— Вы думаете, я ничего не понял?
— Брось, Кир. Если понял, забудь. Видишь, с Мустафой какая оказия. Лучше скажи, кто тот сумасшедший, который на вас накинулся? Куда он дел Большака?
— Хотите сказать, это не ваш человек?
— Опомнись, Кир! Коли он наш, тебя уж точно на свете бы не было. А ты вон жив-здоров, винцо попиваешь, а где Мустафа? На многие вопросы, брат, придется тебе ответить.
Малахов вглядывался в лукавые глаза старого душегуба и ничего не понимал. Действительно, факты разложились загадочно. Если предположить, что белобрысый маньяк с удавкой и со стамеской вместе с Мустафой разыграли нелепый спектакль, то какой в этом спектакле смысл? И кто в самом деле бомбил Зону? Ведь снаряды были настоящие и трупаки настоящие. И потом?..
— Но зачем вы перестреляли моих людей, Василий Васильевич?
— Мы перестреляли? Ну, Кирушка, да ты циник! Прямо перевертыш какой-то. Может быть, ты коммунист? Ты разве не видел, кто затеял заваруху?
Опять старый висельник прав. Малахов и впрямь, хотя и на грани удушья, успел заметить, как Леня Пехтура со своей командой ни с того ни с сего сорвались с места, надыбали где-то автоматы и открыли пальбу. Все вместе складывалось в необъяснимую шараду, которую, пожалуй, не взялся бы разрешить даже рыжий Толян, хотя тот, по слухам, общался непосредственно с дьяволом.
Видя его замешательство, Хохряков примирительно заметил:
— Ничего, Кира, погостишь пару деньков, сообща разберемся.
Оставив Малахова в бункере думу думать, он поднялся в офис. Оттуда сделал несколько распоряжений по телефону и провел селекторное совещание с начальниками секторов. Почти все оказались на месте и в добром здравии, что само по себе было утешительно. Но ни один не видел Мустафу и не слышал о нем.
— Искать! — коротко бросил Хохряков и отключил экран.
Все складывалось так, что пора было снестись с Москвой, с центральным пультом. Беда вышла за порог, он это чувствовал. И как бы в подтверждение в ту же минуту, как он об этом подумал, вышел на связь капитан Луконцев, дежурный на проходной. Докладывал он дрожащим от ярости голосом. Только что похитили Большакова. Залетный кагебэшник вывез его на черном «Бьюике» за пределы Зоны. За рулем сидела девка из административной обслуги, Ирка Мещерская.
Хохряков миролюбиво спросил:
— Почему не перехватили, капитан?
— Чекист был при нагане. На мушке держал босса. Митеньку Клюева пришил.
— Вдогон кого послали?
— Пока никого. Жду приказа.
— Больше не жди. Сдай смену и ступай в карцер. Сучонок ты безрукий!
— Слушаюсь, Василь Василич, — с непонятной радостью отозвался капитан.
Хохряков немного отдохнул в кресле у окна. Он любил свой кабинет, устеленный коврами, просторный, как у министра, но сейчас у него возникло ощущение, что пока отсутствовал, здесь кто-то без его ведома переставил мебель. Ирка Мещерская! Вот с ней — это его личный недосмотр. Видел, что спарилась с чекистом по-кошачьи, но не трогал. Жалел, что ли? Может, и жалел. Предпочел попасти. Давно к ней приглядывался. По нутру была ее тайная строптивость и то, что сколько дури в нее ни лей, оставалась почти как нормальная. Да и по мужицкому делу угождала умно, без надрыва, без блядских ухваток. Вот и допасся.
Не звонить надо было в Москву, ехать туда, чтобы взять розыск в свои руки. Гурко там растворится, как в каше. Отсюда его не достанешь.
Вызвал к подъезду машину с любимым водилой Лехой Жмуриком.
Уже подошел к дверям, но что-то будто толкнуло в спину: оглянулся. Вроде мебель на месте, ковры лежат, все как обычно, но тяжелые багряные шторы вдруг покачнулись точно от ветра, которому в комнате неоткуда взяться. Хохряков провел ладонью по лбу, отгоняя видение.
В приемной наткнулся на писателя Клепало-Слободского, съежившегося за столиком секретарши. Вид у него был секретный.
— Ты чего тут, Фома, — любезно обратился к нему Хохряков. — Любку пришел пощипать?
Писатель выкарабкался из-за стола, подошел боком, ковыляя на несгибающихся ногах.
— Спаси, Василь Василич, родненький!
— От кого спасти?
Писатель надвинулся ближе, от него несло мочой.
— Они пришли за мной, разве не слышите?!
— Кто они-то, кто?
— А то не знаете? Берия энкаведешников прислал. Бомбу в меня сверху кинули. Спаси, Василь Василич, ради Христа!
