Утром Настя поняла, что не может встать с постели.
Вернее, встать она может, ноги не отказываются ее держать, но все это очень условно, потому что глаза ничего не видят. Они просто отекли, опухли и не открываются.
А когда открываются при помощи пальцев, то есть насильственно, в них начинается такая болезненная резь, что кричать впору. Насте казалось, что под веки ей напихали битое стекло и ходят по нему ногами, втаптывая в глазное яблоко.
Чистяков позвонил в глазное отделение поликлиники, там ему сказали, что больную нужно привезти, потому что окулист на дом не выезжает.
- Да как же я ее привезу! - орал в трубку Леша. - Я что, под мышкой ее нести должен? Это взрослая женщина, в ней семьдесят килограммов живого веса.
- Помогите ей дойти до машины, - невозмутимо посоветовали ему.
- Она не может идти, она кричит от боли!
- Привозите, - последовал краткий ответ. - Иначе мы не сможем вам помочь.
Рассвирепевший Чистяков швырнул трубку и принялся листать толстый справочник "Желтые страницы", где было много всякой рекламы, в том числе и по медицинским услугам. Он сделал несколько звонков, и уже через полчаса в квартиру входил врач, услуги которого стоили весьма недешево, но зато он не требовал от Чистякова невозможного.
Окулист посмотрел на тот кошмар, который еще вчера был светло-серыми и даже довольно красивыми глазами, чем-то промыл, что-то закапал, выписал рецепт и велел лежать, задернув в комнате шторы и положив на глаза толстое полотенце.
- Покой и темнота, - строго произнес он, - капли закапывать, раствором промывать, никакого телевизора и никаких книг.
- А когда это пройдет? - прошелестела обессиленная болью Настя.
- Резь пройдет минут через тридцать, отечность продержится несколько дней. Примерно с недельку вам придется носить темные очки, свет вам категорически противопоказан. И никакого напряжения глаз, это вы, надеюсь, понимаете. Ни читать, ни писать нельзя.
- Когда я смогу встать?
- Завтра. И не раньше. А лучше всего полежать пару дней Вы же не сможете ходить и чем-то заниматься с закрытыми глазами, так уж лежите. Покой и темнота, - повторил он уже от порога.
- Слыхала? - строго сказал Чистяков, проводив врача. - Будешь лежать с полотенцем на лице и полностью от меня зависеть. А я буду читать тебе вслух и охранять твой покой. И имей в виду, если тебе будут звонить, я трубку не дам.
- Ладно, - провыла она. - Леш, а когда полчаса пройдут, а? Я больше не могу терпеть.
- Еще минут двадцать, Асечка.
- Я не вынесу! Я умру. Господи, как больно…
Он держал ее за руку, гладил по голове, уговаривал, пытался чем-то отвлечь, и наконец полчаса прошли, и обещанное врачом облегчение от лекарства наступило.
Резь стала утихать. Настя оживилась.
- Леш, надо на работу позвонить.
- Перебьются на твоей работе.
- Ну, Леш, это же прогул называется. Уже без пятнадцати десять, через пятнадцать минут начнется рабочий день, а меня нет. И больничного у меня нет. Надо хотя бы предупредить.
- Я сам позвоню, лежи.
- Только ты Короткову позвони, ладно?
- Не руководи, пожалуйста. Кому надо, тому и позвоню.
Он ушел на кухню, плотно закрыл дверь, и Настя, как ни силилась, не могла услышать, кому он звонил и что говорил.
- Леш, набери мне Зарубина и дай трубку, мне надо ему сказать кое-что, - снова начала она ныть, когда обрела способность думать о чем-нибудь, кроме боли в глазах.
- Я сам все скажу. Лежи спокойно и не поднимай голову.
- Ты ему скажи, что это Ольга Витрук, редактор из издательства…
- Ася, у меня нет маразма, я помню все, что ты мне вчера сказала. Не нужно повторять. Помолчи, пожалуйста, ладно?
Он снова ушел на кухню. Настя лежала в постели, закрыв глаза под толстым махровым полотенцем, сложенным в четыре слоя, и злилась на свою беспомощность.
Столько труда потрачено, такая работа проделана, и надо же было на последнем этапе свалиться с такой глупостью, как… Она как ни напрягалась, не смогла вспомнить название болезни, которую диагностировал окулист. Скорее всего ей было так больно, что она ничего и не слышала.
Теперь понятно, у кого находятся материалы. Нужно немедленно их найти и изъять и предать это огласке, чтобы Погодин и его люди поняли, что дальнейшие усилия бессмысленны. Нужно их остановить, пока они еще кого-нибудь не убили.
Осталось найти Николая. Это может произойти в любую минуту, в любую секунду, и дальше уже работа сыщиков будет не нужна. Дальше - дело следователей в Москве и в том городе, где живет Погодин.
