Ознакомительная версия.
Кое-как отбившись от горстки верных болельщиков, отодравшись от хлюпающего носом Василькова, Егор поспешил в раздевалку. Время было без пяти двенадцать, а в час он должен был подскочить на Таганку, забрать с дежурства вышеобозначенный феномен (существо в самом деле особенное, антропологической наукой малоизученное). Договорились сходить в филармонию на дневной концерт фортепианной музыки, а потом ехать к ней, в Плющево. Ради второго пункта программы Егор был согласен перетерпеть и филармонию.
Пока мылился-полоскался в душе, напевал любимую песню: «Капитан, капитан, улыбнитесь, ведь улыбка — это флаг корабля». Размышлял при этом про зеленоглазую Надю, Надежду. От дверей доносился счастливый голос Василькова («В финале будешь с армейцем Павловым драться, Павлов боксер опытный, но я его манеру хорошо знаю, поработаем с тобой как следует, и сделаешь его, я тебе точно говорю, а не сделаешь, серебро тоже неплохо, но я считаю должен сделать, имеешь шанс…») — только мешал думать. Потом тренер умолк — Егор не придал этому факту значения. Но когда, вытираясь большим полотенцем, вышел, стало ясно, почему Васильков перестал производить звуковые помехи. В раздевалке его не было. Вместо тренера перед Егором стоял командир в кожаном пальто без знаков различия, однако по синему околышу на фуражке было ясно — свой, из НКВД или НКГБ. А потом пальто приоткрылось, Егор разглядел малиновую петлицу с двумя ромбами, и поскорей натянул трусы, чтоб не трясти перед высшим комсоставом предметом личного пользования. Начальство наверняка пришло поздравить победителя от имени общества «Динамо». Спас Егор Дорин честь доблестных Органов, стопроцентно.
Фуражку командир держал в руке, было видно мощный бритый череп, белый косой шрам на виске.
Незнакомец разглядывал Дорина обстоятельно, с явным удовольствием. Оно и понятно: парень Егор был видный, особенно когда в одних трусах. Рост сто семьдесят пять, вес семьдесят три. На лицо тоже не урод, только нос малость кривоват — не от рождения, а на память о том самом единственном нокауте. Но мужчину такой нос, в принципе, только украшает. Для полноты картины Егор и белозубую улыбку обозначил, и чубом тряхнул.
Командир вообще-то и сам был хоть куда: немолод, но в васильковых глазах прыгают огоньки, подбородок будто из гранита, под носом чернеют ворошиловские усики. Еще Дорин разглядел в отвороте пальто значок «Почетный чекист», а на правой руке тонкую кожаную перчатку. Забыл снять? Или протез?
— Смотрел на вас и любовался, — улыбнулся бритый. Голос у него был приятный, сильный. — Умно деретесь, расчетливо. Это только в боксе или вообще — жизненная позиция?
Что-что, а производить впечатление на начальство Егор умел. Человек с двумя ромбами говорил культурно, сразу видно — из образованных, так что ответил ему Дорин соответственно:
— Бокс, товарищ командир, хорошая школа жизни. Как у Маяковского, помните?
Знай и английский,
и французский бокс.
Но не для того,
чтоб скулу сворачивать вбок,
А для того,
чтоб не боясь
ни штыков, ни пуль,
Одному обезоружить
целый патруль.
— Так себе стишата. У Маяковского есть и получше. Но идея правильная. — Бритый наклонил лобастую голову и вдруг обратился к Егору на немецком. — Mogen Sie Gedichte?[1]
Выговор у него был чистый, можно даже сказать, идеальный. Дорин тоже постарался не ударить лицом в грязь, ответил на хохдойче:
— Ich kann immer noch die Gedichte, die ich in der Schule gelernt habe. Mein Gedachtnis lasst mich nicht im Stich.[2]
Огоньки в синих глазах военного вдруг погасли.
— Немецкий-то у вас ученический, ненатуральный.
Тогда Егор перешел на диалект — не как учили в ШОНе, а как говорили в колхозе у дедушки Михеля:
— Ja’ mei, wir sind halt einfache Leut.[3]
Огоньки снова зажглись.
— Dees iis aa schee![4] Вот это настоящий байериш, не соврала характеристика!
И стало тут ясно, что бритый читал служебную характеристику младшего лейтенанта Дорина. Хранится этот секретный документ в железном сейфе, куда Егору доступа нет. В Органах характеристики на сотрудников составляют не для отписки, как в обычных совучреждениях. Про общественную работу не пишут, лишь про полезные и вредные для дела качества. Дорого Егор дал бы, чтобы заглянуть в этот документ хоть одним глазочком, но это, как говорится, дудки. А вот синеглазого к ней допустили. Из чего следовало, что в раздевалку он пришел не поздравлять победителя, а по какой-то другой, гораздо более важной надобности.
