Ознакомительная версия.
Каждый из гостей баронессы представлял интерес для Вайса. Научный интерес, если можно так выразиться. Самого беглого знакомства с ними было достаточно, чтобы понять, как полно воплощали они в себе то, что составляло сущность строя, породившего фашизм.
Искренне, по-человечески заинтересовал Вайса только один гость баронессы — инженер-химик Карл Будгофт, работавший на ведущемся "ИГ Фарбениндустри" строительстве завода искусственного каучука.
Это был крупный специалист по производству синтетического каучука, в котором так остро нуждалась Германия. Будгофт принадлежал к числу необходимых рейху людей и поэтому держался совершенно независимо. Он мог позволить себе многое, зная, что едва ли кто-нибудь отважится хоть пальцем тронуть его.
Седовласый человек с моложавым лицом, нервозный, раздражительный, он был склонен к неосмотрительным, едким суждениям.
На вопрос, где он живет, Будгофт ответил:
— В паршивом провинциальном городишке Освенциме, который скоро прославится в веках как мировой центр работорговли.
— Скажите лучше, Карл, — спросил его профессор, — что нового вы собираетесь подарить науке?
Будгофт усмехнулся:
— Труд о влиянии тугих мундирных воротников на зрение солдат.
— Но это, скорее, медицинская проблема, — улыбнулся профессор. — Вы шутник, Карл! С вашим умом и знаниями, — льстиво добавил он, — вы давно могли бы подарить рейху что-нибудь исключительное.
— Профессор, — живо отозвался Будгофт, — я весь к вашим услугам. Желаете кислотные растворители для трупов умерщвленных вами младенцев? Какая будет экономия в топливе! Ведь вы, кажется, отправляете их в крематории?
— Вам не следует много пить. И, кстати, среди моих пациентов нет никаких младенцев. Вы все преувеличиваете.
— Преуменьшаете, вы хотите сказать?
— Бросьте, Карл! Каждый из нас делает свое дело.
— Делает, но по-разному.
Профессор, будто не расслышав, услужливо наполнил коньяком узкий сверху и широкий снизу бокал, который держал в ладонях Будгофт. Тот машинально сделал несколько глотков. На впалых висках инженера выступили капельки пота. Глядя на господина Шика, он спросил:
— Слушайте, господин Шик. Знаете, как называют военнопленных у нас на стройке?
— Если нарушение не носит очень злостного характера, кладут на козлы и отпускают ни в коем случае не свыше двадцати пяти ударов по мягким частям тела.
— А кто считает эти удары?
— Конечно, сам провинившийся.
— А если он после десяти — пятнадцати ударов теряет сознание?
— Делают перерыв.
— И кто должен потом продолжить счет?
— Он же.
— Но человек, едва придя в сознание, не способен считать.
— Естественно.
— И тогда его забивают насмерть?
— Солдаты действуют по инструкции, — напомнил Шик. — Считать обязан провинившийся, и он сам виноват, если не использует предоставленного ему права. — Спросил обидчиво: — Вас самого разве не пороли в школе? И отец не порол? Странно!
Чтобы предотвратить вспышку ярости Будгофта, Вайс предложил ему прогуляться по парку. Тот, несколько смущенный своей горячностью, охотно согласился.
Темные шеренги лип с култышками обрезанных ветвей, скорлупа льда на дородках, тонкий, жалобный месяц...
Лицо Будгофта было почти таким же белым, как и его волосы.
Он сказал Вайсу с отчаянием:
— Вы не представляете, какой это яд — лагеря!. .
— Почему же не представляю? — Иоганн усмехнулся. — Вы, очевидно, забыли, к какому роду службы я принадлежу?
— Но вы же не гестаповец?
Вайс ответил:
— По убеждению — нет.
Будгофт подхватил оживленно:
— Вы правы, среди нас есть гестаповцы не по службе, а по образу мышления.
— Вы имеете в виду тех? — Вайс кивнул по направлению к дому.
Будгофт спросил:
— Вы считаете, что я был неправ, когда сказал, что Освенцим — центр работорговли?
— Я думаю, вы ошибаетесь.
