– Нет. Но соблюдение законов и справедливость – это еще не одно и то же.
– Сергей Георгиевич, – с бесшабашной свободой спросил вдруг прокурор, – вас никто старомодным не называл?
– Называл: жулик Смиритский.
Казалось, еще вчера день и ночь дрожал июнь. А сейчас за форточкой на одной ноте держится звук, берущий за душу – ветер угрожающе выл в прутьях деревьев, в проводах и в любом тонком и одиноком предмете. Чего он грозится, когда синее небо без облачка? Я перешел к другому окну, из которого открывался кусок городского горизонта – там вставал на дыбы синий дракон, завихряясь множеством своих голов. Неужели выпадет снег?
Тот же двор, те же деревья с недосброшенными жестяными от холода листьями, та же зеленая потвердевшая трава… Ничего не изменилось, но стало лишь холодно. Неужели перемена температуры тоже двигает время?
– Сережа, чай готов.
На кухне до сладкого головокружения пахло мелиссой, чабером и медом. Лето вернулось. Выходит, не только температура меняет ход времени, но и запах.
– Почему такой пасмурный? – спросила Лида, словно я часто бываю веселым.
– Наверное, устал.
– Сережа, тебе пора отдохнуть, иначе это плохо кончится.
– Помру, что ли? – бодро спросил я, потому что сделал первый глоток солнценосного чая.
– Представь себе! Упадешь на допросе или на месте происшествия рядом с твоими трупами.
– Лида, я буду жить вечно.
– Неужели?
– У работы нет конца, поэтому кажется, что бесконечна и жизнь. Работа протягивает время за горизонт.
– Сережа, тебе нужно куда-нибудь съездить.
– Зачем?
– Развеяться. Не думать о преступниках и о том, что время протягивается за горизонт.
Я стараюсь никуда не ездить, потому что…
Желтое теплое дерево полок и шкафчиков. Торшер с золотистым абажуром, отчего дерево сделалось еще теплее. Желтый хохлатый петух с красным гребешком сидит на чайнике с травами. Дух мелиссы, который перебивает запах других трав. Лидины светлые волосы, неподвластные времени, распущенно шуршат по плечам…
Я стараюсь никуда не ездить, потому что люблю свой дом. Как же его покинуть, когда виден конец жизни? Еще успею, еще покину.
– Сережа! – вскрикнула Лида так, будто увидела мышь, самого страшного для нее зверя.
Но смотрела она не в угол или под стол – да и нет у нас никаких мышей, – а почему-то на мою чашку, где уж наверняка мышь не сидела. Все-таки я заглянул – недопитый чай золотым расплавом дрожал на дне.
– Что?
– Где же твоя бородавочка?
Я поставил чашку рывком, точно обжегся, и распрямил указательный палец. От нароста осталось лишь пятнышко, почти незаметное – легкое потемнение кожи. Я погладил его, точно сомневаясь, но палец стал гладким и каким-то стройным, как и положено указательному.
– Сережа, ты ходил к хирургу?
– Я ходил к колдуну.
Пришлось рассказать. Про Вовика, про Чариту Захаровну, роковую тень на фотографиях, «чайную розу» и визит к Смиритскому. Слушает уголовные истории Лида своеобразно: смотрит на меня с возрастающим страхом, будто все, о чем сейчас говорю, окажется здесь, в нашей квартире. Поэтому о делах кровавых и сильно грязных я помалкиваю.
– Взглядом свел?
– Прикосновением.
– Есть же необыкновенные люди…
– Которые чаще всего оказываются обыкновенными мошенниками.
– Жировика-то нет.
– Думаю, мазнул какой-нибудь едкой жидкостью.
Лида налила мне вторую чашку. Тепло, тихо, запах трав, Лида – и уехать?…
Что-то произошло. Эфир ли дрогнул, ангел ли пролетел? Мне вдруг стало так легко и щемяще хорошо, что я огляделся с неясной улыбкой. Но ото состояние уже миновало. Нет, не эфир и не ангел – миг повторился, потому что повторилось когда-то бывшее с микронной точностью: Лида, кухня, запах, свет и мое настроение. Повторный миг жизни… А если повторятся два мига, минута, час, день? Не значит ли тогда, что время может идти вспять?
– Не то, Сережа, худо, что этот Смиритский лечит биополем, а то худо, что человек он плохой.
– Не верю я в его биополе.
– Сережа, какая-то сила есть.
– Ага, божественная.
– Божественная не божественная, но вселенская и нематериальная.
Говорил я рассеянно, точно ждал повторения того прекрасного мига, когда ощутилось возвращение времени. Есть нематериальная вселенская сила – время. И мысль, и любовь, и много чего есть нематериального и вселенского.