Сердце у Дорина застучало быстрей, но виду он не подал, смотрел все так же открыто, улыбчиво.
— Откуда такое владение баварским диалектом? — спросил командир.
— От матери. Она у меня немка. И от деда. Ездил к нему каждое лето. Он председатель колхоза «Рот фронт», в Саратовской области. Бывшие немецкие колонисты. Они сто лет назад из Баварии переехали. Ну, в смысле, не они, а ихние предки.
— А отец ваш, Максим Иванович Дорин, кто был? В документах написано «из крестьян-бедняков». Как он с вашей матерью сошелся? Необычно: деревенский парень — и дочь колониста. Вы рассказывайте, рассказывайте, я не из пустого любопытства спрашиваю.
Понятно, что не из пустого, подумал Егор.
— Он тоже Саратовской губернии. На империалистической воевал, дали ему отпуск по ранению. Тогда они с матерью и встретились. Она еще совсем девчонка была. Ну, полюбили друг друга. Дедушка Михель против был, так отец маму тайком увез, — наскоро рассказал про неинтересное Дорин. Главное-то про отца начиналось после революции: как он добровольцем в Красную Гвардию пошел, как комиссаром батальона стал, как его белоказаки в плен взяли и шашками зарубили.
Но про Гражданскую войну бритый слушать не стал. Сказал — и так знает, в характеристике этот героический факт отражен.
— А что ваша мать теперь? Она ведь в Саратове живет? Замуж не вышла?
— Нет. Отца очень любила. Долго по нему убивалась. А теперь куда ей замуж, старая уже — сорок два года.
На это командир улыбнулся.
— Вам, Дорин, сколько лет? Двадцать четыре?
— Осенью будет. Я, товарищ командир, 8 ноября 1917 года родился, — с гордостью сообщил Егор.
Тот понимающе усмехнулся:
— Понятно. Первенец новой эры. Ответственное звание.
Только теперь Егор разглядел, что в коридоре за дверью кто-то стоит — в щели мелькнул защитного цвета рукав с шевроном. Так вот почему за всё время разговора в раздевалку никто не сунулся…
— Поговорим, товарищ младший лейтенант? — показал бритый на скамейку. — Минутка найдется?
Спрошено было явно для проформы, и ответ мог быть только один.
— Само собой, — кивнул Егор, хотя времени до свидания с феноменом у него оставалось в обрез.
Натянул через голову фуфайку, сел.
— Не соскучились по настоящему делу? — спросил собеседник, и сердце снова скакнуло. — Напомните-ка биографию. Про детство и отрочество можете пропустить, начните прямо с юности.
— Ну что… — Дорин застыл, недошнуровав ботинок. — В 35-ом закончил десятилетку, в Саратове. Поступил в Летную школу, я ведь аэроклубовский. Выпущен в 37-ом, с отличием. Служил в Киевском военном округе, в истребительном полку. Недолго. Подал рапорт в Испанию, прошел предварительный отбор, но вместо Испании попал в Школу Особого Назначения. В августе 39-го зачислен в Немецкий отдел Главного Управления Госбезопасности. Но отдел в сентябре расформировали, после Пакта о ненападении… Месяца два ждал нового назначения. Определили в спортобщество «Динамо» — у меня с Летной школы первый разряд по боксу. Уже полтора года здесь…
Рассказывая всё это, Егор чувствовал себя довольно глупо. Высокий начальник наверняка и так доринский послужной список отлично знал. Однако слушал очень внимательно, а смотрел так, будто рентгеном просвечивал.
— ШОН закончили в 39-ом? Курс Фонякова? Это когда экспериментировали с подготовкой агентов-универсалов?
— Так точно.
— Значит, радиодело изучали в полном объеме? Это хорошо. Даже отлично, — задумчиво пробормотал бритый и вдруг хлопнул Дорина по колену — Егор чуть не подпрыгнул. — Ну а теперь объясню про себя. Я начальник спецгруппы НКГБ. Спецгруппа носит кодовое название «Затея» и занимается… одной затеей. Пока вы не дали согласие на мое предложение, больше вам знать не положено. А предложение такое…
Он сделал паузу, и, кажется, специально — посмотреть, как тянет шею младший лейтенант, ловя каждое слово. Довольный реакцией, улыбнулся и перешел на «ты»:
— Мне нужен помощник для одной операции — аккурат такой, как ты: спортивный, быстро соображающий и, главное, с натуральным немецким. Сразу предупреждаю — операция рискованная, можно и гикнуться. Это единственная подробность, в которую на данном этапе обязан тебя посвятить. Имеешь право отказаться, мне принудительно-мобилизованные ни к чему. В этом случае про наш разговор забудешь, раз и навсегда. Ну, а если согласен, садимся в машину и едем. Жду ответа.
Ознакомительная версия.
