Ознакомительная версия.
Борис Акунин
Шпионский роман
В мраморном кабинете с красными стенами у палисандрового письменного стола сидели три человека.
Двое молчали, один говорил — сначала медленно, будто через силу, то и дело устало потирая пальцами набрякшие веки, потом все громче, энергичней. Наконец вскочил, принялся расхаживать вдоль стола, стремительно разворачиваясь на каблуках и помогая себе жестами нервных рук. Голубые глаза наполнились сиянием, голос звенел и вибрировал, щека дергалась в гневном тике, но рот оставался безмятежным и таил в углах тень мечтательной улыбки.
Слушатели (один из них был в черной адмиральской форме, другой в серой генеральской) отлично знали, что чередование вялости и напора, шепота и крика, языка цифр и вдохновенного камлания не более чем прием профессионального оратора, и всё же поневоле ощущали на себе магию этой странной, известной всему миру полуулыбки.
Говорил диктатор могущественнейшего государства Европы, самый обожаемый и самый ненавидимый человек на Земле.
Слушали начальник военной разведки и его заместитель, вызванные в Рейхсканцелярию на секретное совещание, от исхода которого зависела жизнь и смерть десятков миллионов людей.
Но человек с неистовыми глазами и улыбчивым ртом говорил не о смерти, а о счастье.
— …Счастье германского народа, его будущее поставлены на карту. Еще две недели назад казалось, что положение наше незыблемо, а перспективы грандиозны. Но югославская авантюра наших врагов заставила меня приостановить подготовку «Барбароссы». Пришлось спешно тушить пожар, возникший в тылу. Маловеры зашептались, что время упущено, что осуществление плана придется отложить на следующую весну. И что же? — Пальцы стремительно ухватились за кончик острого носа, с силой дернули за маленький колючий ус. — Я преподнес миру очередной урок, я раздавил югославскую армию за одну неделю! Военная операция началась 6 апреля, а сегодня, 12-го, ее можно считать триумфально завершенной. — Короткая пауза, подбородок мрачно опустился, на лоб упала длинная косая прядь, голос сник. — …Но переброска тридцати дивизий с востока на запад, а потом с запада на восток заставляет терять драгоценное время. Нанести удар 15 мая, как предусматривалось планом, не удастся. Генеральный штаб докладывает, что теперь нам никак не начать раньше второй, а то и третьей декады июня. Главный вопрос — сумеем ли мы в такие жесткие сроки, до начала зимы, выполнить поставленные задачи: уничтожить основные силы Красной Армии и выйти на линию Архангельск — Волга. Мы рассчитывали на пять месяцев, а остается только четыре. Мне говорят, что именно этого украденного месяца нам не хватит для окончательной победы. Быть может, лучше в самом деле дождаться следующего года?
Подрагивающая рука сделала неуверенный жест, потерла висок. Плечи согнулись, словно под бременем тяжкой ответственности, глаза скорбно закрылись.
Теперь пауза получилась долгой — пожалуй, на полминуты.
Начальник разведки, человек еще не старый, но совершенно седой, осторожно покосился на своего помощника. Тот слегка поморщился, что означало: решение всё равно уже принято, к чему эти театральные эффекты?
Рейхсканцлер вскинул голову — в широко раскрытых глазах светилась непреклонная воля.
— Господа умники не понимают простой вещи! — Рубящее движение сжатого кулака. — Лавина, обрушившаяся с вершины, не может остановиться. Всякий, кто попытается встать на ее пути, погибнет. Движение — победа, любая остановка — крах. Да, в общей сложности мы потратим на Югославию целый месяц. Теперь «Барбаросса» становится еще более рискованным предприятием. Но я знаю, чем мы компенсируем потерю времени. До сих пор мы делали ставку на военный перевес: человеческий, технический, стратегический. Подготовка большевиков к обороне нас не пугала. Наоборот, мы хотели, чтобы они сосредоточили на границе как можно больше сил — тогда мы уничтожили бы Красную Армию первым же натиском. Но теперь схватка с хорошо подготовившимся противником слишком рискованна: мы не можем увязнуть в приграничных боях, а потом вести долгое преследование потрепанного, но не сломленного врага. Удар должен быть не только сокрушительным, но и, — многозначительная пауза, — неожиданным.
Адмирал и его заместитель, не сговариваясь, слегка подались вперед. Лица остались непроницаемыми, но рука генерала непроизвольно коснулась правого уха — после давней контузии оно не очень хорошо слышало.
Остановившись, диктатор смотрел на них сверху вниз.
