Вот и всплыл через три года пропавший пистолетик.
Видимо, Толик этот был в кодле Психа.
Сотрудники розыска налегли на телефон спецсвязи и выяснили, что Дремов этапирован в тюремную больницу в Бирюлеве с диагнозом рак в последней стадии. С машиной, как всегда, было напряженно, и Данилов поехал на электричке.
Он вышел в тихом Бирюлеве и пошел мимо кирпичного завода через дачный поселок к мрачноватой, казенно окрашенной стене.
Здесь было все, как на зоне. Колючка по гребню, вышки, вахта. На проходной он сдал оружие и пошел в сопровождении лейтенанта медицинской службы к угрюмому зданию.
– Невесело у вас.
– Так ведь не санаторий, товарищ полковник, тюрьма.
– Но больница все же.
– А по мне – я бы их вообще не лечил.
Данилов промолчал. На розовом молодом лице фельдшера не отражалось ничего, кроме радости жизни.
Да, к такому попадешь лечиться, так лучше сразу умереть.
– А как Дремов попал к вам? Он же, как я помню, где-то под Хатангой срок отбывал.
– А его на этап дернули. Прокуратура его по делу об ограблении в магазине в Дмитрове крутила. Ему в тюрьме плохо стало, его к нам и направили.
– Как его здоровье?
– Плохо. Дней десять осталось.
– Он знает?
Они поднялись на второй этаж, прошли длинным коридором.
– Здесь. – Лейтенант остановился у дверей палаты-камеры. – Мы его соседа, узнав, что вы приедете, перевели пока в бокс.
Подошел контролер, открыл дверь.
В палате-камере отвратительно пахло парашей и еще чем-то больничным.
На кровати сидел чудовищно худой человек. Кожа на лице пожелтела, щеки ввалились, только глаза смотрели на Данилова недобро и внимательно.
– Ну здравствуй, Дремов.
– Приехал, Данилов, поглядеть, как уходит от вас Мишка Псих?
Дремов смотрел на Данилова глазами, в которых не было ничего, кроме ненависти.
– На. – Данилов полез в карман и вынул четыре пачки дорогих папирос «Фестиваль». Именно такие курил Мишка на первом допросе.
– Помнишь?
– Как видишь.
– Что ж, спасибо тебе, сыскарь, хоть перед смертью хороший табак покурю. – Мишка ногтем вскрыл пачку, достал папиросу, понюхал, постучал мундштуком о коробку, закурил.
Он несколько раз затянулся глубоко, выпустил тугую струю дыма. И блаженно закрыл глаза.
– Хорошо. Ну, говори, Данилов, зачем пришел?
– Слушай, Миша, седьмой-то пистолет нашелся.
– Ну и что? Я же показал, что по пьяни продал его, кому – не помню.
– А покупателя, случайно, не Толик зовут?
На секунду что-то промелькнуло в глазах Дремова. На секунду.
– Не помню, пьяный был.
– Миша, из него человека убили.
– А мне, Данилов, людишки эти ни к чему. Я сам, ты знаешь, полютовал. А вот теперь молитвы учу, в Царство Божие собираюсь.
Данилов взял с тумбочки сшитые нитками листы бумаги в косую полоску. Чьим-то четким почерком в тетради были написаны молитвы.
– В соседней камере поп, то есть отец святой, деревянный бушлат примеряет, вот он и просветил меня.
– Не замолишь, Миша, больно уж грехов на тебе много.
– А Бог не прокурор, он не по УК, а по совести решает.
– Кто был с тобой, Дремов?
– Зря время терял, Данилов, ты знаешь, я ни голосом, ни на бумаге никого не определяю.
– Значит, уйдешь молчком?
– А ты думал, я перед смертью ссучусь?
– Это твое последнее слово?
– Последнее.
– Ну прощай, Михаил.
Данилов встал, постучал в дверь. Выходя, он оглянулся. Мишка смотрел ему вслед с тяжелой ненавистью.
Никитин
Он начал допрос сразу. Первым выдернул Гарика Остроухова.
– Я могу позвонить? – спросил задержанный.
– Папе-академику?
– Хотя бы.
– Ему я позвоню, когда ты до задницы расколешься.
– Я вас не понимаю.
– Кто убил Тимохина?
Гарик посмотрел на Никитина и улыбнулся.
