— Христофорыч, ты чего не звонишь? Мы уж волноваться стали, может, тебя съели туг, — сердито шепнул Никита.
— Я это… забыл, как этого дьявола включать, — Трубников достал из кармана сотовый. — Чего улыбаешься-то? Это вы там городские, молодые, продвинутые. А мы деревня-матушка… А отъехать проинформировать — момент неподходящий. Самое любопытное пропустить можно.
— Что, есть новости? — тревожно спросила Катя. Трубников многозначительно кивнул.
— Кто там сейчас в доме? — быстро спросил Колосов.
— Все.
— Все?
— Все приехали один за другим. Точно развод караула. Первым владыка наш явился сразу после вечерни.
— Отец Феоктист? — Колосов нахмурился.
— Угу. И Бранкович там. Вдруг ни с того ни с сего принесло на мотоцикле.
— А Павловский?
— И он приехал только, что перед вами, — Трубников вытер платком вспотевший лоб. В густом кустарнике вблизи реки царило, как в, бане. — Я ж говорю — отлучиться, вас проинформировать не мог, потому как самое интересное пропустить боялся. А еще до этого сцена была тоже красноречивая: Туманов на машине Лизку повез в Москву.
— Кустанаева все-таки уехала? — спросила Катя.
— Да. Я сюда как раз из опорного следовал. А они, значит, на машине Павловского навстречу. Туманов за рулем. Она сзади, и сумки дорожные на сиденье рядом с ней. Ну, я, конечно, остановил их. Константин говорит: «Вот везу Елизавету Максимовну в Москву. Домой, значит». Я ей: «Как же так, мы ж вас просили остаться до выяснения?» Она только головой замотала, посмотрела на меня странно так, печально… Я ей: «Что ж, и на похороны Михаила Петровича даже не останетесь?» А она в слезы. Вот она как жизнь-то поворачивается, эхма, — Трубников вздохнул. — Какая она мадам-то была деловая, хваткая. Все здесь вроде в своих ручках наманикюренных держала — и дом, и Чибисова, и предприятие. А вот не стало любовника, и она зраз скисла. Не думал я, что она так перед Полиной спасует. Впечатление-то она сильной бабы производила, волевой, а оказалось, просто баба, курица… Но сдается мне, — Трубников снова вздохнул, — не в Полинке тут вовсе и дело. Он ей от ворот поворот дал, вот что. Бросил ее. Окончательно бросил.
— Павловский? — спросила Катя.
— Ага. И приказал Туманову, дружку своему, увезти ее — с глаз долой — из сердца вон. Нет, не думал я, что все у нас так тут повернется.
— Надо было помешать ей уехать, — сказал Колосов. — Чего ты, растерялся, что ли?
— Да не растерялся я… А как помешать, когда баба от расстройства себя не помнит. Не стволом же ей грозить, женщина все ж… Карточку она мне свою дала визитную, — Трубников достал из бездонного кармана милицейского кителя глянцевый кусочек картона. — Телефон тут ее. Потом, у нас ведь ее паспортные данные. Ничего, понадобится — найдем.
— Давно они там в доме? — Колосов раздвинул ветви, расширяя себе обзор.
— Часа полтора уж. Приехали вроде как соседи с соболезнованиями, — Трубников поманил их за собой, — да вот что-то задерживаются. Вон свет во всем доме горит, во всех комнатах.
— Может, пойдем и мы туда? Посмотрим, что там и как, о чем они с Полиной говорят? — предложила Катя.
Но Колосов покачал головой — нет, ни в коем случае.
Время в секрете тянулось убийственно медленно. Стало совсем темно. Катя прислонилась спиной к тонкому стволу. Впереди в сгущающихся сумерках желто светились окна большого дома.
— Ничего не видно становится, надо подойти поближе, — проворчал Никита, и они очень осторожно переместились почти к самой ограде.
Только в половине одиннадцатого в доме «пошло движение». Из калитки появилась с большой туго набитой хозяйственной сумкой полная пожилая женщина. Трубников сказал, что это медсестра Полины. Она неспешно поплелась по пустынной дороге в сторону Большого Рогатова.
Прошло еще полчаса, и из ворот на новехонькой сияющей «Ямахе» вырулил Бранкович. Как раз в этот момент включилась автоматическая подсветка на, ограде, и стало светло как днем. Бранкович, как показалось Кате, был либо сильно навеселе, либо снова под кайфом. С сиденья мотоцикла он клонился то вправо, то влево. Неуклюже обернулся в сторону дома, махнул кому-то на прощанье, а затем погрозил пальцем. Жест был шутливый и пьяный. Мотоцикл взревел и рванул с места. Треск его долго еще будил девственное эхо на тихих берегах Славянки.
Колосов, Катя и Трубников ждали, что же случится дальше. Кто уйдет, а кто останется в этом доме, хозяин которого был убит. Прошло еще полчаса, и с открытой веранды донеслись приглушенные мужские голоса.
