— Вы Уайлд? — Она посмотрела на крохотный пистолет. — Джонас Уайлд?
— Джонас никогда не нападает на женщин, пока его не представили, — пояснил Рэйвенспур. — Ее зовут Марита, но ей нравится, когда ее называют Мари.
Женщина вдруг засмеялась:
— Мне следует принести вам извинения, мистер Уайлд.
Она убрала пистолет в ящик прикроватной тумбочки и прикурила «Балканское собрание». Затем надела зеленые обтягивающие брючки, свитер под цвет брюк и сунула ноги в золотые пляжные сандалии. У нее были довольно симпатичные ступни. Уайлд сначала не заметил их.
— Ах… да. Думаю, вы можете сделать нам чай, моя дорогая. Но не для Джонаса. Как я понимаю, он предпочтет что-нибудь выпить.
— Что-нибудь длинное, — сказал Уайлд. — Бакарди с содовой и много льда.
— Как необыкновенно, — проговорила женщина. — Англичанин, который не пьет чай, но зато кладет лед в коктейли.
— Не думаю, что ты можешь назвать Джонаса образцовым англичанином. У него мать американка.
Рэйвенспур провел Уайлда в гостиную, двойное матовое окно которой выходило в розовый сад.
— Должно быть, поездка удалась. Ты выглядишь лучше, чем когда-либо.
Уайлд сел и закурил сигару «Бельфлер».
— Жаль, что не могу сказать этого о тебе.
— Это все чертова нога. Сплошное месиво артритных болей. Неудивительно поэтому, что Мари здесь.
— Ты никогда не рассказывал мне о ней.
— Я и сам не знал, добрый мой приятель. Она появилась две недели назад, ты уже отбыл к солнечному Карибскому морю. Оказалось, что ее отец, мой давно утраченный брат, полгода назад умер в Калифорнии, и теперь я ее единственный оставшийся родственник. Очень хорошо, что я выгляжу такой же развалиной, какой себя чувствую. Ее появление вызвало определенное оживление. Это очень маленький остров.
— Я уже заметил. Я бы сказал, что Кэннинг довольно хорошо обошелся с тобой.
— Ты так считаешь? Ты не находишь, что она чересчур властная? В сущности, не совсем в моем вкусе. Она смертельно опасна с этой своей игрушкой и, помимо того, умеет кое-что еще. Будем надеяться, что здесь ей это не пригодится.
— Если Кэннинг решил завести в твоем холостяцком хозяйстве прекрасную телохранительницу, старина, то вовсе не потому, что он хочет, чтобы ты провел в постели последние годы жизни.
— Маршрут работал без единого сбоя на протяжении десяти лет, — задумчиво проговорил Рэйвенспур. — И если сбой произойдет, то, как мне представляется, он будет слишком велик, чтобы даже Мари могла с ним справиться.
— Мари может справиться с чем угодно.
Женщина вошла в комнату с подносом.
После чая они целый час подбирали новую личину для Уайлда. Рэйвенспур занимался паспортами и соответствующими легендами. Джеймсом Уитмэном Уайлд может стать в любой момент, как только Кэннинг решит, что ему следует снова отправиться в путешествие. Мари сидела, свернувшись калачиком на кушетке в дальней стороне комнаты, читая «Толкование сновидений» Фрейда. Она курила одну за одной турецкие сигареты, запах которых умудрился перебить даже аромат сигар Уайлда. Она казалась ему настолько же чарующей, насколько тревожащей. У нее были широко расставленные ореховые глаза. Губы даже в минуты отдыха были плотно сжаты. В этот день она была спокойной и собранной. И все же в чем был смысл ее присутствия здесь? Возможно, она была следующей на очереди на подобную работу, но даже для такого бесцветного воображения, каким обладал Кэннинг, это был неудачный выбор. Как заметил Питер, остров слишком маленький. В кругу более успешных цветоводов и отставных госслужащих, вернувшихся из Восточной Африки, Мари Рэйвенспур будет выделяться как четырехмачтовая барка среди нефтяных танкеров. Кэннинг определенно не мог стремиться к такому эффекту.
— Ну, похоже, теперь все выправили, — наконец проговорил Рэйвенспур. — Через час я играю в бридж у себя в клубе. Могу подвезти тебя до доков.
— Сяду на автобус, — ответил Уайлд. — Прилив не начнется раньше восьми. Я подумал, что нам с Мари было бы неплохо узнать друг друга поближе.
— Так и думал, что тебе этого захочется. — Рэйвенспур протянул руку. — Ну, Джонас, едва ли мы с тобой еще увидимся до Рождества.
— Кто знает. Не слишком переутомляйся семейными развлечениями, старина.
