размышлять. Хоть он и защищал только что непредсказуемость и случайность мира, проявляющуюся в совпадениях, ему трудно было принять на веру то конкретное ее проявление, с которым его познакомили утром. Он снова отыскал оскорбительный абзац в книге генерала Торсби. Вот он, вычеркнутый, со знаком вымарки сбоку, зачеркнутым в свою очередь, с пунктиром под вымаранными строчками и словом «Надо!», отчетливо выведенным на полях. Абзац был не длинный, но взрывчатый, как динамит.
«Короче говоря, образ действий губернатора во время беспорядков (если можно применить слово «действия“ к тому, кто и пальцем не пошевелил, пока не стало слишком поздно) дает наглядный пример тупой неумелости с начала и до конца и кладет большое темное пятно на и так небезупречную историю нашей колониальной администрации. Твердая рука могла бы сразу обуздать недовольные элементы. Решительные меры даже после того, как восстание набрало силу, позволили бы подавить его с минимальными потерями. Но губернатор, поглощенный более приятными занятиями — приемами, открытием благотворительных базаров и послеобеденной нирваной, — не принял никаких мер и, напротив, мешал военным рассеять толпу. Результатом его преступной нерадивости было большое количество жертв и разрушений. Гекатомба в казармах, где была перебита половина роты сассекских стрелков, — вот одна из ничем не оправданных трагедий, ответственность за которую лежит целиком на ленивом и бездарном администраторе».
Справедлива была критика или нет, но Найджел почувствовал симпатию к автору этих убийственных строк. Глава, которая ими заканчивалась, описывала службу генерала Торсби в должности командующего войсками колонии. Он явно не ладил с генерал–губернатором, требуя принятия мер, когда возникло тревожное положение, и его отозвали в Англию как раз перед началом беспорядков.
…А Миллисент Майлз, еще не зная, что у Стивена Протеру кто–то есть, спросила, как пишется слово «гекатомба».
То, что Найджел успел прочесть из «Времени воевать», вызвало у него уважение и к профессиональным знаниям генерала, и к его литературному стилю. Когда он пользовался выражением «гекатомба», он употреблял его правильно, то есть в значении массового уничтожения или гибели множества людей, но неприязнь к Блэр–Чаттерли возвращала этому слову и старый семантический оттенок — жертвенный.
Книга генерала Торсби показывала, что он отличный военный специалист, фанатически исповедующий собственные принципы стратегии, тактики и материально–технического снабжения. Найджел снова вернулся к первому скандальному куску. Рассказывая об одном из наступлений во Франции в 1944 году, генерал писал:
«Атака увенчалась полным успехом повсюду, кроме участка Пом–Люзьер. Там командовал — к счастью, недолго — генерал Блэр–Чаттерли. Применив по–крымски неуклюжую тактику, он умудрился потерять 2586 человек и значительно повысить боевой дух противника».
Все, кроме первой фразы, было вымарано, а потом восстановлено снова.
Этот лихой выпад еще больше разжег у Найджела желание познакомиться с автором. Найджел договорился встретиться с генералом в его клубе, куда и направил теперь свои стопы.
Лакей проводил его в библиотеку, где генерал сидел один и читал Пруста.
— Ага, Стрейнджуэйз? Надеюсь, вы пьете? Два арманьяка, двойных.
Найджел пожал руку невысокому суховатому подвижному человеку. В лице генерала странно сочетались черты ученого и пирата: седые волосы, высокий лоб, мечтательные голубые глаза, а под ними усы головореза, сочные красные губы и таран вместо подбородка. Голос у него был добрый, но речь, когда он волновался, становилась отрывистой.
Найджел искренне похвалил его за то, что успел прочесть из книги.
— Удивлены, что и военные бывают грамотными? — ухмыльнулся генерал.
— Удивляюсь, когда теперь кто бы то ни было пишет грамотно.
— Джералдайн говорит, что вы охотитесь за виновником. Не могу сказать, что я этому сочувствую. Дай Бог ему здоровья.
— Но не вы же забрались тайком в издательство для этого черного дела?
Торсби опять ухмыльнулся:
— Забрался бы за милую душу, но меня бы зацапали. Конечно, я мог подкупить кого–нибудь из подручных Джералдайна, чтобы тот это сделал вместо меня. Вам не приходило в голову? — Голубые глаза смотрели на собеседника с невинным мальчишеским озорством.
— Откровенно говоря, приходило.
— Не подкупал. Честное слово. Ага, вот и арманьяк.
Генерал Торсби поднял бокал:
— Ваше здоровье. Но «удачной охоты» не скажу. Вижу, вы стараетесь меня раскусить. Пусть мои усы не вводят вас в заблуждение. Отрастил, чтобы пугать солдат, а теперь лень сбрить. Маскировка. И к тому же идут к котелку.
Найджел ухватился за эту нить:
— Вы, насколько я знаю, вышли в отставку после ссоры с генерал–губернатором?
— Да.
— Не возражаете, если я задам вам бестактный вопрос?
— Задавайте, а там посмотрим.
— Ваши нападки на генерала Блэр–Чаттерли — это… как бы это сказать?.. критика pro bono publico — ради общего блага — или же у вас к нему личная неприязнь?
— И то и другое. Его надо вывести на чистую воду. К тому же один из двух офицеров, заживо сгоревших вместе с солдатами в казармах Уломбо, был моим подопечным.
Наступило молчание. Генерал свирепо уставился на томик Пруста, лежавший перед ним на столе.
— Понятно, — протянул Найджел. — Это еще больше осложняет дело.
— В каком смысле?
— Процесс о клевете. Истец может обвинить вас в том, что вы руководствовались личными мотивами. Вам будет трудно доказать свою объективность.
— Истец обнаружит, что подобное обвинение может рикошетом ударить и по нему, — мягко парировал генерал.
— У него были к вам личные претензии? До выхода книги?
— Да, из–за моего доклада о политических беспорядках в колонии и о тех мерах, которые надо было принять, чтобы их пресечь… Он был нелестным для старика Б. Ч.
— Но он же…
— Да, его потом оправдали. У него большие связи наверху, у нашего Б. Ч. — Речь генерала Торсби стала отрывистой, чеканной. — Обелили, как могли. Замяли, как могли. Из соображений высшей политики. Меня от этих политиков тошнит.
— Понятно.
— Что же вам понятно, друг мой? — Голубые глаза смотрели пронзительно и светились умом.
— Вы хотите, чтобы дело о клевете было вынесено в суд. Вы хотите, чтобы безрукость Блэр–Чаттерли была выставлена на свет Божий. Чтобы все увидели, чего стоит его реабилитация. А дело о клевете — единственный способ этого добиться, хотя оно и может вас совсем разорить. Я бы назвал вашу позицию высокопатриотической.
— Могу вас заверить в одном. Я бы поступил так же, если бы мой молодой друг и не погиб там.
— Да. Не хочу читать вам мораль, но ни «Уэнхем и Джералдайн», ни типография не просили, чтобы вы втягивали их в свою борьбу.
Пиратская бесшабашность генерала Торсби стала еще приметнее.
— Пусть и они рискуют. Издатели ведь страхуются от возможных обвинений в клевете, не правда ли? И потом им есть что сказать в свое оправдание: они сделали все, чтобы изъять обидные места