Похоже, бедолага помешался от страха, чего давно следовало ожидать. Глазенки шныряли туда-сюда, будто бусинки на ниточке, того гляди, сорвутся с лица. Все минувшие лихие годы, когда куролесил, пьянствовал и стращал добрых людей, стеклись разом, покрыв кожу коричневой плесенью. Никогда Хохряков не одобрял Мустафу за эту покупку. Продажных писак сколько угодно, но Мустафа каждый раз угадывал самых вшивых.
С трудом отцепил хилую ручонку, пришлось слегка ткнуть писателю в подбрюшье. Тот перегнулся пополам, ошалело вращая глазищами.
— За что, Василий?! Или я не служил верой и правдой? Вот, выходит, награда старому праведнику: бомба на голову и кулак в брюхо. Вот, выходит, цена завоеванной в муках свободы, вот, выходит…
Хохряков плюнул в сердцах и выскочил вон, не выдержав писательской словесной вони. На дворе Леха Жмурик важно прохаживался возле бледно-зеленого «Плимута», помпезного, как карета «скорой помощи».
— Вижу, Леша, не напугал тебя бандитский налет?
— Шутить изволите, барин!
Леха Жмурик принадлежал к личной отборной гвардии Хохрякова и потому был не вовсе без царя в голове. Без всякой наркоты — веселый, беспечный и целеустремленный. Хохряков подбирал людишек в собственную обслугу очень тщательно. Леху Жмурика три года назад выудил из психушки, где тот умело косил под припадочного, скрываясь от призыва в армию. Еще раньше он промышлял тем, что в одиночку угонял легковухи, преимущественно иномарки. У него была природная, неизъяснимая страсть к технике. Любую иномарку он за три-четыре часа раскурочивал на запчасти и задешево сплавлял детали знакомцам в автосервис. Жмурик любил машины трепетной, сектантской любовью, какой некоторые выжившие из ума старцы любят молоденьких гулящих девочек. В его легком, солнечном пребывании на земле таилась для сурового Хохрякова некая непостижимая загадка. Он не понимал, как и от кого в этой рабской стране могут рождаться столь абсолютно раскрепощенные личности. Постепенно привязался к Лехе Жмурику, как к родному сыну, и однажды пообещал подарить ему станцию техобслуживания в Москве. На что неблагодарный, как все дети, отрок беспечно ответил:
— На хрена она мне?
Удивленный, Хохряков спросил:
— Но есть же у тебя какое-нибудь заветное желание? Или собираешься до старости баранку крутить?
Леха ожег его шальным взглядом:
— Как не быть, дедушка?
— Что же это такое особенное?
— Вряд ли поймете, — усомнился Леха, но в конце концов все же открылся. Мечта его действительно была грандиозной. Когда Россия будет американским штатом, вроде Аляски, а он надеялся дожить до светлого дня, в Москву с инспекцией приедет ихний президент Боря Клинтон. Леха знал, на чем Клинтона возят — на бронированном «роллсе» со сверхсекретной сигнализацией. И вот когда Клинтон зайдет в Грановитую палату попить пивка, Леха подберется к его тачке и, не отходя от кассы, мгновенно разберет ее по винтикам. Он не сомневался, что уложится в тридцать минут. После этого, естественно, Леху Жмурика немедленно занесут в Книгу Гиннесса, а то, глядишь, поставят ему памятник на родине президента в Неваде. Хохряков обнял гениального самоучку, прижал к груди, растроганно пробормотал:
— Эх, Леонтий, не понимаешь ты своего счастья. Ведь кабы не новые времена, гнить бы тебе, губошлепу, в тюряге до скончания века.
— Как, Леша, — сказал Хохряков, усевшись в «Плимут» на переднее сиденье. — Возьмем одного гаврика на Рижском шоссе?
— Какие колеса?
— «Бьюик» шведский.
— На скоко опережает?
— Минут на двадцать.
— Нет проблем. Только ремень затяни потуже.
Однако не минули километра, как лесную дорогу перегородило видение. Выступили навстречу двое: рослый мужик в малиновом пиджаке и с ним девка в каком-то срамном балахоне, наполовину обритая. Потому и видение, что не место им было здесь, неподалеку от Зоны, а скорее место им было в самой Зоне, на карнавале ряженых.
— Дави их, Леха, — сгоряча бросил Хохряков, но Жмурик пожалел машину и тормознул на полном ходу, с ужасным визгом шин, вздыбив горбом дорогу. Нелепую парочку прижало к капоту, и теперь их лица были хорошо видны. Мужик отрешенно улыбался, а девка, как всякая шлюха, подмигивала и гримасничала.
Леха Жмурик открыл дверь и люто гаркнул:
— А ну с дороги, козлы! Жить надоело?!
И тут Хохряков соприкоснулся взглядом с глазами усмехающегося мужика, и будто кольнуло под ребра. Черная тень узнавания скользнула по нервам. Что за черт?! Мужик махнул рукой, сделал знак: выйди, дескать, на волю, выйди! Его поведение, мало что наглое, было вообще за гранью разумного, но Хохряков, обмерев нутром, неожиданно для себя механически отворил дверцу и, вздохнув, спустил ноги на землю. Мужик был уже рядом и подал руку, чтобы помочь.