– Лыбишься. Ну и пойдешь паровозиком. Ты думаешь, для чего мы вам пальчики в дежурке откатали? Молчишь. Потому что ты еще баклан. Ходка у тебя первая, ты порядков не знаешь.
Никитин достал из стола дактилоскопические карты.
– Видишь? Это твои отпечатки на руле автомобиля Тимохина, а эти наши эксперты сняли на даче, эти – на квартире убитого тобой Виктора. А вот эти… – Никитин сделал паузу, – мы сняли с пистолета Марголина образца 1949 года, номер ПМ-616.
– Нет, – вскочил Остроухов, – у вас нет пистолета.
– Это ты прав, Гарик. Пистолет у Толика. Но стрелял ты.
– Нет. Это он стрелял. – Гарик заплакал.
Никитин налил ему воды, протянул папиросу. Встал, похлопал парня по спине:
– Не разводи сырость, ты же не баба. У тебя есть шанс живым остаться. Учти, Толик все на вас сбросит. Давай как мужик. Честно. А мы тебе поможем. Помни, суд чистосердечное признание всегда в расчет берет.
Гарик выпил воды, закурил.
«Все, – понял Никитин, – поплыл фраерок, сейчас начнет молотить, только записывать успевай. Таких, как он, колоть – только квалификацию терять».
– Что говорить?
– По порядку. Как Толик этот всплыл, как Тимохина убивали, как квартиру его грабили.
– У меня папа больной, – всхлипнул Гарик, – у него сердце.
– Ничего. Академика Остроухова в кремлевской больнице подлечат. Такому человеку пропасть не дадут. Давай, Гарик, раньше сядешь – раньше выйдешь.
– А вы меня в тюрьму посадите?
– А ты думал, за соучастие в убийстве и квартирную кражу в пионерлагерь «Артек» отправим? Начнем по порядку. Фамилия, имя, отчество. Год и месяц рождения.
Данилов
От вокзала он поехал на трамвае, хотя можно было быстрее добраться до Кировской на метро, а там сесть на трамвай, но Данилов любил эти старенькие московские электровагоны, снующие по всем городским закоулкам.
Конечно, он понимал все удобства метрополитена, но трамвай оставался для него любимым видом транспорта. Данилов стоял на задней площадке, глядел, как проплывают за окном маленькие, трогательные московские домики, и ему становилось хорошо и спокойно. Он вспоминал Мишку Дремова, которого первый раз брал в двадцать шестом году на знаменитой малине Надьки Самовар на Маросейке. Молодой был Мишка, красивый, сильный и веселый. Брал Данилов его за налет на ювелирный магазин Кузнецова. В Гнездниковском – МУР тогда помещался там – Мишка сказал, криво усмехнувшись разбитым ртом:
– Какой костюм порвали.
Он посмотрел на оторванный лацкан пиджака, потом рванул его и бросил на пол:
– Я тебя запомню, сыскарь, – и глянул на Данилова так же, как и сейчас, в палате-камере.
Несколько раз пересекалась их жизнь. И всегда Мишка убегал, а он ловил. Последний раз Данилов арестовал его три года назад.
Мишка сидел перед ним, курил дорогие папиросы «Фестиваль» и, как обычно, смотрел на него волком.
– Слушай, Дремов, ты же мой ровесник. Не пора ли завязать?
– Нет, начальник, я свою жизнь разбойную люблю. Жил вором и умру вором.
Вот и умирает Мишка Дремов в затхлой казенной палате один, без близких и друзей. И смерть его будет такой же нелепой, как и вся прожитая жизнь.
В управлении Данилов сначала пошел в столовую и с удовольствием пообедал. Потом поднялся на второй этаж, где был кабинет Скорина.
– Ну, как съездил? – спросил тот.
– Пустой номер. – Данилов сел и блаженно затянулся сигаретой.
За границей он пристрастился к сигаретам и теперь курил «Дукат» в маленьких желтых пачках.
– А что у нас?
– Вот протокол изучаю. Раскололись голуби. Правда, Тарасова придется отпустить, он не был на даче и не грабил квартиру.
– Алиби твердое?
– Стопроцентное. Уезжал на соревнования в Ленинград.
– Отпускать нельзя, а как этот Толик на него выйдет?
– Держать не можем, его папаша уже у начальника управления был.
– А что родители Тимохина?
– Прилетели. Я без вас с ними не стал разговаривать.
– Ну что ж. Давайте, Игорь Дмитриевич, побеседуем с ними.
