Внезапно на темно-сером фоне в пяти-шести метрах от него зачернела фигура человека. Хотя умом Тоот понимал, что ничего общего с его обидчиком эта фигура иметь не может, капитану все же стало не по себе.
– Кто вы? Что вам нужно? – спросил он резким, срывающимся па истеричные поты, тоном.
– Добрый вечер, – ответил ему спокойный глубокий голос, окрашенный легким местным диалектом. – Я Янош Мачаи, живу здесь, на Тёрёкварском холме. – Человек подошел ближе и протянул руку.
– Господи! Да у вас рубашка вся в крови. Что случилось?
– Кто-то напал на меня в том доме, – сказал Тоот, показав большим пальцем назад, в направлении дома. – И в порядке шутки слегка порезал мне ножом шею.
– В каком доме?
– В доме Шандора Варги. Знаете?
– И дом знаю, и хозяина. Я живу в двух километрах отсюда, но в наших краях мы считаемся соседями. Пойдемте ко мне. Там вы сможете обмыть кровь и выпить стаканчик палинки, чтобы освободиться от страха.
Тоот хотел было возразить, что, мол, он не испытывает страха, но отказался от этого намерения.
– А мы сможем доехать до вас па машине? А то меня сейчас не очень привлекает путешествие пешком.
– Конечно, сможем. А там, от края виноградников, пройти всего метров сто пятьдесят.
Они сели в машину, Тоот включил мотор, и машина тронулась. Когда проехали с километр, Мачаи сказал:
– Сейчас, скоро, будет съезд на проселочную дорогу, там свернем и проедем еще немножко.
Проселочная дорога была вымощена камнем, и машину затрясло, как, наверное, обычно трясло здесь конные повозки. Тоот начал было уже жалеть, что послушался Мачаи, но тут дорога неожиданно кончилась, и в свете фар Тоот увидел покрытый кустарниками и поросший травой холм.
– Вот мы и приехали.
Они вышли из машины. Выглянувшая луна озарила бледным светом окрестность, и Тоота охватило ощущение, какое испытываешь, когда вечером, в темноте, впервые оказываешься в незнакомой местности. Обычно эти впечатления резко врезаются в память.
Он шел следом за Мачаи. Ему с трудом еще давался подъем – порой его пошатывало. Но вот они добрались до вершины холма. Отсюда прямо к белому с тростниковой крышей дому ровными дорожками сбегали ряды виноградника. За ним темнел усеченный конус горы, поросшей лесом.
– Вот он, Тёрёкварский[4] холм, – не без гордости сказал Мачаи. – Его вполне можно было бы называть и горой. Мой дом – как раз на полдороге.
– А где же крепость?
– Крепости нет. На вершине горы лежит заросшая травой и кустарником груда камней. Ее и называют Тёрёквар.
Они подошли к простому крестьянскому домику с маленькими окошками. Дверь даже не была заперта, Мачаи толкнул ее, они вошли и оказались в кухне с низким потолком и утрамбованным земляным полом. Хозяин дома зажег керосиновую лампу, и ее желтоватый мерцающий свет осветил бедную обстановку: кухонный шкаф с побитыми стеклами, две шаткие табуретки и стол, покрытый клеенкой с синими узорами. Мачаи полез в шкаф и извлек зеленую литровую бутылку. Вынув пробку, он глотнул прямо из горлышка, потом протянул было бутылку Тооту, но рука его замерла в воздухе, он снова полез в шкаф и, достав стаканчик, наполнил его.
– Ваше здоровье. Шиву тут бобылем, совсем забыл о приличиях.
Тоот, хотя и знал, что ему предстоит еще вести машину, одним махом осушил стаканчик – он ощущал в этом явную необходимость, как и желание поскорее присесть.
– Так вы сказали, что знали Шандора Варгу. А вам известно, что он исчез?
Мачаи тоже присел к столу. Тоот только сейчас смог по-настоящему рассмотреть его. Высокий, сухощавый, темноволосый человек. Узкое заостренное лицо заметно контрастировало с широкими плечами. Говорил он медленно.
– Я знаю, что он исчез. Кажется, кто-то из соседей сказал мне об этом.
– Вы встречались с ним в последнее время? Мачаи задумался.
– В последний раз, пожалуй, в начале лета. Он обычно заезжал сюда раз в два-три месяца.
– Вы дружны были с ним?
– Ну, так сказать было бы слишком. Знакомы. Он интересовался, как я живу. Однажды он даже сказал, что если бы не был Шандором Варгой, то хотел бы быть Яношем Мачаи.
– Подобную фразу я где-то слышал, – проговорил себе под нос Тоот.
– Так сказал Александр Македонский философу Диогену.
Тоот удивленно вскинул голову.
– Кто вы такой?
– Самостоятельный виноградарь.
– Вы из здешних мест?
– Я родился в этих краях. В тридцати километрах отсюда.
