Ознакомительная версия.
— Из прокуратуры, — сказал он немного погодя, прикрыв трубку ладонью. — Кузнецов и коммерческий директор фирмы «Тео» встретились на очной ставке. Следователь говорит: увидев этого свидетеля, Кузнецов…
— Ну хорошо, хорошо, хорошо! Пусть так, — Катя чувствовала, что сердце ее вот-вот выпрыгнет из груди… — Пусть все так и есть и он — убийца. И у него был веский мотив, но… Но как же тогда наша «ведьма»? Как же все то, что мы о ней узнали? А как же Ачкасов, Полунины? Как же то, что я видела там, на горе? С этим что делать?
— Официальная версия следствия; та, которая будет рассматриваться в суде на базе обвинения, замыкается на Кузнецове… Все же остальное — Никита на секунду запнулся. — Вся прочая мистика, которая так долго нас смущала и тревожила, теперь за рамками этого дела. Дела о самоубийстве Ачкасова и гибели семьи прокурора официально сданы в архив. В суде все это не будет упоминаться. Все это отсекут на стадии предварительного следствия. В прокуратуре мне посоветовали мудрые люди «поскорее забыть все это для пользы общего дела». Все, — Колосов щелкнул пальцами, — и опыты по расшатыванию веры в грядущее воскресение плоти при помощи тухлого мяса, некие подлунные ритуалы, черные платки с узлами, заклинания нечистого на Лысой горе. Словом, всю эту чушь мне советуют выбросить из головы как «обстоятельства, не относящиеся к сути дела».
— Забыть? — спросила Катя.
— Угу. И в этих советах» согласись, есть доля здравого смысла, — Никита как-то странно смотрел на Катю. — В крайнем случае, если все же какие-то вопросы в суде возникнут, следует ограничиться опять же официальной версией о том, что в числе прочих свидетелей по делу мы сталкивались с мошенницей Хованской Юлией Павловной, которая сумела подчинить своему влиянию психически неустойчивого клиента своего, Смирнова Олега Игоревича, и внушить ему мысль, что с ее помощью, как практикующей ведьмы, он при использовании некоторых особых ритуалов черной магии может исполнить свое заветное желание — вернуть семью. И когда в Май-Горе начали совершаться убийства, Хованская обманным путем истолковывала их Смирнову как некие знамения дьявольской силы. Знамения того, что он, Смирнов, на верном пути. Совершая ритуал за ритуалом, он шаг за шагом приближается к своей цели: сатана уже дает о себе звать, он близко, громко заявляет о своем присутствии и вот-вот лично предстанет перед Смирновым, откроет, так сказать, ему свое подлинное обличье. И тогда его уже можно будет прямо попросить о… В общем, как считают прокурорские, всю эту «загробную мистику» сейчас стоит принимать во внимание лишь, как обычное мошенничество и обман со стороны Хованской. Или просто как полный бред… И я был бы почти согласен с ними, согласен с советами выбросить все это из головы, если бы… не одно маленькое странное обстоятельство.
— Какое? — спросила Катя, чувствуя в груди знакомый холодок.
Колосов, звеня ключами, открыл сейф и достал пачку фотографий. Положил их на стол перед Катей. На снимках с разных ракурсов был снят один и тот же участок леса.
— С места последнего происшествия. Вот то самое дерево, на котором Кузнецов пытался повесить Смирнова.
— Вот это?
— Это осина, Катя. Эксперт подтвердил. Это осина. Там было множество деревьев, — Колосов смотрел на снимок. — И была темная ночь. А у него был лишь карманный фонарик. И он выбрал именно осину. Вот на этом суку, — он указал на фото, — он и затянул для Смирнова петлю.
Они помолчали. А потом Колосов неожиданно спросил:
— А ты… Катя, а ты помнишь, что она говорила нам во время допроса?
Катя кивнула.
— А я снова с ней встречался, — продолжил он тихо. — Ты знаешь насчет чего?..
Катя снова кивнула: да, она знала. Весь последний месяц параллельно с делом Кузнецова Колосов был занят и дальнейшей судьбой Антоши. Ребенок, по настоянию начальника отдела убийств, прошел медицинское обследование. Но ничего необычного, кроме признаков «раннего полового созревания», у мальчика выявлено не было. И тем не менее Колосов совместно с инспекцией по делам несовершеннолетних занялся оформлением процедуры по лишению Хованской права в дальнейшем осуществлять опеку над ребенком. Колосов был непреклонен: с «ведьмой» он пацана не оставит, ляжет костьми, а доведет процедуру до конца.
В конце сентября вопрос был решен в судебном порядке. Колосов лично ездил за Антошей в Май-Гору. Вернулся мрачный, с искусанными руками: мальчик, едва узнав, что его забирают снова в детприемник, а затем отправят в детский дом, сопротивлялся, как ополоумевший от страха и бешенства зверек: кидался под кровать, брыкался, выл, визжал, орал. Пока Колосов нес его к машине, Антоша, словно припадочный, искусал ему все руки — пришлось заклеивать ранки пластырем. Всю дорогу он чудовищно ругался матом, кричал, что никакие запоры не удержат его в детдоме, что он все равно сбежит…
— Ты никогда не сможешь доказать развратные действия Хованской в отношении несовершеннолетнего, — тихо сказала Катя. — Без показаний мальчика ты ничего не докажешь. А он ведь не дает на нее показаний, молчит. И долго Антоша в приемнике не пробудет.
