Для него, хотя он и работал в карательной системе, прочитанное было откровением.
Конечно, доносились отголоски о несправедливых репрессиях и арестах, но даже он не знал, какие страшные формы породила нынешняя партгосударственная система.
Он читал по ночам. А утром прятал эти страшные отпечатанные на старом колхозном «ундервуде» страницы.
Он читал, и впервые в жизни ему было страшно по-настоящему.
Отступление 3
Москва. Март 1953 года
Берия вышел из спальни, где пьяно плакал рядом с телом Вождя сынок Вася и стояла дочка с каменным лицом.
Видимо, она не простила папеньке посаженного своего киносценариста.
В соседней комнате перепуганные члены Президиума ЦК шептались о чем-то. Глазки воровато бегали.
Небось делят власть. Думают, как бы пробиться к ее сияющим вершинам.
Пусть суетятся, шепчутся, бутерброды жуют. Власть пока что в его руках. Подлинная, реальная.
В столовой, у огромного стола, со вкусом выпивали и закусывали генералы МГБ. Его гвардия. Гоглидзе, братья Кобуловы, Цинава. Только скажи – они в минуту повяжут всю эту партийную шпану и отвезут на Лубянку.
Но рано пока. Не время. Тайные рычаги власти в его руках. Сегодня победит тот, у кого карательный аппарат.
Берия вышел на крыльцо и буркнул:
– Саркисов, машину.
Садясь в «паккард», он еще раз оглянулся на дачу. А может, все-таки арестовать всех?
Не делает ли он ошибки?
Он думал об этом в машине, пока ехал с ближней дачи. Думал и не находил ответа.
МОСКВА. МАРТ
Данилов
На перроне, залитом желтым светом фонарей, транспортная милиция проверяла документы. Милиционеры в дурацких косматых папахах были похожи на казаков из какого-то фильма. В город пускали только тех, у кого в паспорте имелись московская прописка и штамп с работы. Данилов был в форме, и его пропустили беспрепятственно. Он вышел на площадь. Над городом висела морозная темнота. Плакали люди. Из репродуктора раздавались стихи Константина Симонова:
Земля, от горя вся седая…
Данилов глядел на растерянных людей. Слушал скорбные строчки стихов и не мог понять, чувствовал ли он горечь утраты.
Наверное, нет. Сталин уже давно был для него не живым человеком, а символом, как обязательный бюст Ленина в кабинетах или как красный флаг, который вывешивают у дома в табельные дни.
Чувства утраты не было. Но было твердое ощущение грядущих перемен. А это пугало и радовало одновременно.
Эпилог
Все чаще он стал просыпаться ночью. Словно кто-то звал, вроде тряс за плечо.
Иногда он засыпал сразу, а бывало, сон не приходил до самого утра.
Тогда Данилов или садился читать, или выходил на ночные Патриаршие пруды.
Вот и сегодня сквер был пуст, только на лавочке у самого входа сидела славная девушка в очках и здоровенный парень. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, а потом начинали целоваться.
По улицам прошмыгивали редкие машины. Даже Садовое затихло.
В черной воде пруда покачивались звезды, лежали желтые листья и проплывали два белоснежных лебедя.
Данилов шел к павильону, спускался к воде, садился на ступеньки и вдыхал запах сырости и осени. Теперь у него было много времени. Месяц назад он ушел в отставку.
Двенадцать лет он проработал начальником школы милиции. На должность эту его назначили летом пятьдесят третьего. Правда, его хотели сделать начальником уголовного розыска Московской области, и он с радостью согласился, но опять чья-то чужая воля вмешалась в его жизнь, и в кадрах министерства ему предложили две должности на выбор. Или начальником райотдела милиции, или возглавить знаменитое московское училище.
Он выбрал школу милиции. Выбрал и никогда не жалел об этом.
Трижды его документы на присвоение звания комиссара милиции уходили наверх и трижды исчезали в неведомых ящиках административного отдела ЦК.
Данилов знал, кто колдует против него. При Хрущеве Игорь Муравьев набрал силу. Стал генерал-лейтенантом и замзавотделом, членом ревизионной комиссии ЦК КПСС.
Он был весьма значительной фигурой. Так уж сложилась жизнь, что квартировал партийный вождь на Спиридоньевке, в новом доме, где жило только руководство.
Пару раз Данилов видел, как вылезал из «чайки» погрузневший, но весьма импозантный бывший его опер.
Данилов все эти годы жил тихо и спокойно. Увлекся машиной, часами возился со своим «москвичом», построил маленький домик на участке, доставшемся в наследство после смерти сестры жены.
С Володей Муштаковым они виделись часто. Он нынче стал его соседом. Союз писателей дал ему чудную квартиру в Малом Козихинском переулке. Именно он заставил Данилова написать очерк о Сереже Серебровском, и его напечатали в журнале «Москва». Эта публикация открыла для Данилова новую сферу жизни. Он написал небольшую книгу о старых делах. Ее опубликовали в издательстве и заказали ему большую книгу о МУРе.
Так, на излете, жизнь опять приобрела для него смысл и значение.
Он писал документальные повести о своих погибших и живых друзьях, возвращался в молодость, но оценивал прошедшее с высоты прожитых лет.
Он словно переживал все заново, и это делало его сегодняшнее существование нужным и значимым.
Друзья не забывали его. За праздничным столом, да и просто так выпить по-мужицки собирались и Коля Никитин, который тоже стал полковником, и Сережа Белов, солидный ученый юрист, и, конечно, Муштаков.
Они прожили вместе громадную жизнь, трудную и все же замечательную. И в воспоминаниях их не было места печали. Даже ушедших друзей вспоминали они нежно, как живых.
И сегодня ночью Данилов смотрел на пруд, в котором отражались звезды, на свет фонарей, на желтые листья, лежавшие на ступеньках, курил, и ему было хорошо и спокойно.
И он понимал, что прожил свою жизнь, как подобает мужчине, и это делало его счастливым.
