Стурка стряхнул с себя задумчивое состояние, широкими шагами пересек комнату и подошел к ним.
— Достаточно ли прошло времени, чтобы на него подействовал наркотик?
— Который час? — спросила она.
— Двадцать минут одиннадцатого. Ты сделала ему укол полчаса назад.
— Он должен уже подействовать.
— Тогда спустимся вниз. — Стурка позвал Алвина.
Пегги протянула руку к чадре и арабскому халату и к тому времени, когда она оделась, она увидела, что Сезар и Стурка замотались в грубые бурнусы. Алвин положил в рот кусок жевательной резинки, и они в темноте спустились по разбитым каменным ступенькам в подземелье.
Она прижала большим пальцем вену на запястье Фэрли. Он посмотрел на нее безразличным взглядом и даже не поднял головы. В глазах застыло отсутствующее выражение. Она бросила через плечо:
— Кажется, мы немного преувеличили дозу в последний раз.
— Перед этим мы дали меньшую, и она не подействовала, — заметил Сезар.
Она похлопала Фэрли по щеке:
— Ты слышишь нас? Скажи что-нибудь.
— Я слышу вас. — Это было произнесено загробным голосом, как будто запись фонографа пустили со слишком медленной скоростью.
— Поднимись, живее. Я помогу тебе. — Она просунула руку ему под плечи, и он подчинился, рывками дергаясь вперед с вялой сосредоточенностью. Она подтолкнула его в грудь, и он тяжело оперся о стену, усевшись боком на кровати и выпрямив колени с видом маленького мальчика. Лицо было мертвенно бледным, глаза прикрыты и безучастны.
Она взглянула на остальных. Алвин стоял на страже у двери, а Стурка готовил магнитофон. Сезар сел на койку рядом с Фэрли и сказал рассудительным тоном:
— Поговори немного, мистер негодяй. Поговори с нами. Расскажи нам о всех хороших людях, которых ты преследовал. Расскажи нам о фашистской системе, установленной дома.
Пустой взгляд с болью остановился на Сезаре.
Стурка щелкал кнопками катушечного магнитофона. Сезар толкнул Фэрли.
— Ты можешь читать, подонок?
— … Конечно, я умею читать.
— Я хочу сказать — вслух. Читать для нас, слюнтяй. — Сезар протянул речь, которую они написали для Фэрли.
Фэрли попытался сосредоточить на ней взгляд, но его голова откинулась к стене, и рот безвольно открылся.
— Устал, — пробормотал он. — Плохо вижу.
«Слишком большая», — думала Пегги. Они дали ему слишком большую дозу. Она яростно повернулась к Стурке.
— Он не в себе, ты что, не видишь этого?
— Тогда приведи его в чувство. Сделай ему укол адреналина или чего-нибудь еще.
— У меня ничего нет. Ты думаешь, у меня на маленькой кухне целая аптека?
Стурка слегка приподнял голову. Под капюшоном она не могла видеть его лица, но знала, что этот ужасный взгляд прожигает ее насквозь.
— Леди, твоя забота об этом подонке нас не трогает, она не относится к делу. Ты забываешь, кто он такой — что из себя представляет.
Она побледнела.
— В таком состоянии нам от него мало проку. Вот все, что я хотела сказать. Я позволила вам втянуть меня в это, но вы сами видите, он не способен выдержать такую дозу. Мы должны подождать, пока ее действие ослабнет.
— Как долго это может продлиться?
— Я не знаю. Сработал накопительный эффект — в его организме скопилось слишком много этой дряни. Возможно, потребуется три или четыре дня, чтобы действие наркотиков смягчилось. Может быть, утром он произнесет то, что вы требуете.
Она знала причину беспокойства: его отказ мог серьезно нарушить их планы. «Но это твой собственный глупый промах. Ты накачал бедного, ублюдка до пределов наркотиками, потому что у него хватило духу сопротивляться тебе».
Сезар сказал:
— А может быть, он просто притворяется? Может, он соображает гораздо лучше, чем пытается показать?
Он шлепнул Фэрли по щеке — лицо безвольно дернулось в сторону. Фэрли медленно, с гримасой боли заморгал глазами.
— Он не притворяется! — закричала Пегги. — Господи, он напичкан таким количеством наркотиков, которого бы хватило, чтобы свалить с ног слона. Притворяется? У него не осталось никаких тормозов, чтобы играть роль. Взгляни на него, видишь?
В углах приоткрытого рта Фэрли скопилась белая пена слюны. Наконец Стурка выключил и забрал магнитофон.
— Хорошо. Утром.
