— Да что же это делается, а? Черномазые уже среди бела дня бьют и никто не поможет, — звонко закричала какая-то женщина. — Русские люди, мужчины, что вы стоите смотрите!
Ее поддержали сразу несколько женских голосов. Кавказцы уже вцепились в парня, пытаясь сбить его с ног. Аркаша сорвал табличку, затрусил в ту сторону. Я заспешил за ним, снялся с места кое-кто из наших ребят. Толпа плотным кольцом окружила дерущихся. Кто звал омоновцев, кто казаков и милицию. Сразу несколько рук граблями потянулись к рубахам инородцев. Аркаша крепко ухватил за воротник одного из них. Тот попытался вырваться, быстро сунул руку в карман, но оказавшийся рядом дядька здоровенным кулачищем врезал под солнечное сплетение так, что кавказец согнулся пополам, зашелся в плаксиво угрожающем визге. Дядька добавил еще сверху, промеж лопаток.
— Тихо, тихо… Зачем самосуд, цивилизованные люди, — задыхаясь от напряжения, забормотал Аркаша. — Сдадим в милицию, там разберутся.
Вместе с мужиками я тормознул едва не выскользнувшего из кольца второго негодяя. Ну очень скользкий народ эти горцы, так и хочется вытереть руки о тряпку. Странно, столько писателей прославляли их гордость, смелость, справедливость. И где достойные мужчины качества теперь? Может, и не было их вовсе, если сейчас они накидываются на одного стаей голодных шакалов? Забивают ногами до смерти вместо вызова, как в старых кинофильмах, один на один. Живуча татаро-монгольская племенная привычка. Еще двоих, среди которых оказался горец в годах, задержали остальные граждане. Не били, не материли, не угрожали, просто не выпускали из рук и все. Молодой мужчина размазывал по лицу кровь с разбитых губ. Ненадежный пистолет его валялся под ногами. Он наклонился, поднял газовую безделушку, сунул за пояс испачканных брюк.
— В следующий раз, корешок, носи с собой что-нибудь посолиднее, — посоветовал ему Саня Хохол. — И сразу в лобешник. Они по-хорошему не понимают.
— Ну, только убивать, — добавил выросший словно из-под земли казачий урядник. — Жаль, раньше не подоспел. Я бы им…
Многие согласно закивали казаку. Раньше, не будь сами участниками инцидента, высказались бы против. Таков русский человек, обиды воспринимает, пока они перед глазами. Отвернулся — тут же забыл. Подоспел наряд омоновцев. Дюжие ребята грубо потащили кавказцев к открывшему железную дверь «собачатнику». Мужчину повели следом.
— И все-таки я против насилия, хотя зверей развелось как тараканов, — сказал Аркаша, отряхиваясь. Мы неторопливо пошли вдоль своего участка. — Обнаглели, сволочи, слова поперек не скажи.
— Я тоже против, — зло процедил я сквозь зубы. — Интеллигентно, как прибалты, предложил бы им переместиться на родной Кавказ и забыть в Россию дорогу. Была бы польза — слова бы не сказал, но сотни лет одни неприятности. Драки, убийства, насилия, кражи.
— Русские бывают похлеще.
— С русскими справиться легче, никуда не денутся. А кавказец совершил преступление и умотал в горы. Ищи правду в ущелье. А пример какой показывают! Большинство русских подонков работают под их марку. Было на Руси в прошлые века подобное?
— У них тоже не было, — буркнул Аркаша.
— А кровная месть? А межплеменные разборки?
— Русский бунт похлеще, вспомни Стеньку Разина, других атаманов, гражданскую войну, наконец.
— Это борьба за идею, за освобождение от цепей рабства. А у них разборки на пещерно-племенном уровне.
— Да, ты прав, на первобытном уровне, но все равно за свободу.
— Как у американских индейцев, которые до сих пор в цивилизованном обществе остаются собаками на сене, хотя им давно обрубили уши. Для их же блага, заметь, — с раздражением в голосе продолжал доказывать я. — Еще вспомни о том, что первые поселенцы просто уничтожали аборигенов на их же территории, умеющих только скакать на мустанге да воевать, а Россия посадила многочисленные первобытные племена, способные лишь огрызаться, себе на шею. При том, на своей земле. Кормит, поит, прощает дикие выходки. Где это видано, в какой стране мира? Не только в Америке, но даже в Австралии папуасов загнали в резервации, чтобы не мешали спокойно жить, не подставляли усыпанную цыпками ногу в стремлении идти вперед, к процветанию цивилизованного общества. Да, не забывают и аборигенов, постепенно вовлекая их в строительство лучшего будущего. Постепенно! А в России решили сразу, раз и навсегда, стереть грань между племенным и достойным лишь высокоразвитого общества укладом жизни. Что из этого получилось? Ничего. До сих пор межнациональные разборки, до сих пор по общему культурному развитию вторые после Африки.