– Но, думаю, виноградарство – не ваша основная профессия?
Хозяин дома помолчал немного.
– Нет. Ею я занимаюсь шесть лет. А до этого был инженером.
После небольшой паузы Тоот спросил:
– И почему же вы оставили эту специальность? Мачаи не ответил; он встал, подошел к шкафу, порылся в нем, достал кусок сыра и краюху хлеба, положил на большую тарелку, снова сел за стол и, нарезав сыр толстыми ломтями, стал аппетитно уплетать его с хлебом. Тоот, который с самого утра ничего не ел, проглотил слюну.
– Не хотите ли кусочек? – спросил Мачаи.
– Нет, спасибо, – ответил Тоот.
– Ну, что ж, тогда не обессудьте. А у меня как раз почти не осталось еды, а за покупками пойду только послезавтра.
– Почему именно послезавтра? Это ведь уже вторник.
– Я раз в неделю хожу в магазин. По вторникам. Так уж как-то сложилось. Я во всем люблю систему и порядок. Правда, те, которые я сам для себя устанавливаю. То же, что на тебя навешивают учреждение, семья, друзья, мне это не нравится. Поэтому я и живу здесь.
– Но чем же вы живете?
– А мне мало нужно. У меня девять соток виноградника, я их обрабатываю. Вино продаю – виноторговому тресту, чтобы не ломать себе голову. Продаю пятнадцать-шестнадцать гектолитров – это приносит мне кое-какие деньги. В месяц трачу приблизительно две тысячи форинтов.[5]
– Это совсем немного.
– Ну, во-первых, я практически вегетарианец. Ем картошку, хлеб, яйца, зелень и овощи. На выпивку вообще ничего не трачу.
– Вы не пьете?
– Почему же? Пью. В день выпиваю два литра вина, значит, в год – восемь гектолитров. Летом пью больше, потому что работать приходится на солнце… – Мачаи сделал небольшую паузу, – а зимой – потому, что очень долгие вечера.
– И как вы выдерживаете одиночество?
– Сейчас расскажу. Только сначала помойтесь, а то вид у вас довольно-таки страшный – рубашка вся в крови… Там – таз и кувшин.
Пока Тоот умывался, хозяин дома ушел в комнату и вскоре вернулся с чистой голубой рубашкой.
– Вот, наденьте. Можете взять с собой. Но потом прошу вернуть – я привык ездить в ней в Будапешт…
– В первую неделю каждого третьего месяца. Мачаи улыбнулся.
– Почти угадали. Словом, раз в три месяца. Тоот поблагодарил за рубашку.
– Вы ведь полицейский, не так ли? Теперь Тооту пришел черед удивляться.
– С чего вы взяли?
– Много расспрашиваете. О таких вещах, которые обыкновенных людей не интересуют. Скажем, такого, как я.
– Так как вы здесь выдерживаете?
– Хорошо. Знаете, в свое время, когда я работал в Будапеште, я насочинял много всяких теорий (разумеется, в рабочее время) и пришел к тому, что самыми удачливыми и счастливыми бывают верующие люди. Тут я имею в виду не только религию, а всю систему мышления. Такого человека вера питает, помогает преодолевать всевозможные трудности и дает ему постоянную цель. На второе место я ставлю людей, которые охвачены какой-то сильной страстью. Она может быть самой различной: строительство моста, воспитание детей, жажда власти. Эти люди, по сути дела, живут во имя одной своей страсти и цепляются за счастье обеими руками. Но большинство людей – и не верующие, и не одержимые страстью поначалу чувствуют себя хорошо в тепле, потом им это надоедает и хочется немного прохлады. После холода им вновь необходимо тепло, после сладкого – соленое, а после соленого – сладкое. Так и проходит вся их жизнь без настоящего интереса… Наконец, есть еще один тип: полусчастливые; они вполне выдерживают одиночество… К таким я и отношусь.
Он замолчал, словно смущенный своей пространной речью.
– И почему же вы бросили работу?
– Надоело сидеть на одном месте. У меня начала болеть поясница, на нервной почве испортился желудок. Не хватало движения. Вы знаете, если кто-то становится интеллектуалом, то он перестает быть биологическим существом. Раз и навсегда. Вглядитесь как-нибудь в лицо пятидесятилетнего служащего и в лицо крестьянина того же возраста. У крестьянина лицо еще сохраняет все человеческие признаки, а у чиновника на лице написано, сколько раз за тридцать лет ему приходилось молча проглатывать то одно, то другое. Но только, видите ли, у пас, если кто получил образование, уже не хочет заниматься физическим трудом, это означает, что он уже поднялся на нижнюю ступеньку иерархической лестницы. А я ушел от всякой иерархии. Работаю сам на себя.
Мачаи отер рукой рот и сложил свой перочинный ножик. Тоот поежился, почувствовав, как холодно в доме.
