Колин Форбс - Вождь и призрак

13 марта 1943 года. Бомба с часовым механизмом, которой предстояло убить Адольфа Гитлера, фюрера и главнокомандующего Вооруженными силами, была изготовлена в Смоленске наитщательнейшим образом.

Суровая русская зима еще не кончилась. Стояли морозы, когда Гитлер обсуждал с фельдмаршалом фон Клюге планы ближайшего наступления на Красную Армию. Гитлер в армейской шинели и фуражке, украшенной изображением золотого орла, держащего в когтях свастику, был настроен весьма оптимистично и агрессивно.

— Мы атакуем русских раньше, чем они этого ожидают, — заявил он фон Клюге и штабным офицерам, — мы уничтожим их одним ударом, потому что у нас будет больше солдат, больше танков, больше артиллерии…

— Мой фюрер, — почтительно вставил фон Клюге, — я считаю своим долгом напомнить вам, что на сегодняшний момент у Сталина войск больше…

— Это на сегодняшний момент.

Гитлер сделал паузу, обвел глазами полуразрушенное бетонное здание, где проводилось совещание, а затем подошел величавой поступью к разбитому окну, лишь наполовину затянутому брезентом. Ткань полоскалась на ветру, громко завывающем в воцарившейся тишине. Это был театральный жест, прием, которым пользуются опытные актеры: немного подержать публику в напряжении, а затем сообщить ей что-то сенсационное.

Выглянув в окно, Гитлер посмотрел на нескончаемый поток советских военнопленных: они брели по снегу под охраной солдат вермахта. Белая преисподняя России, простиравшаяся до горизонта, исчезала вдали за снежной завесой. А за колонной военнопленных виднелось другое полуразрушенное здание, крыша его почти обвалилась. Даже поразительная интуиция Гитлера на сей раз не предупредила его о том, что творится в этих развалинах.

Обернувшись, Гитлер снова приблизился к столу и стукнул кулаком по разложенной карте Восточного фронта. Его голос сорвался на пронзительный крик.

— Это на сегодняшний момент! — повторил фюрер. — Вы же еще не знаете, что я собираюсь вам сообщить: скоро в вашем распоряжении будут сорок новых дивизий… в том числе десять танковых. Теперь только попробуйте заявить, что не сумеете за два месяца стереть Красную Армию в порошок!

Окоченевший от холода — хотя вокруг стола стояло несколько печек, пропитавших все вокруг запахом керосина, — фон Клюге, как, впрочем, и все остальные, был поражен. Однако быстро собрался с мыслями и осторожно задал вопрос:

— Мой фюрер, позвольте узнать, откуда прибудет такое мощное подкрепление?

— С Запада, разумеется! — воскликнул Гитлер. — Я отдам приказ сразу, как только вернусь в ставку. Получив свежие войска и танки, вы уже к маю окажетесь в Москве. А едва падет Москва, где сходятся все железные дороги, со Сталиным будет покончено!

— Но Западный фронт останется практически незащищенным! — продолжал гнуть свою линию фон Клюге. — А значит, мы дадим зеленую улицу англо-американскому десанту…

— У вас короткая память, мой дорогой фон Клюге, — перебил его Гитлер. — Я с успехом проделал этот же маневр в тридцать девятом, когда мы захватывали Польшу. Тогда западные границы рейха тоже остались без прикрытия. В то время и британская, и французская армии были на континенте. Разве они атаковали нас? Нет! Как я и предсказывал.

— Но когда Черчилль узнает об отводе наших частей…

— Вы думаете, я не предусмотрел этого? Ложные места дислокации с макетами танков уже готовы! Когда вражеские самолеты будут проводить рекогносцировку французской и бельгийской территории, они доложат, что сорок дивизий по-прежнему тут! Это будет очень ловкий маневр! А после падения Москвы даже горстка наших солдат сможет рассеять деморализованную толпу, в которую превратятся сталинские войска. Пожалуйста, занимайтесь этим не спеша целое лето! А затем сто двадцать дивизий будут переброшены обратно на Запад, чтобы встретиться лицом к лицу с мистером Черчиллем и его американскими господами. Вас, фон Клюге, я могу поставить во главе этих дивизий, — как бы мимоходом добавил фюрер.

А в одной из комнат другого бетонного здания — именно на него смотрел Гитлер — генерал Хеннинг фон Тресков, начальник штаба группы «Центр», которой командовал фон Клюге, уже изготовил бомбу замедленного действия и теперь прикреплял к ней часовой механизм. Его сообщник, лейтенант Шлабрендорф, волнуясь, караулил у двери. Он был намного моложе генерала и страшно нервничал, леденея от страха при мысли о том, что случится, если заговор не удастся.

