это была хрустальная чаша, которая могла упасть на пол и разбиться вдребезги.