Они оставили Фэрли на койке, вышли и закрыли люк в потолке. Пегги сказала:
— Попозже я попытаюсь достать ему что-нибудь поесть. Может быть, поможет большое количество кофе.
— Только не слишком оживляй его. В этот раз мы не можем допустить, чтобы он сопротивлялся.
— Еще несколько кубиков наркотика, и он умрет. Тогда он совсем не будет сопротивляться. Вы этого хотите?
— Поговори с ней, — тихо сказал Стурка Сезару и первым начал подниматься по ступенькам.
— Ты начинаешь говорить как уклонистка, — заметил Сезар. Алвин протиснулся мимо них к лестнице, смущенно взглянул на Пегги и исчез.
Она тяжело оперлась о стену и рассеянно слушала голос Сезара. Ей удалось механически верно отвечая на его вопросы, и, кажется, это его удовлетворило. Но в глубине души она знала, что они правы относительно нее. Она сдавалась. Она беспокоилась о Фэрли — она была медсестрой, а Фэрли ее пациентом.
Фэрли проявлял необыкновенную мягкость к ней. Это не заставило ее доверять ему. Но ей стало очень трудно его ненавидеть.
16:45, восточное стандартное время.
Агенты секретной службы были представлены в большом количестве, они присутствовали безмолвно и хранили безразличный вид, но не старались остаться незамеченными. Они наблюдали, как Эндрю Би вошел в кабинет президента.
Осунувшееся лицо Брюстера приобрело серый оттенок.
— Спасибо, что приехали, Энди. — Это была бессмысленная любезность: никто не оставлял без внимания вызовы президента. Би кивнул, пробормотал «Господин президент» и занял указанное кресло.
Голова Брюстера качнулась в сторону боковой двери.
— Уинстон Диркс только что вышел. Целый день мы проводили здесь совещания, одно за другим. Я полагаю, это продлится еще полночи, поэтому вы должны простить мне, если то, что я скажу, покажется вам заранее заготовленной речью. — Крупное морщинистое лицо наклонилось вперед, губы Брюстера медленно растянулись в улыбке. — Возможно, мне следовало организовать совместное заседание и поговорить со всеми сразу, но эти вещи таким способом не делаются.
Би терпеливо ждал. Его жгучий печальный взгляд уперся в лицо президента; он испытывал одновременно и желание упрекнуть и сочувствие.
Президент взглянул на телевизор в углу. Би не помнил, чтобы когда-нибудь видел в этом кабинете телевизор с момента отъезда Линдона Джонсона; должно быть, его принесли сегодня. Звук был выключен, а на экране держалась неподвижная заставка с рекламой принадлежностей для ванной. Брюстер сказал:
— В ближайший час семь арестованных должны приземлиться в Женеве. Я думаю, мне стоит посмотреть.
— То, что вам приходится делать, причиняет вам боль, не так ли, господин президент?
— Если это вернет Клиффа Фэрли, я целиком «за». — Президент умерил свою улыбку. — О том, что случится, если мы не вернем его, я и хотел бы поговорить с вами, Энди.
Би кивнул, не высказав удивления, и президент продолжал:
— Я полагаю, вы тоже обдумывали такую возможность.
— Как и все. Я сомневаюсь, что сейчас в стране существует другая тема для разговоров.
— Я хотел бы узнать ваши взгляды.
— Ну, они, возможно, отличаются от ваших, господин президент. — Би слегка усмехнулся. — Они редко совпадают.
— Я ценю ваше мнение, Энди. И я считаю, что разногласия между вами и мной выглядят довольно мелкими, особенно если сравнивать их с некоторыми другими.
— Например, с сенатором Холландером?
— Например, с сенатором Холландером.
«Президент похож на несчастного мокрого кота», — подумал Би.
Брюстер ждал, когда он выскажется. С некоторым усилием Би собрался с мыслями:
— Господин президент, в настоящий момент мне почти нечего предложить. Я думаю, мы оказались между Сциллой и Харибдой. Если вы и считали себя в какой-то степени либералом, то сейчас у вас выбита почва из-под ног. Целый день я наблюдал входящие войска. Я полагаю, подобное происходит в каждом городе страны — похоже на состояние осады. Как я понимаю, они арестовывают каждого, кто выглядит подозрительно.
— Ну, это сильно преувеличено.
— Возможно, это не совсем подтверждается фактами, но зато полностью соответствует сложившимся настроениям. Мне кажется, люди чувствуют себя так, будто находятся на оккупированной территории. Многих арестовывают, а другие находятся под надзором, так что теряют всякую возможность побыть в одиночестве.
— И вы собираетесь защищать их права?