Осталось совсем чуть-чуть, и можно будет поздравить себя с очередной пусть маленькой, но победой.
А она лежит тут, как колода, слепая и никому не нужная…
На глазах закипели слезы. Ох, как это приятно - думать, что ты никому не нужна, и никто тебя не любит, и ты всеми позабыта-позаброшена, такая несчастная и одинокая, и так горько-сладко плачется, и так жалко себя!
Лешка все еще был на кухне, наверное, опять кому-то звонил, а может, завтракал, он с самого начала, с семи утра, не отходил от Насти и даже чаю не попил. Она осторожно вытянула руку в том направлении, где должна была быть тумбочка. Надо достать капли для носа, от слез нос заложило и нечем дышать. Вместо флакона с назалом пальцы нащупали дедка. Настя зажала его в руке, а руку спрятала под одеяло.
- Ну ладно, дед, не сердись, это я так всплакнула, понарошку, - пробормотала она. - Я ничего такого на самом деле не думаю. Как это я никому не нужна? Я всем нужна. Лешке нужна. Папе с мамой нужна. Короткову нужна, кому он будет плакаться в жилетку, если меня не будет? Зарубину нужна, он ко мне все время за советом бегает. Я даже маленькому следователю Темочке нужна, как выяснилось. И вообще… Правда же, дед?
Скрипнула дверь, и Настя испуганно закрыла рот и затаилась. Слышал Лешка ее придурочное бормотанье или нет?
- Ну что там? - преувеличенно бодрым голосом спросила она.
- Зарубин передает тебе большое спасибо за информацию. Говорит, что с него торт и три кило конфет.
А Коротков велел передать, что Нестерова опознала Николая по фотографии.
- Ну да?! - Она чуть не подпрыгнула в постели, но Чистяков вовремя успел ухватить ее и уложить обратно. - Честно?
- Ася, я не смог бы такое придумать. Передаю, что Юрка сказал. Хотя он мог и наврать, я этого жука знаю.
Не дергайся, пожалуйста, хорошо? Я сейчас принесу тебе поесть и буду кормить с ложечки.
- Нет, погоди, - она нащупала Лешкин палец и крепко ухватилась за него. - Что еще Короткой сказал?
- Чтобы ты лежала и болела, чтобы ты слушалась мужа, капала капельки и была умницей. А еще он сказал, что Николая возьмут при первом же контакте с Ильиным. Кто такой Николай, я понял, ты про него уже несколько дней талдычишь. А кто такой Ильин?
- Да так, тип один… Барахло. Давай будем меня кормить, а?
Леша снова ушел на кухню. Настя прислушалась: на этот раз Чистяков не стал закрывать дверь, из-за стены доносились звуки льющейся из крана воды и стук ножа о деревянную разделочную доску. Она опасливо вытащила из-под одеяла руку с зажатым в ней дедком, поднесла фигурку к лицу, прижалась губами к теплому дереву.
- Ладно, дедок, пусть этот праздник пройдет мимо нас, но он же не последний в нашей жизни, правда? Мы еще попразднуем с тобой. У нас с тобой столько всего впереди!
Она засунула дедка под подушку и улыбнулась.
***
Прошло два месяца. На Крещенье ударили морозы, и Василию пришлось вместо привычной куртки надеть дубленку.
Перед Новым годом он сдал в издательство рукопись своего романа об эмигрантах семидесятых и с нетерпением ждал звонка. Это будет настоящая бомба! Букеровская премия, не меньше. Никто еще не писал на эту тему так достоверно и глубоко, как Василий Славчиков. И тогда все они узнают, кто такой Василий и как он может писать. Узнают и оценят. И пожалеют, что не оценили раньше, что критиковали, насмехались, не понимали.
Ничего. Теперь зато поймут.
Он ждал, что позвонит кто-нибудь из редакции современной прозы и будет взахлеб хвалить, восторгаться и требовать, чтобы Василий немедленно приехал для заключения договора. Однако вчера ему позвонил сам главный редактор издательства. Сам! Ничего не сказал по поводу романа, но голос у него был радостный, веселый, энергичный, одним словом, позитивный такой голос был. Позвонил и спросил, не сможет ли Василий Владимирович подъехать сегодня в издательство часикам к двенадцати. Василий Владимирович, во как!
Он тщательно побрился, надел свежую сорочку под джемпер, погладил брюки. Посмотрел на себя в зеркало, подумал немного и вынул из уха серьгу: несолидно, он теперь настоящий писатель и будет держаться барином, как мэтр Богданов, царствие ему небесное. С сегодняшнего дня начинается новая жизнь, совсем другая. И в ней будут совсем другие деньги, потому что Букер… ну и все такое. И будет совсем другое отношение к нему.
