В Государственной думе Михаил Павлович тоже вел себя очень активно, не упуская ни одного случая засветиться перед телекамерами, дать интервью, поучаствовать в обсуждении различных проблем. Со временем это помогло ему организовать свою фракцию, а потом и партию. Правда, ее программа ничем фактически не отличалась от программ других радикальных движений. Но деньги спонсоры давали, причем деньги немалые. Однако если говорить честно, финансирование шло не под партию, а под самого Дергачева.
Его имя, лицо стали своеобразными брэндами — типа «Кока-колы» или «Макдоналдса». И чем более он был знаменит и узнаваем, тем больше приходила в упадок сама партия. В интересах дела ее, конечно, стоило бы реорганизовать, очистить от всяких прихлебателей, льстецов, падких до спонсорских денег, может, даже объединиться с союзниками. Но тогда сам Михаил Павлович уже не был бы на первых ролях или стал бы всего лишь «одним из…». Поэтому, вместо партийного строительства, он продолжал заниматься саморекламой и вел активные торги с теми, кто мог дать больше денег взамен на нужный вариант голосования, на необходимые решения парламента.
Изменились не только цели, интересы Дергачева, но и его поведение. Он стал похож на этакого барина, любившего покричать на своих подчиненных, не особо выбирая выражения, а то и высечь их розгами. Да и как могло быть иначе, если он понимал, что все эти многочисленные партийные функционеры существуют лишь благодаря ему, что они находятся у него на содержании. И в партийную кассу Михаил Павлович стал залезать, как в свой карман. Без всякого зазрения совести. Ну а деньги тратились им теперь на дорогих проституток, на кутежи с купеческим размахом в закрытых клубах. Но самое плохое, что он начал сильно пить — до потери контроля над собой.
Буквально несколько дней назад Бабкину даже пришлось, в буквальном смысле этого слова, тащить Дергачева на себе из одного ресторана. А потом в машине любимый шеф облевал ему штаны. Облевал, как какой-нибудь забулдыга. Саша этого еще не забыл, чем и вызвано было замечание о существенных переменах, произошедших в партийном лидере.
Однако и Михаил Петрович не собирался терпеть змеиные выпады помощника. Он налился краской до корней волос и истошно заорал:
— Я тебя сейчас выгоню отсюда! Да, убирайся! Пшел вон! Я не желаю видеть твои паскудные усы! Взял моду меня критиковать! Ты кто мне — жена или теща?! Я тебе говорю: убирайся с моих глаз долой! Вон!
Впрочем, эта гневная тирада не произвела на Сашу Бабкина никакого впечатления. Подобные сцены случались уже не в первой. Он продолжал сидеть в конце стола для заседаний, угрюмо изучая узоры на ковровом покрытии пола. Попыхтев немного, отошел и Михаил Павлович.
— Вот ты говоришь, что у шантажистов есть пленка, — продолжил он язвительно, — но ведь тебе показали всего лишь какой-то сверток! Который потом якобы забрала неизвестная женщина. Все это напоминает классическое мошенничество! Кстати, ты ничего не перепутал с этой бабой?
— Нет! — обиженно огрызнулся помощник. — Когда Марков сказал, что за нами, скорее всего, следят, и с побледневшим лицом бросился в холл, я направился в другую сторону, к ресторану — там есть еще одна дверь. Уже у выхода я оглянулся и увидел, что сверток схватила сидевшая поблизости дама лет… этак тридцати трех — тридцати пяти.
— Так-таки ни с того ни с сего схватила и убежала! Что это ей взбрело в голову?!
— Откуда я знаю?!
— А разве нельзя было все это инсценировать?!
— По-вашему, женщина тоже работала на них?
— Почему нет?!
— Она совсем непохожа на уголовницу…
Дергачев поднял глаза и руки к небу. Он все-таки был великим артистом.
— Господи, кто работает на меня?! Кому я плачу деньги?! — Михаил Павлович перевел взгляд на помощника. — Мошенники всегда выглядят приличными людьми! Заруби себе это на носу! Иначе опять когда-нибудь меня подставишь!
— Ну да, валите теперь все на меня, — загнусавил Бабкин. — Я во всем виноват.
— Ты не хочешь признавать очевидных вещей. Ответь, почему облава была устроена как раз тогда, когда тебе только собирались передать кассету, но никак не позже, а? Они словно боялись, что даже ты обнаружишь фальшивку! — Политик не смог отказать себе в удовольствии унизить подчиненного еще раз.
— Но ведь меня и Маркова действительно задержали сотрудники ФСБ, а не кто-то еще! — воззвал к справедливости помощник. — И отвезли нас не куда-нибудь, а на Лубянку! Где устроили нам очную ставку. Получается, фээсбэшники в сговоре с бандитами, так что ли?! Или просто сдали им у себя комнату, где меня и допрашивали?!
