Я тупо смотрел в свою чашку, которую хозяйка дома наполняла чаем, думая, как продолжить разговор и надо ли. Однако, подняв глаза, я вдруг встретился с вполне человеческим, открытым, немного насмешливым взглядом. Такое выражение лица у Мати могло бы быть, если бы она в этот момент произносила что-либо вроде: «Ну что, я вас совсем затерроризировала?» Ничего подобного она не произносила, но ошибиться в смысле послания я все равно не мог.
— Теперь можем поговорить? — с расстановкой спросил я.
Это был мой способ сказать: «Ну что, успокоилась?»
Мати кивнула с той же легкой, не обидной насмешкой в глазах:
— Попробуйте мед — местный. Я попозже приготовлю нам настоящую еду.
Тут она не выдержала и расхохоталась.
— Что? У меня в волосах паутина?
На самом деле я прекрасно знал, что было смешного. У меня, вероятно, действительно был вид затерроризированного гостя, не решающегося повернуться и уйти, хлопнув дверью.
Мати только пару раз едва заметным движением отмахнулась рукой, как бы отгоняя послушного бесенка.
— Ничего, ничего. Простите меня.
— Давайте сделаем так, — предложил я, отбрасывая рукой все наше нелепое перетягивание каната. — Вы сейчас расскажете мне все по порядку. Как если бы я был следователем из полиции. Кстати, вы в полицию не обращались?
— Нет! — Мати ложечкой полила мед на крекер и с хрустом откусила. — Нет. Я не хочу привлекать к себе внимание.
— Понятно. Итак?
— Итак! Я поселилась в Вызу уже более десяти лет назад. Да, вскоре после достижения независимости, в девяносто третьем.
Мати говорила как эстонка. В России говорят «после распада Союза».
— Вы тогда и купили этот дом?
В глазах Мати снова промелькнуло раздражение. Похоже, по ее мнению, с ролью полицейского я справься плохо.
— Это не имеет значения, но да. Тогда и купила.
— Это может иметь значение, — мягко, но непреклонно сказал я. — Обстоятельства приобретения дома могли быть такими, что вам, например, надумал отравить жизнь бывший владелец.
Мати повела бровью, принимая справедливость этого замечания.
— Дача принадлежала одному высокому чину из ЦК эстонской компартии, был такой Эльмар Раат. Не знаю, был ли он таким уж убежденным коммунистом, но при новой власти он оказался изгоем. Он переехал из Таллина сюда, окончательно поселился в этой дыре и попытался найти новый смысл жизни. Но не нашел!
Мати дернула плечом: она такой ригидности не понимала.
— Взял и застрелился, прямо в этой комнате, где мы сейчас сидим! Его дети, конечно, жить в этом доме больше не могли. Они сюда со мной даже не приезжали: я смотрела дом с риэлтором. Я-то покойников не боюсь!
— Вы торговались?
— Практически нет. Обычная процедура. В агентстве была назначена одна цена, я предложила меньшую, и мы нашли среднее. Сын хозяина открывал свое дело, и ему срочно нужны были деньги.
— Но в связи с этой срочностью у него могло быть ощущение, что ему выкручивали руки?
— Абсолютно нет! Мы с ним хотели даже потом обсудить вопрос о мебели, которая была в доме. Ну, чтобы ему не пришлось ее вывозить. Я была готова ее выкупить. Но сделка с домом была оформлена очень быстро, я взяла на себя расходы по ее оформлению, и сын хозяина был этому так рад, что оставил мне все даром. Только прислал двух своих работников, чтобы забрать картины, книги и другие личные вещи.
Мати обвела комнату взглядом.
— А стол этот его, и стулья, и вон тот шкаф! И в других комнатах осталось кое-что из старой мебели. Не так много, но осталось.
— Короче, мы можем исключить семью бывшего владельца дачи? Подумайте, не спешите!
Мати сделала смешную гримасу, какую могла бы состроить мартышка, пишущая трактат по натурфилософии, и затрясла головой.
— Да! Думаю, что эти люди здесь ни при чем.
— Может, кто-то позднее хотел купить ваш дом?
— Да, за все эти годы было даже несколько предложений. Один человек звонил мне раза три, каждый раз предлагая все большую сумму.
— Вот видите. Вы отказывались, и он решил вас выжить.
Мати вспыхнула.
— Вы думаете, здесь живут дикари? Этот человек — профессор консерватории. Я хорошо знала его отца, он был хореографом.
— И что?
— И… И…
Наглость моего предположения была такова, что для ее оценки не было слов. Но я не сдавался.
— Самые приличные люди способны отравить мать, жену, сестру. Из-за наследства, из-за имущества, из-за денег — из-за меньшей ерунды.