— Да-да, господа, вы не ослышались. Удар должен застать врага врасплох. В сложившейся ситуации фактор внезапности обретает первоочередное, даже решающее значение.
Кашлянув, начальник разведки тихо сказал:
— Но это совершенно исключено, мой фюрер. Мы ведем подготовку к восточной кампании уже несколько месяцев. На границы России, от Балтики до Черного моря, выдвигается пять с половиной миллионов солдат, тысячи самолетов и танков. В истории еще не бывало войсковых перемещений такого масштаба. Мы не ставили себе задачу скрыть наши приготовления от НКВД. В любом случае это было бы нереально. Какая же тут может быть внезапность?
— Не знаю! — Лицо рейхсканцлера было каменным, скрещенные на груди руки больше не дрожали — На этот вопрос мне ответите вы. И не позднее чем через 24 часа. Абвер для того и создан, чтобы решать невозможные задачи!
— А если задача окажется не имеющей решения?
Чем громче и жестче говорил фюрер, тем мягче и приглушенней звучал голос адмирала.
— Тогда я откажусь от «Барбароссы»… — По лицу диктатора пробежала судорога. — Я не поставлю судьбу Рейха на слишком слабую карту.
Фюрер порывисто наклонился, положил адмиралу руку на витой погон.
— Но вы решите мне эту задачу, я вас знаю. Точную дату удара я назначу лишь после того, как вы гарантируете мне внезапность. На боевое развертывание войскам понадобится десять суток. Значит, число «Зет» — это день вашего рапорта плюс десять дней… Всё, господа. Идите, думайте.
Руководители разведки медленно поднялись. Окинув взглядом их помрачневшие лица, рейхсканцлер пожал плечами, снисходительно обронил:
— Я дам вам ключ. Цельте в Азиата, прочее несущественно. И вот еще что. Без прусского чистоплюйства. Я санкционирую любые меры, любые. Лишь бы был результат. Итак, через 24 часа вы дадите мне решение. Или его будут искать другие.
И великий диктатор склонился над бумагами, давая понять, что совещание окончено.
Адмирал и генерал молча шли через анфиладу помпезных залов, облицованных порфиром — мимо белокурых охранников лейбштандарта, под растопыренными крыльями имперских орлов, венчавших гигантские бронзовые двери.
У Западного подъезда Рейхсканцелярии, на Воссштрассе, ждал черный «опель» — не очень новый и в отличие от соседних лимузинов, не надраенный до ослепительного сияния. Адмирал не любил внешних эффектов.
Заходящее солнце окрашивало гранитные ступени ровным кармином. Руководители Абвера спустились по ним в строго иерархическом порядке: впереди начальник, за ним в почтительном полушаге заместитель, тоже седой, сухопарый, сдержанный в движениях — этакая тень своего начальника, разве что заметно выше ростом, но тени в этот предвечерний час и полагалось быть длиннее оригинала. Однако опустившись на сиденье, отгороженное от шофера звуконепроницаемой стеклянной перегородкой, генерал перестал изображать субординацию.
— Как тебе это нравится, Вилли? — зло сказал он и забарабанил пальцами по колену.
— М-да, — неопределенно ответил адмирал. Помолчали, глядя один влево — на окна мертвого британского посольства, второй — направо, где сразу за мрачным зданием прусского министерства культуры располагалось посольство СССР.
Лимузин повернул на Унтер-ден-Линден, где вместо знаменитых, недавно вырубленных лип торчала шеренга мраморных колонн с орлами и знаменами.
— А что скажешь ты, Зепп? Машина чистая, утром проверяли, так что можешь не осторожничать.
Долго упрашивать генерала не пришлось. Он процедил:
— Свинья. Пошлая самовлюбленная свинья. Слава Богу, мне приходится любоваться на него реже, чем тебе.
— Свинья-то он, конечно, свинья, — согласился адмирал, — но гениальная. И, главное, чертовски везучая. В прошлую войну мы возились с Сербией четыре года, а он справился за одну неделю. Давай смотреть на вещи трезво. После революции Германия превратилась в навозную кучу, и без такого вот борова нам из дерьма было не вылезти.
Заместитель с этим, кажется, был согласен. Во всяком случае, тон из злобного стал брюзгливым:
— Лучше бы мы увязли в Югославии месяца на два. Тогда вопрос снялся бы сам собой, а так получается ни то, ни сё. От новой победы свинья только пуще распалилась, еще больше уверовала в свою звезду.
Ознакомительная версия.