Аргумент был весомый. Он исключал всякое предположение об инсценировке облавы в гостинице. Спецслужбы действительно копали под шантажистов, пытались взять их с поличным на месте преступления. А значит, все компрометирующие материалы на Дергачева со временем могли оказаться в ФСБ.
— Кстати, ты не наболтал там лишнего? — включился в разговор Татошкин, которому вся эта история тоже обещала мало хорошего.
Он уже привык к теплому, хлебному месту в Государственной думе и отлично понимал: если рухнет Дергачев, то за ним покатится в тартарары и вся партия «Сильная Россия», а также распадется соответствующая парламентская фракция. В душе Татошкин очень трезво оценивал свои возможности и возможности коллег. Им самим такую глыбу не потянуть, а на раскрутку нового лидера понадобится слишком много денег.
— Нет! — покачал головой Бабкин. — Фээсбэшники ничего не вытащили из меня, а надавить им было нечем.
— Ты говорил, что сегодня тебе уже позвонил этот сучий сын Марков, — вновь перехватил инициативу Дергачев, не любивший, когда его перебивают.
— Да. Он тоже видел ту женщину со свертком, но уже в холле. По его словам, они обязательно ее найдут.
— Как?
— У них, мол, есть какая-то зацепка. Он клянется, что кассета будет возвращена.
— Возвращена! — передразнил Михаил Павлович. — Дебилы! К тому времени эта сучка и сама ее посмотрит, а может, и кому-то еще покажет! Если они меня угробят… Если поднимется шум… Я их сам тогда уничтожу!
Угрозу Дергачева, порожденную чувством бессилия, трудно было воспринимать серьезно. Чтобы спрятать свои ухмылки, способные спровоцировать новый поток ругательств, затянуть выяснение отношений до бесконечности, его подчиненные потупились.
— Может, та ненормальная и не станет вскрывать сверток, смотреть пленку. Все-таки чужая вещь… — не очень убедительно протянул Татошкин.
Михаил Павлович с лютым сарказмом посмотрел на своего зама:
— Ну да, женщина — и не полюбопытствует: что там? Хоть ты не говори ерунды!
— Хорошо, пусть даже она посмотрит запись, но если кассету отберут, кто поверит бабским сплетням?! Думаю, ее и проинструктируют соответствующим образом.
— Это так… Но в любом случае мы тоже не должны пускать процесс на самотек. Нам надо самим состыковаться с этой женщиной, — решительно заявил Дергачев. — Саша, ты сможешь узнать, кто она, где живет, работает? Через того же Маркова. Ну, естественно, когда они сами все выяснят.
— Зачем? — не понял Бабкин.
— Не надеясь на других, мы обязаны нейтрализовать ее! Навеки заткнуть ей рот!
— Миша, ты что?! — опешил Татошкин.
— А ты что подумал? Что я хочу ее убрать? Физически? Спасибо!
Он низко поклонился, мол, с такими подручными ему остается только юродствовать.
— А что тогда?
— Моя идея заключается в том, что мы должны или подкупить эту дамочку, или, что гораздо лучше, найти на нее какой-то компромат. Если же его нет, подставить ее, причем так, чтобы это тянуло на приличный срок. Тогда она никогда в жизни не станет ничего рассказывать.
— Гениально, — расплылся зам.
— Все, что я ни делаю, — гениально, — подытожил не страдавший комплексами Михаил Павлович. — Но, перво-наперво, Саша, ты должен достать ее координаты…
Когда помощник ушел, Дергачев и Татошкин еще долго обсуждали, как можно скомпрометировать так некстати вмешавшуюся в историю незнакомку. И в громадном, темном здании Государственной думы, выходившем на Охотный Ряд, одиноко светились два окна, заставляя прохожих умиляться работоспособностью народных избранников.
В понедельник Тамара Никитенко проснулась совершенно разбитая, словно ее переехал грузовик, да еще с прицепом. Голова раскалывалась от тупой боли. Не помогли даже две таблетки аспирина и большая чашка крепкого кофе. Состояние ее было таким плохим, что она решила не садиться в машину, а отправилась на работу на метро.
Всю ночь Тамару мучили кошмары, а уже под утро приснилось, что какой-то красавец-мужчина, очень напоминавший того, из лобби-бара гостиницы «Метрополь», заманил ее в свой дом, почему-то находившийся в джунглях. Как она могла оказаться в таком месте, было совершенно непонятно. В реальной жизни дальше Вероникиной дачи Тамара обычно не выбиралась, а подмосковный лес совсем не походил на тропические заросли: он был редким, вдоль и поперек истоптанным дачниками. Причем во сне, направляясь за незнакомцем сквозь труднопроходимую чащобу, она понимала, что он замышляет что-то нехорошее, но все равно покорно шла за ним.
