Старая девка Маланья сидела на кровати, туго обхватив себя поперек обвислых грудей. Ее мертвый взгляд был уставлен на противоположную стену, где на розовых обоях расползлось темное пятно величиной с суповую тарелку, которое на глазах изумленного Кира Малахова постепенно исчезло. Вероятно, игра света и тени. Он подошел к Маланье и потрогал ее. Она была теплая и вроде дышала.
— Ты чего, Маланья? — спросил он с опаской. — Заболела, что ли?
Она не ответила, хотя посиневшие губешки чуть дрогнули. Кир Малахов попятился задом и выскочил из каморки. Через минуту в доме начался переполох. Набежала охрана и подоспел пожилой садовник Григорий, авторитетный мужчина с породистым лицом тамбовского мерина. Когда-то в прежние времена, в коммунистическом аду Григорий работал старшим научным сотрудником в Ботаническом саду, но, попав на службу к Малахову, ничем полезным себя не проявил, только пьянствовал и блудодейничал, да похвалялся каждый день, что скоро скрестит тюльпан с настурцией и за это ему дадут Нобелевскую премию в Женеве. Старик был потешный, безвредный, Малахов держал его из милости. Григорий и сейчас был нетрезв и лишь жалобно бормотал: «Убили, гады, Маланью, не пожалели праведницу!»
Малахов распорядился вызвать врача, хотя понимал, что медицина ничем не поможет, если смерть спустилась с небес. Таинственное происшествие с Маланьей — ее вечернее буйство и внезапное отбытие — сильно его озадачило. Как-то все скверно сходилось одно к одному. Через час пора было выезжать, а он все не был уверен, что надо. Кликнул Леньку Пехтуру, начальника личной гвардии, и заперся с ним в кабинете.
Ленька Пехтура был бычара из бычар, беззаветный преданный секьюрити, но этого мало. В отличие от большинства других бычар, обладавших разумом младенца и яростью взбесившегося сперматозоида, Леня Пехтура был сметлив, находчив и прекраснодушен. Десантник и певун, он к тридцати годам прошел все черные тропы — Афган, Чечня, Прибалтика, Карабах, — где его побратимы остались лежать навеки. Его так же трудно было свалить с ног, как прострелить сердце у Кощея. Он сам это знал, и все вокруг это знали. Леня Пехтура ничего не делал наобум, а если что-то делал, то не промахивался никогда. Кир Малахов чрезвычайно дорожил его службой и без сожалений платил ему тройной тариф. А уж те бычары, кто был у Лени в подчинении, и вовсе его боготворили, полагая, что при таком везении, хватке и песенном даре их командир не иначе как родился о двух головах. Леня никогда не разуверял их в этом мнении.
Кир Малахов спросил у Пехтуры:
— Не твои ребята подшутили над старухой?
— Как можно, босс!
— Понимаешь, кто-то сильно ее напугал. Никак не пойму, кто и зачем?
— В доме чужих нету.
— Григорий не мог, как думаешь? По пьяни?
Пехтура опустил голову, чтобы скрыть усмешку.
До него доходили слухи, что у Малахова в котелке дырка, но Лени это не касалось. От хозяина ему требовался не ум, а качество жизни, которое тот обеспечивал. Пока с этим проблем не было.
— Грише не по плечу, он сам как цветок запоздалый.
— Но какое-то предположение у тебя есть?
— Может, взяла стаканюгу на ночь. Сердчишко и рвануло. Она давлением маялась. Это бывает.
— Смеешься надо мной? Да она ее нюхать боялась.
— Тогда не знаю, — Пехтура решил, что обсуждение такого пустяка, как смерть деревенской клуши, чересчур затянулось. И отстраненно добавил: — Ребята готовы, босс.
— Хорошо, пускай ждут. Через полчаса выезжаем.
Еще третьего дня он распорядился, чтобы Пехтура подготовил десятку самых отборных боевиков и поднатаскал их применительно к условиям Зоны. Леня Пехтура, человек сугубо военный, принял распоряжение близко к сердцу и без передышки гонял пацанов по окрестным лесам; но он тоже не вчера родился и отлично, как и Малахов, понимал, что в Зоне дальше вышек не рыпнешься. Разумеется, на случай, если им захотят устроить бойню, он приготовил несколько маленьких сюрпризов афганского замеса, но больше для самоутешения. Он видел, что Малахов мандражирует, но из своеобразно понимаемой субординации не лез с расспросами и только сейчас, перед самым выездом, осторожно поинтересовался:
— Чего-то опасаешься, босс?
Малахов ответил спокойно:
— Может, последний денек гуляем, Леня. Хочешь, оставайся. Если очко играет.
Обидел незаслуженно, но Леня Пехтура лишь холодно усмехнулся. Если бы он не умел сдерживать свои чувства, то не получал бы пять кусков в месяц.
