вернуться в лобби, забрать старушку-администратора и поджечь гостиницу. Рано или поздно все постояльцы выйдут, развернутся и станут глазеть на пожар. Вот в этот момент и можно стрелять в Станислава.
Минус обоих вариантов, помимо прочего, состоял еще и в невозможности последующей беседы с мертвым распорядителем. А мне очень хотелось с ним поговорить. Любознательность, в отличие от любопытства, замечательный стимул развития.
Поэтому я пошел по третьему пути. Скидываю куртку и балаклаву, чуть приседаю и сутулюсь, чтобы скрыть рост и массу, а затем, очень тихо, пользуясь тем, что Станислав говорит очередную свою тираду, проворачиваю ключ и открываю замок. Стучу, и, на обещании Станислава перезвонить, раскрываю дверь в люкс.
— Ну сосед, ну совесть иметь же нужно, я и так в командировках ни черта не сплю, а еще ты со своим бу-бу-бу, ну совесть имей, а. — Говорю какую-то чушь, лишь бы он не бросился к оружию, ну а сам, тем временем, распрямляюсь и наставляю на него ствол.
— Максим Александрович. Ну что же ты, словно зуб мудрости, все лезешь и лезешь, хоть и бесполезен совершенно. Тебя ведь и вырвать могут. Я тебя предупреждаю, ты находишься в опасной близости от того, чтобы вывести меня из себя. — Станислав говорил спокойно, он как будто даже не испугался пистолета. Если еще мгновение назад его лицо выражало удивление, то сейчас он был скорее раздосадован. Именно так. Мое появление, пистолет в руке. Это его не испугало. С таким выражением лица смотрят на мушку, залетевшую в ваш коктейль.
— Пистолетик убери, Максим. Ну мы же не дети, нам атрибуты мужественности для разговора не требуются. Садись, лучше, мне с тобой посоветоваться нужно.
Признаться, я уже мало чему удивляюсь, но распорядитель меня сумел заинтриговать.
— Ты ведь уже догадались о цели игры, сумел сложить все неизвестные? Понимаешь, Максим, — он замолчал, как бы раздумывая над следующими словами, — понимаешь, перед смертью есть умирание. Смерть это лишь результат, а вот умирание это процесс. И вы сейчас умираете. Я про вас четверых, про тебя, Грикора, Романа и Наталью. Вот прям в этот момент ваши компании становятся моими. Занятно, но для того, чтобы найти хотя бы четыре такие компании, которые при отсутствии, при изоляции лишь одного человека, могут быть поглощены, для этого моим людям понадобилось почти два года. Ваши компании мне около пяти миллиардов принесут. А вот тебя, Максим, кстати, изначально даже в длинном списке не было. Ну право, что это, рестораны быстрого питания. Для приличного человека вы где-то чуть выше рюмочной или привокзального ларька с пирожками.
Станислав жестом показал на большой круглый стол, стоявший посреди комнаты. На столе лежали какие-то бумаги, пульты, планшет, закрытый ноутбук и, прям на нем, пластиковая туба на одну сигару. Рядом с компьютером стоит уже початая бутылка Миягико, японский сингл молт. Люблю этот виски. Очень интересный букет, но и сорок пять градусов. А тут ни содовой, ни даже льда. Судя по единственному простому гостиничному стакану из тонкого стекла, Станислав пьет его так, походя. Силен мужик.
— На тебя мои люди обратили внимание после чемпионата мира. Когда аналитики записку принесли с твоими доходами, я прям застыдился. Как это я такого игрока пропустил. — Станислав чешет ладонью гладко выбритую челюсть. — Да садись уже, Максим, не мельтеши. Стрелять ты в меня не станешь. Ты сейчас телевизор включишь и сам все поймешь.
Голос с металлическими нотками. Это была не просьба, не увещевание и даже не угроза. В голосе констатация. Абсолютная уверенность в том, что любой услышавший выполнит то, что ему сказано. Просто потому, что иначе нельзя. Это был голос, создающий физические законы. Глупо противиться физическим законам. Но если бы все люди на земле думали именно так, человек не летал бы на самолете. Поэтому я, глядя в глаза Станислава, ничего не делаю. Я просто стою.
— Ну, вольному — воля, слушай стоя, — странно, но Станислав даже не улыбнулся своей рифме. — Максим, возможно ты неплохо учился в средней школе, может быть, ты даже подавали надежды в вашем, как там, Кубанском Государственном Университете, наверное ты даже имеешь какое-то чутье, раз смог пробиться со своими столовыми куда-то наверх. Но для высшей лиги ты слабоват. Ты все еще придерживаетесь морали, а не корпоративной этики. А кстати, знаешь, что на свете самое короткое? Корпоративная память. В прошлом году ты план перевыполнил и был королем офиса, а в этом тебя за невыполнение коленом под зад. Да, и кстати именно это дает тебе, Максим, шанс. Но про это позже. Бери стакан, вон они, в серванте, да да, тут в номерах серванты. Наливай, а то надоело одному пить.
Я отлично умею читать людей. И сейчас я видел, что он не играет. Я еще раз оглядел комнату. Очень внимательно. Спрятать пистолет или какое-нибудь оружие, кроме как в шкафчиках серванта, просто некуда. Для приклеивания пистолета скотчем к столешнице нужно быть либо параноиком, либо режиссером с Мосфильма.
Все так же молча, не убирая пистолета с направления центра массы распорядителя, подхожу к столу, беру пульт и включаю большой телевизор, висящий на стене.
Убираю пистолет за пояс дешевых джинсов. Уже нисколько не опасаясь нападения в спину, подхожу к застекленным полкам шкафа. Беру самый, на мой взгляд, чистый стакан и щедро плещу в него виски. Вопросительно смотрю на Станислава и, в ответ на его кивок, доливаю и ему.
Это становится дурной традицией. Эдак я, или удивляться разучусь, или сопьюсь.
Поднимаю свой бокал, чокаюсь с распорядителем, поворачиваюсь к телевизору и поднимаю бокал в салюте. Я салютую сорока пяти градусным виски камуфлированным охранникам на экране, делаю большой глоток, кадык дергается вверх-вниз и огненный ком проваливается в горло. Только он не обжигает. И вкуса у виски не больше, чем у слабого чая. Сейчас я бы смог съесть кило кайенских перцев и не ощутить вкуса. Потому что я ничего не чувствую. Любую чашку можно наполнить только определенным количеством жидкости. Все, что вы станете лить сверху — просто в нее не попадет. Так же и с чувствами. Меня переполняет ненависть. Ничему другому во мне больше места нет. Поэтому я не чувствую вкуса виски, мой язык не обжигает спиртовой удар, приятное тепло не разливается по животу.
С экрана огромной плазмы на меня смотрят охранники. Четверо нормальных, крепких мужиков одетых в карго штаны, флисовые кофты и тяжелые ботинки. Смотрят открытыми лицами, не скрытыми под балаклавами. А еще, через экран, мне в лицо смотрит Марина, библиотекарша. Она
