Это все, что запомнилось из разговоров с Саней. Под утро мы добавили еще и я отключился. Очнулся лишь под вечер в грязной, разбитой как при погроме, комнате одинокого шизофреника из первого подъезда. Поначалу не мог сообразить, где нахожусь и куда подевался Саня. Кругом торчали оголенные электрические провода, из развороченного туалета доносилось журчание воды. Заросший седой щетиной, в прошлом инженер-электронщик с военного предприятия, старик-шизофреник сидел за столом напротив и преданно улыбался. Я часто подкармливал его, снабжая то деньгами, то продуктами, то бутылочкой вина или водки, в зависимости от настроения.
— Ремон произвожу, — радостно сообщил он, придвигая ко мне стакан с рубиновой жидкостью.
— Что это? — пошевелил я слюнявыми губами.
— Коньяк «Белый аист». Ты сам принес. Французское шампанское мы уже оприходовали.
Я попробовал сунуть руку в карман, проверить, остались ли еще деньги. Попытка закончилась неудачей. Придвинув к себе стакан, с трудом осилил несколько глотков. Успел подумать о том, закрыта ли дверь собственной квартиры, и снова провалился в черный омут. И вновь встрепенулся оттого, что кто-то шлепал по щекам. Посреди стола догорал огарок свечи, напротив все так-же улыбался хозяин квартиры. За обросшим паутиной окном расползались густые сумерки.
— Милый, очнись. Что ты с собой делаешь. — Услышал я далекий голос Людмилы. — Я люблю тебя, ты единственный, больше никого не надо, только не пей. Прошу тебя, очнись…
— Где Данилка? — не в силах поднять голову, спросил я.
— С мамой оставила. Не пей больше. Иди домой и проспись, я еще приеду…
Ладони соскользнули с лица. Некоторое время я тужился прийти в себя. Хозяин поднялся, с кряхтением направился к выходу. Его не было долго. В башке потихоньку начало проясняться. Я окинул плывущим взглядом крохотную кухоньку. То ли мерещится, то ли этот бардак на самом деле. В разрушенных домах краше. Наконец, сзади кто-то зашаркал домашними тапочками по скрипучим, покрытым многолетней грязью, половым доскам. Вернулся хозяин.
— Людмила была? — спросил я, скорее для того, чтобы удостовериться, что это не мираж.
— Какая Людмила? — недоуменно посмотрел на меня старик.
— Моя. С которой я к тебе заходил.
Старик задумался.
— А-а, на машине прикатила, — с раздражением в голосе наконец сообщил он. — Нарядилась, волосы навила. Духами пахнет.
— На какой машине? — не понял я. Подумал, что может быть подбросил брат Людмилы. У него свой жигуленок.
— На «бобике» на военном. А возле него в форме с погонами молодой парень поджидал. Оба радостные.
— Что ты мелешь! — меня взяла оторопь. Шиза накрыла деда, что-ли! — Какие военные?
Неожиданно вспомнилось, что Людмилу до меня часто навещал друг ее парня, от которого она родила ребенка и с которым не жила ни одного дня. Единственный раз отец приходил, когда Антону исполнилось почти годик. Потом тело его нашли далеко вниз по течению Дона. То ли сам утонул, то ли убили. А друг, вертолетчик с аэродрома на Военведе, зачастил к ней, вроде как помогал. Вскоре они стали любовниками, об этом она рассказала сама. Но после появления на горизонте меня, она захлопнула перед ним, давно обретшим семью, навещавшим теперь раз в год по обещанию, дверь. А может нет! Внутри похолодело. Я почувствовал, что быстро трезвею. Еще никому не прощал измены, даже малейшего намека на нее. В таких случаях ревность была сильнее разума, хотя не раз представлялась возможность устроить жизнь весьма выгодно. С машинами, с квартирами в центре, с высоким положением будущих тестя с тещей и приличным счетом в банке.
— Какой еще военный? — повторил я вопрос.
— Простой, в форме с погонами, моложе тебя, — с сарказмом в голосе сердито бросил старик. — Обнялись, засмеялись, когда я зашел за угол. Машина прямо возле стены дома припаркована, — он плеснул в стаканы. — Тихая всегда была, скромная как монашка. А ты говоришь! Сели и уехали.
Я не знал, что делать, верить мне или нет. С одной стороны явственно чувствовал, как Людмила шлепала ладонями по щекам, слышал ее голос, хотя саму не видел, потому что хлопали сзади. С другой — сам подбросил тему для фантазий шизофренику, упомянув имя сожительницы. Появление парня в форме еще можно объяснить, но откуда взялся военный «бобик». Да и кто попрется к сопернику, тем более, связанному с базарной мафией. Не родная жена, а почти забытая любовница, к тому же не из лучших, с ребенком на руках. Может другого кого нашла, пока я валялся на дне пьяных омутов. Рядом с ее домом расположилась войсковая часть. Во время прогулок, вероятно, и познакомились. Еще подумалось о том, что после загулов всегда пропадали деньги, а у нее был ключ от квартиры. Бардак в голове, мешанина в чувствах.