— Не психуй, Кир. Очко у всех играет, когда по-настоящему даванут. Глупо дуриком в щель лезть. Мы же не тараканы. О себе подумай. Я-то при любом раскладе уцелею.
— Каким образом?
— Срок мой не вышел.
От чуть не затеявшейся ссоры их отвлекло сообщение, что прибыла медицина.
Худенький, верткий мужичонка в белом халате, назвавшийся доктором Игнатовым, за считанные минуты освидетельствовал покойницу и подтвердил предположение Пехтуры: инфаркт. Но это предварительный диагноз. Окончательное прояснение наступит после вскрытия. Доктор пообещал прислать перевозку и, получив хрустящую пятидесятидолларовую банкноту, также быстро укатил, как появился.
Перед отъездом Кир Малахов позвонил в город женщине, которая четыре месяца была его новой любовницей. Он эту ослепительную красавицу вынянчил из обыкновенной двухсотдолларовой эскортницы и гордился, что сумел в амбициозной бляди обнаружить нежное, теплое сердечко. Ее звали не по-нашему — Кипариса, Кипа.
Он ей сказал:
— Котенок, если к ночи не вернусь, — прощай!
Влюбленная шалава заблажила:
— Не смей, Кирка! Не смей так говорить. Я уже напустила ванну и сижу голышом.
— Что это значит?
— Вот бритва и вот коньяк. Не вернешься — перережу вены. Это правда. Я не вру.
— До ночи просидишь в воде?
— Сколько надо, столько просижу, — ответила Кипариса с необыкновенным достоинством, и он полюбил ее за эти слова.
Тронулись по солнцу двумя «Ауди» и одним «мерсом». Братва расселась по машинам хмурая, без обычных шуток и приколов.
Через два с половиной часа подлетели к Зоне.
В проходной бункер их пропускали по одному, каждого обыскивали, отбирали оружие.
Навстречу Малахову вышел сам Хохряков. Он празднично улыбался и раскрыл дружеские объятия.
— Кирюша, дорогой! Сколько лет, сколько зим. Дай-ка уж обниму по-стариковски.
Кир Малахов утонул в его объятиях, как в проруби.
Сергей Петрович позвонил летуну в шесть утра. Полковник был уже на ногах.
— Узнали меня, Антон Захарович?
— Да, узнал.
— Получили вчера приказ?
— Да, получил, — еле уловимая гримаска в голосе, неизвестно что означающая. Скорее всего, пренебрежение, как к приказу, так и к тому, кто его состряпал.
— Вы готовы его выполнить, полковник?
— Я его выполню, майор.
У Сергея Петровича не было охоты размышлять, почему летчик так сух и сдержан.
— Давайте уточним, когда выйдете на связь?
— В одиннадцать ноль-ноль. В тридцати минутах от цели. Вас устраивает?
— Устраивает, Антон Захарович. Удачи вам. До встречи на земле.
— Благодарю вас.
Все, точка. Не только в разговоре, но и, возможно, во всей их прежней жизни.
Сергей Петрович перезвонил Козырькову. В отличие от летуна тот был благодушен и расположен к шутке. Хотел рассказать какой-то свежий анекдот, но Литовцев перебил:
— Никак выпимши, Кеша?
— Грубо, Сережа. Неучтиво. Ты мне подносил? Вот кстати: год сотрудничаем, хоть раз угостил старшего по возрасту и званию? Нет, ни разу. Стыдно тебе должно быть.
— Кеша, будем живы, нажремся до усрачки.
— Господи, с кем связался, — огорчился Козырьков и перешел к докладу. Артиллерийский взвод и пехтура подтянулись в лес с ночи, пока не обнаружены. Командовать атакой будет подполковник Башкирцев. Поднимутся по радиосигналу. В Зону ворвутся однозначно. Дальше — темно.
— Ничего, просветлим, — пообещал Сергей Петрович, не особенно веря своим словам. — Ты где будешь, Кеша?
— Как условились, на командном пункте, в офисе. Кто-то должен уцелеть, чтобы дать показания на суде, верно?
— До встречи, Иннокентий Палыч!
— До встречи, сокол… Да, еще одно.
— Что такое?
— Ты настоящий мужик, Серый!
— Спасибо, брат.
Помешкал и начал набирать номер Самуилова, но затормозил на четвертой цифре. Зачем? Теперь генерал их не прикроет, а после, если понадобится…
Принял душ, выпил две чашки крепчайшего кофе. Съел крутое яйцо и бутерброд с ветчиной, хотя кусок в горло не лез. Бриться не стал: примета дурная. Но в зеркало на себя полюбовался. Когда еще увидишь человека, способного затеять такое?
Около восьми вышел из дома, завел свою «шестеху» и погнал на Калужское шоссе.
Для Олега Гурко день начался с обычного гимнастического комплекса и пятиминутной медитации. Он больше ничего не просчитывал: действовал на автопилоте. Ирина его позвала:
