— Ты, похоже, проблему уже обдумал. Ну, излагай.
— Я вижу всего три способа повлиять на мировоззрение человека. Физический, химический и информационный.
— На примерах поясни, а то я после вчерашнего возлияния довольно туго соображаю.
— Ну, вот смотри. Химический способ. Даёшь человеку наркоту, и его мировоззрение резко меняется.
— Понятно. А физический?
— Тут сложнее. Какое-нибудь зомбирующее облучение, как в некоторых фантастических опусах. Только я ни в то, ни в другое не верю. Этот НИИ не химический и не физический. Потому для начала будет разумно эти версии отбросить. Ты же, если слышишь топот копыт, ожидаешь увидеть лошадь, а не зебру, а ведь и вариант с зеброй тоже возможен, хоть и очень маловероятен.
— Принцип Оккама. Читала. Я ж тоже грамотный человек, а не гуманоид какой-то. В смысле, не гуманитарий.
— Ты у меня самая умная. Особенно после пьянки. Так вот, остаётся только информационное воздействие. Тем более матюки, то есть русский язык, и есть информация.
— И какая же информация может сподвигнуть административного работника бросить тёплое насиженное местечко и направиться на экскурсию в Гималаи?
— Не знаю. И он этого не знает, судя по всему. Но предположить легко. То есть легко построить массу предположений. Например, он узнал дату, когда умрёт. Имеется в виду какой-нибудь несчастный случай, а не болезнь, поскольку он явно здоров. Если это долгожданное событие произойдёт сравнительно скоро, допустим, через полгода, то плевать ему теперь на этот НИИ матюков. Он захочет исполнить заветную мечту. Ведь откладывать уже некуда.
— Глупости! Нельзя знать будущее, потому что его нет. И никакого ясновидения тоже не существует.
— Ты это говоришь Верховному Магу? — ухмыльнулся Павел. — Пойми, неважно, истинно ли предсказание ясновидца. Если клиент верит, что ясновидец прав, то он и действовать будет так, как будто предсказание подлинное. Аж до того момента, когда для него станет очевидным, что предсказание ложно. Если, конечно, такой момент наступит.
— Поясни, — попросила Нина, поставив пустую чашку на пол.
— Представь, что мне захотелось устроить эту свистопляску вокруг директорского кресла. Я сообщаю, что я гениальный ясновидец, и в своём видении наблюдал городскую газету с некрологом. Несчастный директор НИИ погиб такого-то числа под колёсами грузовика, семья скорбит, коллеги по работе соболезнуют, ну и всё такое прочее. А вот фамилии директора не разглядел, какая досада…
— И что же, по-твоему, произойдёт дальше?
— Дальше Аристархов прикидывает, что наворовал уже достаточно, а там чем чёрт не шутит, может, предсказание и верно. Зачем ему рисковать? Тем более, он давно хотел поглядеть на Эверест, вот как раз самое время этим и заняться. В Гималаях, с учётом моего пророчества, для него безопаснее.
— А остальные?
— Его преемник — Ложкин, кажется — разбирая бумаги предшественника, находит текст пророчества. И ему легче в него поверить, потому что он уже знает, что Аристархов отнёсся к пророчеству всерьёз. Ну, а третьему вообще сомневаться не приходится — двое умных людей поверили, значит, и ему рисковать незачем. Кумулятивный эффект, так сказать.
— У тебя, Паша, не та репутация, чтобы твоим пророчествам верили безоговорочно.
— Так ведь и не я эту афёру проворачивал. Если Виктор узнал об этом от какой-нибудь раскрученной бабы Манги, бабы Штанги или бабы Яранги, а может быть, наткнулся на неизвестные катрены очередного Безвинно Пострадамуса, то вполне мог и поверить. Ну, а двое остальных — уже по инерции.
— Виктор ничего подобного не говорил. Ни нам, ни спецслужбам.
— А он сам в это пророчество не верит. То есть, верит, конечно, но никогда не признается в этом. Даже себе. Вот представь: ты спешишь, а тут твой путь пересекает чёрная кошка. И понимаешь, что делаешь глупость, но всё равно свернёшь. А когда будешь кому-нибудь объяснять причину опоздания, никогда не скажешь о кошке, а придумаешь что-то более убедительное. Причём вскоре и сама в это поверишь.
— Паша, допустим, ты прав. Как нам это поможет?
— Понимаешь, это меняет всю нашу концепцию.
— Концепцию чего? Говори, пожалуйста, проще, умоляю тебя!
— Концепцию этого дела. Контрразведка, или как там эта контора называется, исходит из того, что увольнения спровоцированы каким-нибудь ЦРУ. То есть, с их точки зрения, это дело с иностранным акцентом. Но разве разведки действуют так?
— Паша, откуда тебе знать, как действуют разведки? Ты что, судишь по советским и голливудским фильмам?