Мари закрыла входную дверь.
— Я рада, что вы решили остаться, мистер Уайлд. Мистер Кэннинг предполагал, что нам следует познакомиться. Вам принести что-нибудь?
— Не сейчас, — ответил Уайлд.
Мари пересекла комнату и подошла к подножию лестницы.
— Хорошо, если вы дадите мне несколько минут, я приму душ. После загара я чувствую себя липкой.
Уайлд докурил сигару. Через десять минут он поднялся по лестнице и открыл дверь. Сидя перед туалетным столиком, Мари расчесывала влажные волосы. На ней был бледно-голубой халат. Она положила расческу, оперлась руками о подбородок и стала наблюдать за ним в зеркало.
— Не думаю, что нравлюсь вам, мистер Уайлд.
— Я пока что отложу решение. — Он вставил ей в губы сигарету. — Вы возбуждаете мое любопытство.
Она отошла от туалетного столика и легла на кровать.
— Мне всегда говорили, что любопытство — единственная роскошь, которую мы можем себе позволить. — Она села. — Например, мистер Уайлд, вы восхитительно загорелый. Слишком загорелый для октября в этой части света. Я бы сказала, что вы побывали в Вест-Индии. Можно мне говорить такие вещи?
— Нет.
Он сел рядом с ней и поцеловал в губы. Она распустила пояс на халате и снова легла. Ему пришло в голову, что она уже некоторое время предвкушала этот момент. Она была настойчивой, не будучи страстной, скорее хотела одержать победу, чем утолить желание. Когда она расслабилась, сделала это неохотно, словно все еще не была уверена в своем успехе.
Она села, задумчиво вытащила из-под себя халат.
— Палач правительства ее величества. Ты не находишь, что это величайшая ответственность?
— Нахожу, — ответил Уайлд.
Мари пересекла комнату. Двигалась она восхитительно. Среди вещей, которые он запомнит о ней, будет прохлада ее плоти и кошачья грация движений. Она села у туалетного столика и помазала кремом следы от его зубов. Затем, нахмурившись, сказала:
— Когда начинаешь заниматься этим делом, ты так невинна. И постепенно до тебя начинает доходить. Печатаешь на машинке в правительственном управлении, имеешь дело с совершенно секретной информацией и знаешь, что за тобой следят, и думаешь, что в действительности представляют собой люди из МИ-5 и кто из коллег, которые бродят по офису, следит за тобой и чем он отличается от тебя. А потом тебе дают особое задание, и уже работаешь именно с ними, и обнаруживаешь, что они обычные люди, такие же, как ты, у которых язва желудка, и дом в рассрочку, и свои проблемы, и расслабляешься, пока не начинаешь понимать, что они — не последняя инстанция, что за МИ-5 и их заботами о пассивной безопасности существует маленькое ядро, занимающееся активной безопасностью, и снова начинаешь гадать, уже с большими основаниями, потому что чувствуешь, что в конце концов именно эти парни всю жизнь бродят по арабским базарам, как Лоуренс, или нацеливают мощные фотокамеры на третье окно слева на четвертом этаже Кремля. Ты думаешь, вот они должны быть другими. От одной мысли о них захватывает дух.
А потом тебе снова дают особое задание, и снова обнаруживаешь, что они тоже всего лишь люди. О, они обходительны и могущественны, как лучшие американские консультанты по бизнесу или агенты по недвижимости, но все равно всего лишь люди. И снова расслабляешься, а потом совершенно неожиданно начинаешь понимать, что и это не последняя инстанция. Тебе все известно об обычных службах безопасности. И о службе чрезвычайной безопасности, которая одновременно придает нам силы и разрушает безопасность того парня. Но что происходит, каким образом чрезвычайная безопасность рушится? Когда в игру вступают Джеймсы Бонды мира сего? Когда кто-то отказывается от всего, что мы предлагаем, и идет к другим? Когда кому-то из наших мальчиков промыли мозги? Когда его перспективному будущему угрожает полная катастрофа? Такие вещи, как ты знаешь, случаются, и довольно часто, потому что много доказательств вокруг. Так кто же расчищает эту грязь? И тогда начинаешь думать и гадать о нем, только на этот раз это действительно догадки, потому что все держится в таком секрете, что никто не смеет даже намекнуть на это. Ты знаешь, как они тебя называют?
— Ликвидатор, — сказал Уайлд. Он смотрел, как она закуривает сигарету, возвращается к нему, подкладывает подушки на другом конце постели и садится там, выдыхая дым сквозь расширившиеся ноздри.
— Потому что на самом деле ты не существуешь, не так ли?
— Я плод воображения Кэннинга. Когда я уйду, об этом не будет даже записи в отчетах.