Мати наконец удалось восстановить контроль над собой.
— Вы слишком много читали Агату Кристи, — высокомерно заявила она. — Я эту версию полностью исключаю.
Ссориться я не хотел. «Еще успеется», — пронеслось у меня в голове.
— Хорошо! И сколько лет вы жили здесь спокойно?
— До этого лета. Вызу — место очень тихое. И дорогое, всегда было дорогим! Раньше здесь покупали дачи люди из номенклатуры или из того, что сегодня называется бизнес. Тогда это были директор центрального универмага — он вон там наискосок живет, или управляющий… ну, чего-то там по ремонту автомобилей. Такие люди. Много евреев, как везде в коммерции. Но не только. У Георга Отса здесь была дача на самом берегу. Это такой великий эстонский певец, — уточнила Мати.
Я кивнул. Словом «великий» в советское время не бросались, но Отс действительно был и, вероятно, остается самым известным эстонцем.
— А люди из номенклатуры дачи тоже покупали? Или получали?
— Покупали. Получали в других местах, но тогда это было служебное жилье, временное. А некоторые из них тоже хотели иметь свое. В то время и на хорошую зарплату можно было купить дачу. Тот, бывший, хозяин заплатил сам. Я знаю об этом от риэлторов, они проверяли документы на право собственности. Так у него хранились даже все счета: на кирпич, на цемент, на доски — на все, что он там строил, ремонтировал! Только благодаря этому дом и не отобрали, когда пришла новая власть. Все служебные дачи отобрали, а Эльмару Раату пришлось оставить.
Я кивнул. Я слышал похожую историю в бывшей ГДР, кстати, по поводу Маркуса Вольфа, начальника их разведки.
— А вот та ваша соседка? Которую вы подозреваете?
— Марет? — Мати посмотрела в мою почти не тронутую чашку и долила чаю только себе. — Я про Марет знаю очень немного. Мы здороваемся, когда одновременно оказываемся в саду, можем обменяться парой фраз, но… В Эстонии соседи не обязательно ходят друг к другу в гости.
Я кивнул. Не только в Эстонии.
— Так что же произошло этим летом?
Мати потрясла головой, собираясь приступить к главному.
— Этим летом… Первый раз это случилось в конце июня. Я вышла на улицу, а перед калиткой, на самом проходе, лежала она. Белая мышь. Мертвая.
— И что вы подумали?
— Я подумала то же, что и вы. Что это кошка. Мышами домашние кошки уже давно не питаются, иначе кто будет покупать эти катышки, эти козьи какашки. Но убивать кошки продолжают. — Мати дернула плечом. — Бессмысленные поступки теперь уже совершают не только люди. Вы верите в конец света?
Вопрос был неожиданным, но я понял, что она имеет в виду.
— Верю, — сказал я. — Не думаю, что мы окажемся среди тех, кому посчастливится стать свидетелями этого главного события истории человечества. Но мне тоже кажется, что это уже не за горами.
— Кошки у меня, как я и говорила, нет, — так же внезапно вернулась к теме разговора Мати. — Было странно, что мышь белая, но мало ли в жизни странных вещей? Ну, хорошо, чужая кошка бросила перед чужим домом ненужную ей вещь. Я выбросила мышь в мусорный бак и забыла об этом.
— На какое время?
— Ровно на две недели. Видимо, тот, кто подбросил первую мышь, подумал то же, что и все мы. Про кошку. А он не хотел такого, нормального, объяснения. Вторая мышь — тоже белая — была подвешена за хвост на ветку сливы, которая растет у меня справа от входа.
— Тоже мертвая?
Глаза Мати снова вспыхнули раздражением.
— Вы угадали!
Впрочем, она быстро справилась с собой.
— Самое интересное — к этой ветке ее нельзя было привязать с улицы. Тот, кто это сделал, вошел на мой участок!
Вход на участок Мати, как я заметил, преграждала калитка в половину человеческого роста из редко набитого, когда-то голубого штакетника. И закрывалась она на небольшой круглый засов, откинуть который можно было, элементарно просунув руку поверх штакетин или между ними.
— Что нетрудно, — ввернул я.
— Что возмутительно! — вспыхнула Мати. — Это моя территория, и входить на нее без приглашения недопустимо.
Тут Мати, похоже, вспомнила, что ее законные права собственницы нарушил не я, и взгляд ее смягчился.
— Третья мышь была привязана за хвост к столбику на грядке с клубникой. Знаете, чтобы равнять грядки, вбивают такие колышки и между ними натягивают бечевку. Так вот, я эти палки потом не снимаю. Утром, где-то в начале июля, я пошла набрать ягод, а она висела там, растопырив лапки.