— Тебе не показалось? — с надеждой спросил я.
— Я в двух шагах от них стоял, — настаивал старик. — Парень поднял руку, засмеялся. Они поцеловались и уехали. Оба радостные, светились.
Взяв со стола стакан, я опрокинул его в рот. Вот сучка, все для нее делаешь, для тупорылой лентяйки. а она вместо благодарности мандавошками награждает. По советским законам так и должно быть. Когда уродовался на формовке, ребята с соседнего агрегата членами груши околачивали, мол, опок не хватает, земли формовочной. А на фотографиях в газетах — рядом. Бригада рекордсменов. Дома жена даже за хлебом перестала ходить, не то что помочь в ремонте квартиры или, не дай Бог, принести в дом нужную доску с гвоздями. Жрать перестала готовить. А все из-за того, что все они видели, я работаю за двоих и еще «за того парня», везде успеваю сам. На работе зарплата одинаковая, на квартиру права тоже, даже большие, потому что дети. Обязан зарабатывать, кормить, платить, обувать, одевать, рекорды делать. Тьфу, сволочи, бессмертные революционеры. На Западе оплата и льготы только по вложенному труду, у нас и после начала перестройки лишь наиболее наглым, людям без стыда и совести.
— Кончился коньячок, — хозяин приподнял над столом пустую бутылку.
Немного посидев, я молча подался домой. К счастью, ключ оказался в кармане. В квартире никого не было. Закрывшись, я завалился спать.
Утром, едва опохмелившись остатками подпольной водки, помчался к Людмиле. Она была в комнате одна с сыном. Принаряженная, накрученная, как показалось, помолодевшая. Бабка с Антоном торговали разным товаром на улицах города.
— Ты приезжала ко мне вчера? — с порога пошел я в наступление.
— Нет — натягивая Данилке рубашечку, не оборачиваясь, ответила она. — С чего бы я к тебе приезжала. У меня маленький ребенок, а ты бухаешь.
Эта новость и ошарашила, и разожгла чувство ревности еще сильнее. Если бы Людмила не вырядилась, если бы обернулась ко мне, я еще опомнился бы. Но сейчас ее равнодушие просто взбесило.
— Ты прикатывала ко мне и с Данилкой, не помнишь? И вообще, откуда ты узнала, что я бухаю?
— Почувствовала, за километр разит.
— Тебя видел сосед из первого подъезда.
— Он дурак, мог и ошибиться, — пожала плечами Людмила.
— А ты умная, хитрая? У меня снова появились насекомые.
— А я при чем, — усмехнулась она. — Не надо где попало шляться.
— Значит, ты ни при чем, — тихо прошипел я сквозь зубы. Кровь толчками била в голову. — Где ты была вчера вечером?
— Дома, где же мне еще быть.
— Никуда не выходила?
— Нет.
— Вчера ты сама сказала мне, что оставила Данилку с матерью. Вот я и спрошу у нее.
— Пусть и выходила, не помню, — Людмила чуть замешкалась. — Если ты пришел устраивать скандал, то можешь закрыть дверь с обратной стороны.
— Та-ак, все ясно, — уверенность в том, что она приезжала ко мне, окрепла. — Куда ты истратила деньги, которые я тебе дал?
— Не твое дело, — вспыхнула она. — Они мои, как хочу, так ими и распоряжаюсь.
Я вспомнил, как она рассказывала, что бывший любовник, живущий этажом выше, часто выпрашивал деньги на бутылку. Сейчас, наверное, тоже что-нибудь купила тому офицеру за мой счет. Сделав шаг вперед, я ударил ее кулаком в лицо.
— Сволочь, на мои деньги поишь и кормишь своих хахалей?
Людмила отшатнулась назад. Затем схватила Данилку, прижала к себе. В глазах вспыхнуло презрение:
— Уходи, — выкрикнула она. — И больше не переступай порога нашего дома.
— Вот как, я тебе уже не нужен, — кулак снова опустился на подрумяненную щеку. Сын заплакал. — Сначала мы поедем и спросим у соседа, с кем ты приезжала.
— Никуда я не поеду, — закричала она. — Уходи отсюда.
— Нет поедешь, — я ударил еще раз. Накрутил длинные волосы на руку, потащил на себя. — Надо же поставить окончательную точку.
— Поедем, — вдруг согласилась она. — Только отпусти меня.
Ребенок был одет, он испуганно таращил глазенки на меня. Когда мы вышли в коридор, Людмила сунулась в соседнюю дверь, заколотила ладонями, ногами. Никто не откликнулся. Я врезал ей пощечину. Тогда она направилась к выходу из квартиры. Двор был пустой. Проскочив его, мы пошагали по немноголюдной улице. Людмила все время бегала глазами по сторонам. У проходной мясокомбината, она резко свернула влево, взбежала по ступенькам вовнутрь.