— Зато у нас нет оскорбляющих человеческое достоинство резерваций. Общая масса практически однородна. Русские и все, — усмехнулся Аркаша. — Так что твои доводы не совсем приемлимы.
— Да пойми ты, тянут они нас назад, — психанул я. — Не дают влиться в единое пространство той же сытой чопорной Европы, хотя еще со времен Ярослава Мудрого те признавали нас своими, европейцами. А сейчас, с началом перестройки и открытием границ, по странам и континентам вопль — русские идут. Слава Богу, американцы начали разбираться кто есть кто. Уже пишут не о русской мафии, а о русскоязычной, что далеко не одно и то же. До этого весь позор падал на головы истинно русских.
Мы дошли до своего места работы. Аркаша поправил сумку на плече.
— Спасибо за лекцию, — цепляя табличку, сказал он. — Не со всем, конечно, я согласен, но доля правды есть. И большая.
— Как ты можешь согласиться, когда сам наполовину еврей, — уколол я его. — Логика мышления, понимаешь, одинаковая с нерусскими.
— А ты кто? — повернулся всем корпусом Аркаша. — Сам на каждом перекрестке подчеркиваешь, что не русский, а русич.
— Если чувашская княжна, которую я чпокнул, твердо заявляла, что она по национальности русская, то мне сам Бог велел покопаться в истории своего древнего рода, — отпарировал я. — Кстати, когда я в очередной раз заламывал в отчаянии руки по поводу позорящей себя пьянками, грязью, развратом и другими непотребными действиями русской нации, одна женщина с удивлением воззрилась на меня. Мол, кого я считаю русскими. Этих, с пропитыми широкими мордами оборванцев, корявеньких, недоразвитых мужичков и баб? Они только по паспорту русские, а на самом деле к великой малочисленной нации, сумевшей заставить говорить на своем языке одну шестую часть мира, никакого отношения и близко не имеют. Это потомки разных племен, по большей части с татарского Поволжья, со всех сторон прилепившихся к могущественному развитому государству Русь. Вот так-то, дорогой. После ее замечания я словно прозрел. Как гора с плеч свалилась.
— Уймись, могущественный, — снисходительно похлопал меня по плечу Аркаша. — Коли ты такой великий на самом деле, то вдвойне обязан заботиться об остальных малых народах, у которых отобрал не только землю, но и родной язык.
— Я забочусь. Но честное слово, надоела многовековая забота хуже горькой редьки. Хочется пожить как немцы, или шведы.
— В отпуск не собираешься? Как швед.
— С удовольствием бы. А ты?
— Хм, билеты со своей уже взяли. В сентябре бархатный сезон.
— Тебе легче. В твоей сумке шестьдесят пять ваучеров не заторчали.
— Ты ж у нас самый умный, — хохотнул Аркаша. — Чурка и тот догадался бы избавиться от чеков вовремя.
— На это большого ума не требуется, — не согласился я. — Еще ни разу не довелось встретить продавца или продавщицу с высоким интеллектуальным мышлением, потому что нет почвы для развития. Купил — продал, преобладает животный инстинкт. К сожалению, я на рынке начал ржаветь, пропадает стремление к высоким материям, к поискам истины. Может быть потому часто срываюсь, что не вижу смысла в простом накапливании денег.
— К звездам здесь не тянет, в этом ты прав, — пошевелил жирными плечами Аркаша. — Но — каждому свое. Природа создала человека индивидуалистом. Один выделяется тем, что много пьет, другой хорошо ворует, третий дерется. Если у меня нет никаких духовных или низменных талантов, то я хочу возвыситься над массой хотя бы хорошей одеждой, самоуверенным видом от того, что имею возможность купить то, что понравилось.
— Да, каждому свое.
Вздохнув, я машинально пощупал через тонкую кожу сумки толстый пакет ваучеров. Вряд ли теперь удастся пристроить их даже по своей стоимости. Короткий всплеск цен быстро спал, перешел в медленно иссякающее журчание. Коммерческие структуры не позволят им подпрыгнуть вновь, потому что невыгодно. Да и ненадежно все, неустойчиво, даже в структурах власти. Грабят, наживаются, жируют, забыв о том, кому обязаны своими богатствами — о народе. А он может напомнить о себе в самый неподходящий момент.
Ко мне подошел мужчина в хорошем костюме, в фетровой шляпе. Лицо показалось знакомым.
