«А меня — в товарный и на восток, и на прииски, в Бодайбо», — надрывался магнитофон, и Дымина, поморщившись, приглушила звук.
— А подружка — это Галя Ожогина?
— Да нет, с Галкой я поссорилась.
— И давно?
— С неделю назад. — Дымина говорила машинально, с тревогой ожидая ответа на главный для нее сейчас вопрос.
— Чего же вы поссорились?
— Сама понять не могу. Видно, ей вожжа под хвост попала. Пришла как-то к ней, она что-то жжет в печке. Увидела меня и ни с того ни с сего — в крик. Выставила меня из дома и дверь на крючок, больше не приходи, кричит. А то сама от меня не вылезала, журналы смотрела да про кино расспрашивала.
— Когда все это было?
— Точно не помню, где-то неделю назад.
— Что же она жгла?
— Да тряпку какую-то красную. — Только сейчас до Дыминой дошло, что интересует меня совсем не то, что, на ее взгляд, должно интересовать. — Да Ожогина тут ни при чем. У нее и знакомых таких нет, кому можно с переплатой хорошую вещь продать. Так что мне теперь будет?
— Давайте закончим про Ожогину. Что вообще между вами общего?
— Ей у меня нравилось: можно музыку послушать, покурить, кофе выпить. Журналы она смотреть любила, ну, там, где актрисы, актеры… Делилась со мной, говорила, что больше ей пооткровенничать не с кем.
Теперь мне стала понятной эта странная дружба. Действительно, после неприбранной, запущенной квартиры, бесконечной кутерьмы пьянок и неразберихи в знакомствах комната Дыминой представлялась Сове тихой, спокойной гаванью, где можно отдохнуть душой, провести время «покультурному» — с магнитофоном, кофе, иностранными журналами и познавательной беседой, где можно высказать все, что тебя волнует, и рассчитывать на сочувствие и добрый совет.
В сущности, те, с кем постоянно общалась Ожогина, вряд ли были способны на нормальный откровенный человеческий разговор. Их интересы замыкались на бутылке, пьяном суррогате любви, особенности общения определялись спецификой алкогольного интеллекта, когда от дружеских лобызаний до мордобития расстояние короче ширины обеденного стола. Какое уж тут душевное участие, заинтересованность в чужой судьбе и сопереживание! А Ожогина, оказывается, нуждалась в таких эмоционально-нравственных категориях. Кто бы мог подумать…
Ведь и поведение, и образ жизни никак не обнаруживали в ней такую потребность.
Казалось, что она полностью довольна своей жизнью, и на работе оставили не слишком настойчивые попытки найти с ней общий язык… А она нашла подругу случайно, далеко за пределами круга своих знакомств, поэтому Дымина и не попадала в поле нашего зрения…
— О чем же она вам рассказывала?
— Да о чем, о жизни своей. Замуж хотела выйти, все у нее женихи: тот — жених, этот — жених. А жених через неделю-другую ручкой сделает «до свидания»
— и вся свадьба. Говорила, что Лешка точно женится, а он тоже куда-то исчез.
— Подождите, это какой Лешка? — перебил я ее.
— Лешка, и все. Сама я его не знаю, один раз видела издалека. Все с Галкиных слов…
— Как же он выглядит?
— Невысокий, плечистый такой, с бакенбардами. На вид молодой, лет двадцати — двадцати трех. Да они-то здесь при чем?
— Узнаете в свое время. — Я достал из папки бланк протокола допроса.
— А сейчас выключите магнитофон и посидите полчаса молча. Можете?
Подписав протокол, Дымина спросила:
— Здесь же только про Ожогину да про Лешу… Значит, не из-за туфель? А я, дура, разболталась… Но я правда не спекулянтка…
— С туфлями пока ничего. Единичный случай без предварительного умысла наживы.
Аморальный проступок, лежащий вне правовой сферы. Иными словами — некрасиво, но пока ненаказуемо. Если, конечно, вы на этом остановитесь. — Я представил эту сцену со стороны и с трудом сдержал улыбку: доблестный оперуполномоченный предостерегает легкомысленную девушку от неосмотрительных поступков. Хоть фотографируй — и на обложку журнала «Человек и закон».
Дымина облегченно улыбнулась в ответ и предложила:
— Может быть, выпьем кофе?
— Послушаем музыку и покурим? Спасибо, в другой раз. — А сам подумал, что мой отказ — это уже против устоявшихся для детективных повествований шаблонов. В подобных ситуациях сыщики всегда пьют кофе с симпатичными девушками, наставляют их на путь истинный, а иногда, чего доброго, и влюбляются в них…
Есин встретил меня недружелюбно:
— Наконец-то. Ты что, на волах ездил? Докладывай результаты!