Двое медленно шли по двору к воротам. Двое выищи, на улицу — отец Феоктист и Александр Павловский. Катя посмотрела на окна второго этажа. Сейчас все они уже были темны, кроме одного, светившегося как раз над застекленной террасой зимнего сада. Это было окно Полины. На фоне освещенных штор виднелся темный силуэт.
Павловский и отец Феоктист стояли у ворот. Священник, как всегда, был в своей темной рясе, подпоясанной широким кожаным ремнем. Павловский в черных брюках и белой рубашке с короткими рукавами. В желтом облаке фонарей белый цвет казался каким-то неживым.
— Ну, я пошел, Саша, — тихо сказал отец Феоктист, — поздно уже. Я хотел тебе сказать… Ладно, это когда-нибудь потом…
— Завтра увидимся, и скажешь. Может, на машине тебя подбросить?
— Нет, ни к чему, я пешком дойду. Ночь сегодня лунная какая. — Отец Феоктист как-то неловко отвернулся и торопливо зашагал по дороге.
Павловский какое-то время стоял неподвижно. Потом повернулся и пошел к дому. Ворота закрылись за ним, точно сезам. Но это была только видимость — он сам закрыл их и запер.
А в доме было очень тихо. Не работал телевизор внизу в большой гостиной, не звонила телефоны. Катя все ждала — вот он войдет в этот дом, йотом все будет как в сопливом сериале — два силуэта на фоне освещенных штор в ее комнате навстречу друг другу…
Но она не увидела ничего. Свет наверху погас. И в доме стало совсем темно,
— Видела, как все просто, — шепнул Колосов ей на ухо. И от его голоса она невольно вздрогнула, потому что голос этот принадлежал словно чужому, совершенно незнакомому человеку — жестокому и циничному. — Я же сказал: он заявит свои права на все. Пришло время пожинать то, что посеял.
* * *
В полдень, после того как вернулись с совещания следственно-оперативного штаба в ОВД, на котором Колосов докладывал сложившуюся по делу ситуацию приехавшему, как всегда, к шапочному разбору начальству, Николай Христофорович Трубников многозначительно изрек:
— Доказательств против него все равно у нас нет, чтобы мы там с тобой, Никита, ни подозревали. А голыми руками такого, как этот, не взять. Он умный, калач тертый. И обыск в доме, хоть и предлагали на совещании неотложный, не даст ничего, ручаюсь. Он ничего такого компрометирующего дома держать не станет. Не дурак, чай. Тут кругом полно мест, где и оружие можно спрятать, и плащ, ежели он у него, конечно, есть. Машину-то он Бодуна, «БМВ»-то, где-то держал несколько суток. Так-то вот… А брать дуриком, в камеру водворять, а потом отпускать за недоказанностью, я это, ребята… не согласен я. Лучше я его просто убью, гада.
— Ты офонарел, что ли? — хмыкнул Колосов.
— Если другого выхода нет — убью, — Трубников упрямо боднул головой. — При задержании. Или при попытке бегства. Или при оказании сопротивления представителю власти. Гулять на свободе, над нами изгаляться и владеть тут всем я все равно ему не дам.
— Это у тебя контузия афганская, Христофорыч, зудит, — сказал Никита. — Я этого не слышал. Ты этого не говорил. Катя, ты тоже ничего не слышала.
Катя молчала. Они снова сидели в душном прокуренном опорном пункте. За окном было раскаленное солнцем шоссе и поля, поля…
Нет, она слушала и слышала все. Все их сегодняшние разговоры здесь и на совещании, все их доводы. Они с Трубниковым, кажется; все уже для себя решили, определили в эту знаменательную ночь секрета. Увиденное в доме Полины, по их убеждению, и было тем самым главным и последним штрихом для завершения общей картины. Если бы они повнимательнее наблюдали заработай того же Саввы Бранковича в его здешней мастерской, они бы увидели, что за каждым последним штрихом идет самый последний, а потом самый-самый последний. И так да тех пор, пока либо не кончатся краски вашего воспаленного воображения, либо же…
— Никита, как же сейчас после всего ты объясняешь для себя ту ярость, следы которой так явны на телах Бодуна и Артема Хвощева? Зачем он делал все это, с какой целью? — спросила она.
— С какой? Да с целью следы запутать и подозрения от себя отвести, — ответил Колосов жестко. — Он — мудрый змей, отлично понимает, что вопрос «кому это выгодно?» рано или поздно придет на ум и нам, и следователю, и тем, кто здесь живет. И ответ у всех будет одинаковый, потому что есть лишь один человек, кому сейчас при таком раскладе это выгодно, очень выгодно, — он. А ему ведь такой груз не нужен, ему тут жить, долго жить, быть хозяином «Славянки», хозяином этой земли. Поэтому надо что-то делать, чтобы подобные вопросы не возникали хотя бы у местных — следствие-то кончится, а местные не забудут… А тут как раз очень кстати некая легенда про разную чертовщину. Про месть мертвеца, про могилы под старой грушей…