— Именно это самое сказала мне и она, когда я его забирал, — Колосов хмыкнул. — А я ответил, что, если пацан сбежит, я, по крайней мере, буду знать, где его мне искать. А потом сказал ей о Кузнецове. А Она… Она даже не удивилась. Она ничему не удивляется, эта старая сука… Знаешь, что она в свою очередь мне ответила? Повторила, что мы по-прежнему не понимаем, с чем имеем дело. По-прежнему видим в этом деле одну лишь злую человеческую волю, а… «А может быть, — сказала она мне с усмешечкой, — В ЭТОМ ДЕЛЕ, как и во всяком-другом, ДВЕ СТОРОНЫ? Когда мы зовем ТОГО, у кого тысячи имен, — он приходит, — сказала она. — Но порой он идет не к тому, кто взывает к нему громче всех. Он, Князь и Повелитель, бесконечно свободен и в своей воле, и в своем выборе — выборе и орудия и жертвы. А потому приходит он иногда не к тому, кто заклинает его с вершины горы. Он приходит к его… жене, другу, соседу. К ближнему его. К тому, кто уже и так готов принять его в душе своей, даже без громких заклинаний и криков. ОН ПРИХОДИТ К ТОМУ, КТО И ТАК УЖЕ НАПОЛОВИНУ ОН. А иногда он приходит даже без зова, потому что он и так родом. Рядом с нами. И только ждет своего часа».
— Ты что, изложил мне слова той старой ведьмы дословно? — зло спросила Катя. Ей было неприятно, что он вот так хорошо запомнил слова Хованской. — Ты что, заучил их наизусть?
Колосов только плечами пожал.
* * *
ВСЕ ЭТО Катя вспомнила на пути к Нине в роддом. Никита вел машину вниз по Петровскому бульвару — липы там сияли чистым золотом на фоне синего осеннего неба.
— Ну как, собираешься об этом деле в газету писать? — спросил он, когда они стояли у светофора. — Кстати, завтра Кузнецов с делом начинает знакомиться. Адвокат у него дошлый, собака. Трудно прокурорским с таким придется. Ну и как, ждать нам очередной сенсации на страницах «Вестника Подмосковья»?
Катя смотрела на липы — золотые липы Петровского бульвара.
— Нет, такая история в газету не годится, — разглагольствовал Колосов. — Лучше слушай, продаю идею на корню: сказку пиши! Сказку, рассказанную на ночь, о том, как в старом пряничном домишке жили-были царь и царица, принц и принцесса, блаженненькая и людоед, а также ведьма, убийца-чудовище и мальчик с пальчик, которые ради исполнения своих заветных желаний премило общались с тем, кого к ночи поминать не советуют. Но все, что он дал им в обмен надушу, все в полночь, когда часы на башне пробили двенадцать раз, обратилось в… черепки. И они все потеряли и плакали в три ручья. А потом пришли Ганс и Гретель и на пороге пряничного домика накостыляли злой ведьме по шее, а домиком закусили. А ведьма сказала…
Катя молчала.
— Вот письмо, — Колосов дотянулся до «бардачка» и протянул ей сложенный вчетверо листок бумаги, замурзанный и ветхий. — Кузнецов через адвоката передал. Корреспонденция проверяется… Я лично читал: письмо для Нины Картвели. В любви ей признается и просит прощения. Пишет: «Прошу только у тебя одной».
Катя протянула руку и взяла письмо.
Бульвар закончился, они свернули на Петровку, а затем в Садово-Каретный. И вот за оградой старинный московский особняк-развалюшка, Вывеска у подъезда: «Родильный дом №…»
Катя вышла из машины. Колосов суетился, доставая с заднего сиденья сумку с «передачей». На чем бы это записать, на каких памятных скрижалях? Грозный начальник отдела убийств самолично выбирал в гастрономе на Тверской апельсины, конфеты, пирожное и йогурт для Нины… Как трогательно!
Катя смотрела на письмо, которое крепко сжимала в руке, потом почти уже смяла его в комок. Вот урна — и к черту, к черту всю эту историю… НО ОНА НЕ БРОСИЛА ЕГО ПИСЬМО В УРНУ. Не смогла.
В окне второго этажа появилась Нина, радостно замахала им. Катя помахала ей в ответ, а потом наклонилась к сумке и… положила клочок бумаги, который жег ей ладонь, в пакет с апельсинами. Он же написал ей «прости»… Он же просит ее, а не их. НИКОГДА НЕ НАДО РЕШАТЬ ЗА ДРУГИХ ТО, ЧТО ВСЕ РАВНО РЕШИТЬ НЕ МОЖЕШЬ. ТЕМ БОЛЕЕ КОГДА РЕЧЬ ИДЕТ О ПРОЩЕНИИ…
Ознакомительная версия.
