— Не знаю. Надо подумать. Пока не говорите никому ничего. Держите всех ваших людей вместе, доставьте их домой. Тело Фэрли надо перевезти в Эндрюз — я встречу вас или направлю для этого кого-нибудь другого. Возможны провокации, убедитесь, что никто из ваших людей не имеет ни малейшей связи с внешним миром.
— Вообще никаких заявлений?
— Не от вашего имени. Мы должны передать сообщение со своей стороны. Я полагаю, что с этим заявлением должен выступить президент.
Лайм смял в руках сигарету.
— Вы можете также отозвать тех семерых арестованных. Теперь уже не будет никакого обмена.
— Я так и сделаю. Хорошо, Дэвид, пока, — с фальшивой бодростью попрощался Саттертвайт и оборвал связь.
Лайм швырнул трубку на щиток «Лендровера» и начал шарить по карманам в поисках запропастившейся зажигалки.
12:20, восточное стандартное время.
Похоже, опять пошел снег. Саттертвайт стоял в маленькой пустой комнате на последнем этаже здания управления делами. Он не включил свет. Огни города за окном не давали комнате погрузиться в темноту. Он уже некоторое время стоял один в сумерках. Просто стоял там.
Все ушли по домам. Комната штаба была демонтирована. Он сидел там в одиночестве до тех пор, пока бригада уборщиков не пришла туда, чтобы вычистить мусор; потом он забрался сюда, чтобы подумать.
Блок южан боролся за Холландера, но это не было настоящим сражением. Сторонники Брюстера сыграли на проблеме старческой несостоятельности, и в открытую на заседании сената не прозвучало ни слова о политических убеждениях Холландера. Это было бы слишком грубо. Практически о самом Холландере мало кто говорил, за исключением его сторонников. Причиной — называемой вслух причиной — были опыт и квалификация. «Господин президент, я счастлив воспользоваться возможностью поддержать своим выступлением обладающего выдающимися способностями сенатора от Монтаны. Имею честь утверждать, что в условиях национального кризиса, когда промедление подобно смерти, законы преемственности поста президента Соединенных Штатов должны учитывать реалии сложных административных проблем, существующих в настоящий момент. Мы не можем и не должны ожидать, что кто-либо способен принять бремя этой должности без соответствующей подготовки и введения в курс дела, то есть, говоря короче, мы не имеем права усугубить ситуацию массой сложностей, неминуемо возникающих в процессе смены администраций. Неужели у кого-то могут оставаться сомнения, что в существующих обстоятельствах, когда совершенно очевидно, полное отсутствие времени для передачи правления новому лицу старой закалки, у нас есть только один разумный выход?..»
Конечно, всё было шито белыми нитками, и все понимали это. Брюстер мог легко остаться в Белом доме на срок, достаточный для введения в курс дела нового президента, если бы в этом заключалась единственная трудность. Сторонники Холландера указывали на эти несуразности с грохочущим гневом и едким сарказмом, но они не представляли серьезной опасности для Брюстера. Все еще помнили, с каким малым отставанием проиграл Брюстер публичные выборы, недоразумения в Лос-Анджелесе и других городах, пересчет голосов, веское преобладание демократов в обеих палатах, которые скрыто приветствовали действия Брюстера, поскольку они укрепляли положение партии.
Впрочем, все это не было даже столь существенно, была только одна проблема, и этой проблемой являлся Уэнди Холландер. Его старческая паранойя, его политическое слабоумие. Холландер обладал уникальной способностью восстановить против себя почти всех членов конгресса, причем те, кто был ближе знаком с ним, испытывали к нему наибольшую неприязнь.
По сравнению с тем ужасом, который он внушал всем, доводы против Брюстера, несмотря на их многочисленность и логичность, практически не имели веса. Брюстер действительно узурпировал права избирателей: проиграв публичные выборы, он аннулировал их результаты с помощью акта конгресса. Действительно, как настойчиво повторял Фицрой Грант, действия Брюстера шли вразрез с любым разумным толкованием смысла конституционных норм. Вероятно, было правдой и то, что способность Брюстера завладеть властью значительно превышала его способность мудро пользоваться ею; по крайней мере это подозревал Фиц Грант.