Я коротко доложил и положил перед ним протоколы допросов Ожогиной, Берберова и Дыминой. По мере того, как Есин читал, его первоначально хмурое лицо прояснялось.
— Вот так так, — удовлетворенно проговорил он, дочитав последний лист. — Это уже интересно. Очень интересно.
Есин нажал клавишу селектора: «Собери всех ко мне».
— А что у Виноградова? — поинтересовался я.
Есин раздраженно махнул рукой.
— Притащил он какого-то парня. Лешей его зовут, и свитер красный имеется. Да только он ни к Ожогиной, ни ко всей этой истории ничем не привязывается. А наш герой его уже допросил в качестве подозреваемого и собирался в ИВС определить…
Теперь я понял причину плохого настроения Есина и мысленно посочувствовал Виноградову: зная шефа, можно было не сомневаться, что он всыпал ему по первое число.
В кабинете собрались наши, и, посмотрев на выражение лица Виноградова, я понял, что не ошибся.
— Докладывай, Крылов, — приказал Есин, и я еще раз рассказал то, что удалось установить.
— Ясно? — задал вопрос Есин и, не дожидаясь ответа, продолжал:
— Все переключаются на версию «Ожогина — Леша». Подготовьте свои соображения, через два часа соберемся опять и обсудим задачу каждого. А сейчас все, кроме Крылова, свободны.
Когда мы остались вдвоем, Есин собрал все материалы и пошел доложиться руководству, а вернувшись, позвонил Зайцеву и сказал, что мы сейчас подъедем.
— Зачем? — спросил я. — Сейчас надо устанавливать Лешу, работа чисто розыскная.
Но Есин покровительственно похлопал меня по плечу.
— У нас свои возможности, а у прокуратуры — свои. К тому же обговорить направления работы никогда не мешает.
Зайцев сразу провел нас к прокурору, и я в очередной раз пересказал свою историю. Петровский выслушал, не перебивая и не проявляя каких-либо эмоций.
— Картинка получается занятная, — решил прокомментировать мое выступление Есин.
— Ожогина упорно отрицает знакомство с Лешей, даже выставляет вместо него Берберова, который уже месяц не поддерживает с ней знакомства. Ссорится с подругой, когда та застает ее за странным занятием — сжиганием какой-то красной вещи. Это наверняка его свитер, видно, на него кровь попала, вот и решили избавиться от улики.
— Картинка занятная, — согласился Петровский. — Только это все предположения, догадки, умозаключения. Может, так, а может, и не так. А нам нужны факты, доказательства, улики. Надо думать, как их добыть. С обыском к Ожогиной идти рано, а вот посмотреть за ней стоит. Очень хорошо посмотреть. Проверить связи, знакомства…
— Владимир Степанович, — вступил в разговор Зайцев, — я думаю, стоит наложить арест на почтово-телеграфную корреспонденцию Ожогиной. Если этот ее Леша подался в бега, он может подать о себе весть.
Петровский несколько мгновений поразмышлял.
— Хорошая мысль. Готовьте постановление, я санкционирую.
Я думал, что на этом наша беседа закончится, но прокурор вновь обратился к Есину:
— Как идет работа по установлению личности Леши?
— Пока результатов нет.
— У меня на приеме был сегодня гражданин Алексей Воронин. Жаловался, что его без всяких оснований инспектор Виноградов задержал возле работы, привез в райотдел и два часа допрашивал, заявив, что он подозревается в убийстве. Как прикажете это понимать?
Есин немного помолчал, и я представил, что он в этот момент думает о Виноградове.
— Ошибка произошла. Виноградов работник молодой, старательный… Данных о преступнике почти никаких нет, работаем вслепую… Все приметы — имя и красный свитер… Вот он и вышел на этого Воронина…
— Так вы собираетесь всех, кто красный свитер носит, через ИВС пропустить?
— Ну зачем же так, Владимир Степанович? — Есин попытался перейти в контратаку. — Надо же и нас понимать. Люди стараются, ночей не спят, ищут на ощупь… Ошибки тут вполне возможны. Тем более Виноградов — работник неопытный…
— Вы это бросьте, — жестко сказал Петровский. — Виноградов неопытный, пусть так, а вы для чего? Вы-то, я надеюсь, себя новичком не считаете? Так извольте контролировать работу подчиненных!
Есин хотел что-то сказать, но вовремя передумал. Петровский был прав.
— Если нечто подобное повторится, дело кончится дисциплинарным преследованием. — Посмотрев на красное лицо Есина, Петровский, очевидно, решил, что с него хватит, и обычным тоном закончил:
— Можете быть свободны. Если появится что-нибудь интересное, докладывайте в любое время.
