Ганс метнул на своего мучителя мрачный, затравленный взгляд — и ничего не сказал.
Вскоре подали обед — большие куски бифштекса, зелень, апельсиновый сок. Джек открыл бутылку «Лонг Джона». Решив всё вынести до конца, Ганс сел за стол и молча выпил поданные виски и апельсиновый сок.
— Не надо обижаться, Ганс, — говорил между тем Кларк, кладя себе на тарелку большой кусок говядины. — Мы не желаем вам зла. Сейчас мы побеседуем — и вы свободны. Тётя, наверное, вас заждалась.
Ганс тоже положил себе порцию бифштекса, хотя есть ему и не хотелось. Украдкой он наблюдал за своими тюремщиками, но ничего угрожающего на их лицах прочесть не мог. Обычные, даже добродушные лица, розовые жующие рты.
Скоро Ганс почувствовал необыкновенную лёгкость. Все его страхи улетучились. По телу разлилось удивительно приятное тепло, жесты стали стремительно-свободными. «Чего же я боялся, — думал он, — всё оказалось не так уж и страшно. В конце концов Кларк не гангстер. У него такой респектабельный вид. Да и остальные — приятные ребята».
— Послушайте, Ганс, — вкрадчиво попросил Кларк, — расскажите мне немного о себе. Опишите вашу берлинскую квартиру, ваших друзей в Москве…
— О, пожалуйста, — согласился Ганс, — если вас это интересует.
— Да, да, конечно, — подтвердил Кларк.
— У нас с дедом три комнаты и большая кухня на втором этаже в новом доме на Фридрихштрассе… Самая большая комната — гостиная, там висит несколько репродукций с работ Дюрера, на полках — сувениры…
Мысли Ганса были необыкновенно ясны, фразы текли плавно, как бы сами собой, воображение работало с необыкновенной живостью. «Что со мной сделалось? — думал Ганс. — Откуда эта лёгкость, неужели виски? Нет, не может быть. Но тогда что же?» Но задерживаться на этой мысли Гансу не хотелось, его неудержимо тянуло говорить. И он говорил без умолку, тем более что Кларк проявлял интерес даже к пустякам: где в квартире лежат его вещи, какой бритвой он бреется, что готовит себе на завтрак, где обедает, есть ли у него любимые блюда. Вопросы сыпались один за другим. И Ганс отвечал с необычной для него словоохотливостью.
Покончив с подробностями квартирной обстановки и привычками Ганса, перешли на разговор о Москве. Кларк попросил его рассказать о его русской знакомой.
— Она красива?
— Мне кажется, да.
— И вы собираетесь на ней жениться?
— Если она согласится, то обязательно, мы…
— Опишите, как она выглядит, как одевается, где работает, кто её родители? Кстати, вы с ними знакомы?
Ганс вспомнил Танину квартиру в Черёмушках, шумный зелёный двор, где много детей и летом с тополей падает пух. Таниного отца с широким добродушным лицом и крупными сильными кистями рук — он был известным учёным-физиком. Танину мать — полноватую женщину с удивительно добрыми чёрными глазами. Рассказывая об этом, Ганс не переставал удивляться, насколько живо он всё себе представляет.
Потом Кларк перешёл к другому вопросу: он спросил, кого Ганс знает в посольстве ГДР в Москве, попросил подробно описать этих людей, их характеры и привычки…
Кого он знал в посольстве? Близко — никого. Только, пожалуй, третьего секретаря — Штропа. Они учились в одной школе и неожиданно встретились в Москве. Потом он назвал ещё несколько фамилий, описал их внешность.
Вопросы следовали один за другим. Сколько времени длилась беседа — час, два, а может, три, Ганс сказать не мог. Он только обратил внимание, что в комнате стало темней. Неожиданно Ганс почувствовал страшную усталость. Говорить ему стало невмоготу. Ему хотелось повалиться на постель и заснуть.
— Извините, — пробормотал он, — я хочу…
— Да, да, — спохватился Кларк, — вы устали. Вам надо отдохнуть. У вас был тяжёлый день.
Кларк с помощниками поднялись и, пожав Гансу руку, оставили одного. Уже засыпая, он подумал, что забыл спросить хозяев, когда же они его отпустят. Но подумал об этом равнодушно, как о чём-то постороннем.
Ганс проспал четырнадцать часов тяжёлым глубоким сном. А в это время на Мюллерштрассе, 31, несколько машинисток переписывали с магнитофонных лент его показания. Кларк торопился: к прибытию двойника ему хотелось подготовить все документы, ведь перед отъездом в Восточный Берлин двойник должен выучить все эти показания наизусть, успеть вжиться в новую роль.
Назавтра допрос повторился. Опять последовал обед, опять в бокал Ганса всыпали небольшую дозу допинга, опять магнитофоны, установленные в соседней комнате и соединённые невидимой проводкой с микрофоном под столом, накручивали сотни метров беседы.