Тем не менее то, что проделал Брюстер, нельзя было назвать нелегальным, неконституционным, технически запрещенным трюком. Он воспользовался законом — или лазейкой в нем — и выиграл, потому что конгресс попал в ловушку эмоционального характера. Законодатели приняли чрезвычайный план главным образом потому, что он касался чрезвычайного положения, с которым они надеялись никогда не столкнуться. Как и все остальные, они убедили себя, что Фэрли вернется целым и невредимым. Пикантность ситуации заключалась в том, что они, вероятно, не проголосовали бы за эту меру, если бы знали, что Фэрли ждет смерть — и Холландер бы, таким образом, стал президентом несмотря ни на что.
Оппозицию в сенате возглавлял Грант, который пользовался уважением, хотя его доводы не принимались во внимание; в палате представителей сопротивление исходило от группы истеричных ультра-правых конгрессменов, которые гиканьем и криками были буквально согнаны с трибуны. Уже через несколько часов после обращения президента Уэйз и Минз прекратили прения по проекту резолюции палаты представителей и поименное голосование прошло в неумолимом темпе бронетанкового удара. Выступающий в роли спикера Филипп Крейли от Нью-Йорка дал указание Уэйзу и Минзу сформировать подкомитет, готовый в десятиминутный срок встретиться с соответствующим комитетом сената, после того как билль будет там ратифицирован. Все это было проделано с виноватой поспешностью, и большинство из них ускользнуло украдкой тотчас же, как только их обязанности были выполнены.
Саттертвайт испытывал одинаковое отвращение и к фанатичной самоуверенности Брюстера и к зловещим предсказаниям Гранта. Конгресс выбрал меньшее из двух зол. Этого нельзя было отрицать. Но для того чтобы предотвратить одну форму тирании, они создали другую.
Саттертвайт резко остановился перед окном. Он издал несколько междометий, очевидно, в такт одолевавшим его мыслям. Он всматривался в город с напряженной сосредоточенностью маньяка, наблюдающего за раздевающейся женщиной, но почти ничего не видел. Его мозг был целиком захвачен одной идеей. Внезапно он выскочил из комнаты и бросился к лифту.
Команда уборщиков в штабе все еще возилась. Саттертвайт пронесся через комнату в конференц-зал, подскочил к телефону и выхватил телефонную книгу. Он нашел номер Филиппа Крейли и набрал его.
Звонок раздался с десяток раз, но ответа не было. Несомненно, это был кабинет Крейли, но часы показывали час ночи. Саттертвайт выругался и просмотрел городской телефонный справочник. Номера члена палаты представителей Крейли там не оказалось.
Не значится. Чертов сукин сын. Саттертвайт ударил кулаком по столу.
Наконец он набрал номер, который знал: домашний телефон Лайома МакНили.
МакНили ответил после второго звонка.
— Это Билл Саттертвайт, Лайом.
— Привет, Билл. — Голос был абсолютно бесчувственный. Это было понятно: МакНили являлся ближайшим политическим советником и другом Фэрли и только что, в течение последних двух часов, узнал о его смерти. В одиннадцать президент отправился на телевидение, чтобы сделать два заявления. Кто-то — возможно Перри Херн — позаботился позвонить МакНили, потому что МакНили звонил Саттертвайту, спрашивая о подробностях. Саттертвайт не отклонился от заготовленной версии: Фэрли умер до прибытия спасителей, похитители ввели ему избыточную дозу наркотиков.
— Лайом, я прошу прощения, что потревожил вас в такое время, но это жизненно важно. Мне нужен Филипп Крейли. Я подумал, что у вас может быть номер его домашнего телефона.
— Ну, я…
Саттертвайт ждал, когда МакНили переключится со своих мыслей на его просьбу. Наконец МакНили сказал отсутствующим тоном:
— Подождите минуту, я найду его.
Через некоторое время МакНили опять взял трубку. Он назвал семь цифр, и Саттертвайт записал их на обложке телефонной книги.
— Вам еще что-нибудь нужно, Билл?
— Спасибо, нет. Извините, что побеспокоил вас.
— Все в порядке. Наверное, мне не удастся уснуть сегодня ночью.
— Я… подождите минутку, Лайом, я думаю, вы можете помочь мне.
— Помочь в чем?
— Это не телефонный разговор. Вы одеты?
— Да.
— Я в здании управления делами. В конференц-зале за комнатой заседаний Совета национальной безопасности. Вы можете приехать сюда немедленно? Мне нужно, чтобы кто-нибудь помог, поработав на телефоне. Надо сделать множество звонков.
— Боюсь, что я не слишком расположен беседовать с кем-либо сегодня ночью, Билл. Мне неприятно отказывать вам, но…