— Да просто рассуждаю с позиций здравого смысла. Был бы я на месте ЦРУ, желающего убрать Виктора из «матюков», я бы просто нанял его через какой-нибудь фонд Сороса для сравнительного анализа русского языка и языка непальцев. Тех, что за умеренную плату носят грузы заезжим альпинистам.
— Шерпов, — подсказала Нина.
— Да хоть йети! Лишь бы в Гималаях. И радостно побежал бы туда Витёк, теряя на бегу портки, забыв напрочь свой НИИ без всяких дополнительных пророчеств.
— Перельман вот от миллиона отказался. Не все русские учёные покупаются!
— Не сочти меня нацистом, Ниночка, но Перельман — не совсем русский учёный. В любом случае, такие люди — огромная редкость, и Виктор явно в их число не входит. Ты вот знаешь, что Пётр купил свой универмаг за деньги брата? В долг, понятное дело.
— Что-то такое слышала. Да, на бессеребренника Виктор не тянет, согласна.
— И ещё. Если ему верить, директор «матюков» занят исключительно тупой административной работой. Какой смысл врагу менять одного директора на другого? Ведь всё равно на это место кого-нибудь, да назначат. Вплоть до того, что из Москвы человека пришлют. И любой из них с работой справится. Так что в этом деле ЦРУ — излишняя сущность. Всё заверчено внутри русского мира. По крайней мере, для начала такая версия вполне сойдёт.
— Паша, ты клевещешь на русский мир. Но, как ни странно, ты прав.
Виктора Степановича Аристархова на посту директора сменил его заместитель Антон Петрович Ложкин, пробывший в этой роковой должности около двух часов, если окончанием каденции считать подачу заявления об уходе. Домашний телефон Ложкина не отвечал, зато мобильный откликнулся почти сразу же. Антон Петрович пребывал в отличном настроении и не имел никаких возражений против встречи с известным в городе магом. Он продиктовал адрес своего нынешнего местопребывания и подробно рассказал, как туда следует добираться на машине.
Воронцовы выкатили из гаража свой видавший виды «Форд». За руль села Нина, всё-таки вчера на её долю досталось существенно меньше коньяка, а Павел исполнял обязанности штурмана. Впрочем, Ложкин так толково описал маршрут, что сбиться с курса можно было только при огромном желании. «Форд» притормозил у ворот, ведущих внутрь так называемой «дачи». Хозяин их ждал, ворота сразу же отворил, и вскоре все четверо (включая супругу Ложкина, которую тоже звали Ниной) сидели за накрытым столом.
— Выпить не предлагаю, — извинился Ложкин. — У нас ещё на огороде работы полно, да и вы за рулём. По крайней мере, кто-то один из вас.
— Хватит нам выпивки за последнее время, — улыбнулась Нина Воронцова. — А вот компотик у вас просто отменный. Ради него одного сюда уже стоило ехать. Но мы, конечно же, приехали не за ним.
— Вчера вечером мне звонил Аристархов, совершенно пьяный, что обычно ему несвойственно. Предупредил, что дал Верховному Магу мой телефон. А я и не против. Если нам с Ниночкой тут чего-то и не хватает, так это общения. Итак, рискну предположить, что вас заинтересовала ситуация вокруг директорского кресла НИИ «матюков». Вчера вы поговорили с Виктором Степановичем, сегодня приехали ко мне. Хотите что-то у меня спросить? Спрашивайте, мне скрывать абсолютно нечего. Тем более, меня уже истерзали допросами и милиция, и контрразведка, вот только магов ещё не было.
— Вопрос простой и очевидный. Почему вы уволились всего через пару часов после того, как приступили к работе в новой должности? Что вас к этому побудило? — поинтересовался Павел.
— Его все об этом спрашивают, но он толком так никому и не ответил, — сообщила Нина Ложкина. — Мне, кстати, тоже это интересно. Хотя я считаю, что он всё правильно решил. Я давно его на это подбивала.
— Скажу вам то же, что отвечал и остальным. И я, и Ниночка родом из села. В том смысле, что не из города, сёла у нас разные. И поэтому работа на земле для нас удовольствие, а не источник отвращения, как для многих наших знакомых. Всю жизнь я разрывался между лингвистикой и сельским хозяйством. Пока у нас не открыли филиал московского НИИ, я преподавал в пединституте, в тридцать девять профессором уже стал, между прочим. Это одна сторона моей жизни. А вторую вы видите сейчас. Домик в деревне, примерно в сорока километрах от города, участок на двенадцати сотках, плюс ещё огород на полгектара. С этого всего вполне можно прожить. Сейчас мне пятьдесят четыре, возраст Ниночки называть не буду, но всем очевидно, что и ей не двадцать. За те два часа, что я был директором, я сравнил, чем мне интереснее заниматься: административной рутиной в «матюках» или сельским хозяйством рядом с любимой женщиной. Моё решение вам известно.