Так продолжалось несколько дней.
* * *
Чем больше Кларк занимался операцией «Феникс», тем больше он увлекался ею. Идея Лейнгарта, показавшаяся ему сначала невероятной, слишком смелой и необычной, приобретала очертания реального конкретного дела. Впрочем, так ли уж она была необычна? История шпионажа знает немало примеров, когда для получения информации использовался двойник. Но одно дело читать и слушать о подобных примерах, совсем другое — самому быть участником подобной операции.
Мысль о том, что перед ним открываются блестящие возможности сделать карьеру и наверстать упущенное, подстёгивала Кларка. Его охватила творческая лихорадка, подобно той, которая овладевает писателем, приступающим к роману, или художником перед полотном, на котором прорисовываются первые контуры его замысла. Пожалуй, вот ради таких минут Кларк и любил свою профессию.
Самое главное, думал Кларк, не упустить ничего. Любая мелочь могла погубить или спасти всё дело. Двойник должен был знать об оригинале всё, или почти всё, и поэтому три дня Кларк тщательно препарировал память Ганса Кушница, пытаясь проникнуть в её самые глухие закоулки. Кларк особо настаивал, чтобы Ганс вспомнил всех своих знакомых как в Москве, так и в Берлине и описал подробно их внешность. Стоило упустить хотя бы одного — и встреча двойника с этим упущенным знакомым могла иметь печальные последствия. Допустим, на улице Москвы к двойнику Ганса подойдёт товарищ по университету, достаточно хорошо знающий подлинного Ганса, поздоровается или окликнет его. Поведение двойника сразу же покажется странным, если тот не узнает «своего знакомого». В худшем случае это обстоятельство может привести к провалу. «Вспомните других ваших знакомых, — без конца настаивал Кларк, — их приметы, род занятий, при каких обстоятельствах вы встретились в первый раз».
Допросы Ганса продолжались всё время, пока готовился двойник.
На следующий день после беседы Кларка с Лейнгартом несколько сотрудников были направлены в разведывательные школы секретной службы, в школы разведки стран НАТО. Десятки лиц по обе стороны Атлантики подключались к операции «Феникс», конечная цель которой была известна только очень узкому кругу лиц.
Через два дня после начала операции Кларк почти одновременно получил две шифровки: одну — из Англии, другую — из Турции. Адресаты сообщали, что, как им кажется, они нашли среди курсантов школ подходящие кандидатуры. В тот же день специальными самолётами ВВС Англии двойники были доставлены на военно-воздушную базу близ. Франкфурта-на-Майне, а оттуда по фальшивым паспортам с группой голландских туристов — в Западный Берлин.
Кларк ждал двойников с нетерпением. Он подолгу рассматривал сильно увеличенный снимок Физика-Кушница. С фотографии на него смотрел молодой человек не то испуганно, не то удивлённо. Обычное лицо, которое в толпе не привлечёт внимания: глубоко посаженные светлые глаза, прямой, немного коротковатый нос, светлые гладко зачёсанные волосы. Только подбородок — широкий, красиво очерченный, с ямочкой посредине — придавал этому лицу некоторую индивидуальность.
Внешность Физика, как называли Ганса на Мюллерштрассе, 31, вполне устраивала Кларка. Именно тем, что в ней не было ничего броского, кричащего, неповторимого. Даже рост — 178 см — был самым обычным для мужчин. Всё это облегчало работу по подбору двойника. «Да, да, — твердил себе Кларк, — подыскать человека с такими данными — задача вполне реальная».
Был уже десятый час вечера. Кларк ещё работал, когда ему позвонили и доложили по телефону о прибытии двойников. Через полчаса на столе у Кларка лежали две толстые папки — досье двойников. Заметно волнуясь, Кларк из приклеенного внутри конверта торопливо достал крупные цветные фотографии. Их было три — на одной курсант был снят в фас, на другой — в профиль, на третьей — в полный рост. Взглянув на снимки, Кларк почувствовал некоторое разочарование: да, сходство с Гансом, несомненно, улавливалось — тот же раздвоенный подбородок, так же глубоко посаженные светлые глаза, много общего и в овале лица. Кларк достал из стола фотографию Ганса и положил её рядом со снимками курсанта, переводя взгляд с одной фотографии на другую. Да, сходство бесспорное. Но всё же далеко не полное, которого так хотелось добиться Кларку. Разница улавливалась даже не столько в чертах лица, сколько во внутренней индивидуальности каждого. У Ганса в лице было больше открытости, ясности, человеческой теплоты. В лице Физика чувствовались замкнутость, холодноватость, какая-то внутренняя настороженность, недоверчивость к внешнему миру. Гораздо больше Физик походил на Кушница там, где он был снят в полный рост, на фоне какой-то кирпичной стены. Окончательный вывод Кларк решил сделать завтра, понаблюдав обоих молодых людей, так сказать, в натуре. А пока, отложив снимки, Кларк принялся изучать личное дело.