– Этой твоей силы нет доказательств, – юридически изрек я.
– Интуиции тоже нет доказательств, а ты в нее веришь.
– Существование интуиции подтверждается на каждом допросе.
– Есть доказательства и духа, Сережа. Возьми боль. Зачем природа придумала, чтобы боль, например, от укуса комара передавалась твоему сознанию?
– Чтобы я комара прихлопнул.
– Правильно. А боль, скажем, от клыков хищника, огня, удара?
– Чтобы бежал или защищался.
– Да, пожалуй… Сережа, а вот какой смысл передавать мозгу болевые сигналы, например, от раковой опухоли?
– Чтобы человек шел к врачу.
– Думаешь, природа предвидела поликлиники? Зачем природа безжалостно сверлит болью мозг, который не в силах помочь? Какой смысл мучить человека болью перед его кончиной?
– А какой? – вяло спросил я, не расположенный к серьезному разговору.
– Природа стучится к разуму и просит помощь. А это значит, Сережа, что человеческий разум создала не природа, а какая-то сила иная, духовная.
Я с интересом посмотрел на пятнышко, оставшееся от жировика. Неужели Смиритский прибег к этой духовной силе? Смущает только одно: почему люди, прикоснувшись к могучей силе, да еще духовной, непременно оборачивают ее в свою выгоду? Помню черноокую худющую обвиняемую с жгуче-непримиримым взглядом, которая обладала, говорят, силой присушивать парня к девушке и наоборот; шли к ней косяками, брала она за это пару обручальных колец, мужское и женское – при обыске я изъял, наверное, полведра этих драгоценностей.
– Лида, твою болевую теорию я опровергну с материалистических позиций… Молодые, как правило, не болеют. А дело в том, что природа не запрограммировала старость. И животные, и растения, дав потомство, должны погибнуть. Старость для природы неестественна. А коли дожил до старости, то мучайся от бессмысленной боли.
– Да? – удивилась она слегка обиженно. – Вчера кассирша обсчитала меня на рубль. Я все вижу, понимаю, знаю, а сказать не могу. Так и ушла. Чем это объяснить?
– Тем, что ты дурочка, – рассмеялся я, привлекая ее к себе.
– Сережа, ты ни во что не веришь, поэтому у тебя и жизнь тяжелая.
– Я верю в рай, в ад и в бога.
– С каких пор?
– Рай – это жизнь на земле. Ад – это недра, пучины и космос, куда уходит после смерти человек. Ну а бог – взирает.
Светленькая и легкая, как воздушная кукуруза, Веруша влетела в кабинет; летала она на своих бумагах, которые трепетали и завихрялись не хуже вертолетных винтов.
– Сергей Георгиевич, распишитесь.
– Уголовное дело?
– Материал для проверки.
– С каких это пор следователи проверяют материалы?
– Интересный, – успокоила она и пропала, унесенная теплым потоком от батареи.
Я открыл папку – не картонную, подобающую тому уголовного дела, а бумажную – и удивился: в папке ничего не было, если не считать газетной вырезки. Зато ее пересекала красная строчка, начертанная, по-моему, фломастером: «Рябинину С. Г. Прошу проверить на предмет возбуждения уголовного дела». Разумеется, Прокопов. Я сам напросился, критикуя Овечкину за худую проверку материалов.
Фельетон под названием «Странные визиты» был небольшим и, судя по краю вырезки, стоял где-то в нижнем уголочке, перед телепрограммой и погодой. Я прочел…
%/«В наше время расцвета кооперативов, которые пекут пирожки и учат драться, дают советы по вопросам секса и ловят безбилетников; в наше время неформальных групп, в которые объединяются любители рока и кошек, экологии и бомжей… – в это паше время публику ничем не удивишь. Но жители Зареченского района города все-таки удивляются. В некоторые семьи стал обращаться гражданин без имени и фамилии. Представлялся скромно: профессор психологии. Кто он, откуда, из какой организации?…%%/
%/Но дело не в его званиях, а в причинах визита. «Профессор психологии» стучался в те семьи, в которые пришло горе и где были безнадежно больные. Просьба этого «профессора» скромна и неожиданна – разрешить ему присутствовать при смерти человека. Вернее, наблюдать смерть ради науки. Разумеется, люди ему отказывали, но известно несколько семей, разрешивших этот странный научный опыт. Впрочем, дело даже не в опытах, которыми теперь, когда взглядом двигают шарики, фотографируют снежного человека и зрят «летающие тарелки», никого не удивишь…%%/