— А где у нас гарантия, что все пойдет, как надо, когда он сядет в самолет? — спросил Шлабрендорф. — От этого зависит правильная установка часового механизма. Бомба должна взорваться, когда самолет наберет высоту, иначе нам конец…

— Успокойтесь, — буркнул фон Тресков, не отрываясь от работы. — Сразу после совещания фюрер отправится обратно в Восточную Пруссию, в Волчье Логово. По воздуху до него восемьсот километров. У нас полно времени…

— Если только он не решит остаться тут на ночь.

— Да не сделает он этого! Гитлер не любит надолго отлучаться из ставки. Он никому не доверяет… и никогда не доверял, — успокоил лейтенанта фон Тресков.

А про себя подумал, что, наверное, этим и объясняется столь удивительная способность фюрера к самосохранению. Но на этот раз инстинкт его, похоже, подвел. А в Берлине некоторые генералы ждут не дождутся известий о смерти Гитлера, чтобы захватить власть.

Довольный тем, что бомба готова, фон Тресков достал две бутылки коньяка, поставил их на стол, положил бомбу в пакет, а сверху водрузил коньяк. Затем твердым шагом вышел со своим подручным из здания и направился на аэродром, где стоял «Кондор», на котором Гитлер должен был улететь обратно в Германию.

Когда фон Тресков приблизился к самолету, его остановил Отто Рейтер, офицер СС, и потребовал объяснений: что ему нужно. Генерал фон Тресков замер и холодно, властно поглядел на бледного эсэсовца с выпирающими скулами. Через несколько секунд Рейтер, не выдержав его ледяного взора, опустил глаза и посмотрел на пакет, который ему показывал генерал.

— Этот маленький подарок моему другу в Волчьем Логове, я хочу положить его в самолет. Ну что, вы уберетесь с моего пути, черт подери? Или прикажете идти прямо на вас? Есть, конечно, еще один выход: я могу попросить об одолжении самого фюрера. Объясню, что вы превысили свои полномочия. Думаю, даже недолгое пребывание на фронте выработает у вас чувство дисциплины.

Рейтер, у которого из-за мороза было плохо с соображением, затрепетал, услышав угрозу генерала, и отошел в сторону. Фон Тресков забрался в самолет и пошел по салону между двумя рядами кресел, глядя сквозь замерзшее стекло на силуэт Рейтера, занятого беседой со Шлабрендорфом. Наконец генерал остановился и положил пакет под какое-то сиденье. Затем поправил фуражку, покинул самолет, сердито фыркнул, проходя мимо Рейтера. Фон Тресков вернулся в свое рабочее помещение неподалеку от того места, где проводилось совещание. Вообще-то генерал должен был там присутствовать, но в последний момент он отпросился у своего шефа фон Клюге, притворившись, что болен гриппом. Теперь, когда он остался один, без своего подручного, фон Тресков мигом утратил спокойный вид. Рухнув на походную койку, он буквально не находил себе места от волнения. Любая накладка — и ему не сносить головы!

Что если эта свинья Рейтер в последний момент заберется в самолет и устроит там обыск? Вроде бы он остался доволен, увидев два бутылочных горлышка, торчавших из пакета… А вдруг фюрер — как уже не раз случалось — неожиданно изменит расписание? У него ведь какое-то сверхъестественное чувство опасности, и он пережил уже шесть покушений. До фон Трескова даже доходили слухи, будто бы у Гитлера есть двойник, внешне очень похожий на фюрера. Интересно, а кто сейчас разглагольствует в штабе фон Клюге: фюрер или не фюрер?

«Проклятье, я раньше не был таким мнительным!» — сказал себе фон Тресков.

Должно быть, виной всему ненавистный русский мороз, парализующий тело и убивающий способность логически мыслить… Фон Тресков поднял глаза: дверь распахнулась, и на пороге появился Шлабрендорф.

— Он улетает! Вот-вот сядет в самолет!

— Что я вам говорил?!

Генерал вскочил и прижал ладонь к заиндевевшему стеклу. В его комнате тоже чадила керосиновая печка. Фон Тресков не знал, что он больше ненавидел: эту зверскую вонь, которая, однако же, позволяла ему остаться в живых, или лютый холод, убивавший все мысли и желание двигаться. Генерал упорно прижимал руку к замерзшему стеклу, пока в прозрачном отпечатке его ладони они не смогли разглядеть размытый силуэт фюрера.