— А почему?
— Есть и другие районы лагерей, не меньших масштабов.
— О! — радостно воскликнул Будгофт. — Эта ваша поправка дает мне надежду, что вы не осуждаете меня за мои слова.
— Напротив! Я просто считаю, что вы были не совсем точны, характеризуя ваш город.
Будгофт пожаловался:
— Гостиница, в которой я живу, переполнена представителями различных фирм, прибывшими для приобретения рабочей силы. И, поскольку я здесь уже почти абориген, они обращаются ко мне за советами. Лагерная администрация сбывает им людей, находящихся в таком состоянии, что половина их умирает в пути. Это не столько убыточно, сколько представляет некоторое неудобство для финансовой отчетности, документы которой должны сохраняться в архивах фирмы.
— И что же?
— Ну как вы не понимаете! — рассердился Будгофт. — Ведь в бухгалтерских книгах Стиннесов, Фликов, Борзигов будет значиться сотни тысяч трупов, за которые были заплачены деньги.
— А при чем здесь вы?
— Ну как же! Филиалы "Фарбен" здесь обосновались давно, и сотрудники управления рабочей силой концерна прибегали к особой бухгалтерской методике, чтобы зашифровать такого рода убытки.
— Значит, представителей других фирм заботит этическая сторона дела? — спросил Вайс.
— Да. И, очевидно, потому, что все это преступно и гнусно.
— Но это утверждено имперским правительством — значит, законно. И, как я слышал, даже установлены твердые цены, чтобы не было спекуляции людьми.
— Вы серьезно?
— А разве к этому можно относиться иначе как серьезно? — в свою очередь спросил Вайс. — Но я просто констатирую, что мы, немцы, узаконили торговлю людьми и это не совсем совпадает с общечеловеческими законами.
— Но человечество нас ненавидит! — с отчаянием воскликнул Будгофт.
— Вы полагаете, все мы, немцы, заслуживаем ненависти?
— В глазах других народов — да.
— Но вот это ваше признание свидетельствует о том, что есть разные немцы.
— Вы хотите сказать, какой я немец?
— Вы уже сказали.
— Я не все сказал. — На бледных щеках Будгофта выступили красные пятна.
— Среди немецких рабочих, которые руководят на стройке военнопленными, есть такие, которые, невзирая на то, что сами могут очутиться в положении этих заключенных, оказывают им всяческую помощь. А ведь эти наши рабочие были отобраны и проверены гестапо как наиболее благонадежные и преданные рейху. Но вот недавно одного из них казнили за то, что он помог бежать группе заключенных. И он не один помогал им. Но когда беглецов поймали, они никого не выдали. Это произвело очень тяжелое впечатление на всех наших рабочих.
— Почему тяжелое?
— Ну как же! Русские — наши враги, и они могли назвать имена десятков немцев, отомстить нам, потому что всех названных, несомненно, казнили бы. А они ни одного не назвали. Во время побега они убили охранников, а наших двух рабочих только связали.
— Кажется, у советских это называется чувством пролетарской солидарности?
— Я не знаю, как это у них называется, но в результате существует предположение, что среди наших рабочих возникло нечто вроде тайной организации помощи русским.
— Вы сообщаете об этом мне как сотруднику абвера?
— Нет, отнюдь нет. Просто мне показалось, что вы... — Будгофт замялся.
— Что вам показалось? — строго спросил Вайс.
— Ну, просто, что вам не очень симпатичны гости госпожи баронессы, общество которых мы покинули.
— Вы ошибаетесь.
— Нет, — решительно объявил Будгофт, — я настолько не ошибаюсь, что заявляю вам здесь: я симпатизирую моим рабочим больше, чем всем этим господам.
— Вам не следует много пить, — мягко упрекнул его Вайс. — И еще больше не следует в таком состоянии откровенничать с кем-либо.
— Слушайте, — восторженно заявил Будгофт, — ну их к черту! — Он махнул рукой. — Поедем сейчас ко мне в Освенцим. Я вас познакомлю с чудными ребятами. Один — учитель, другой, как и я, — химик, но они, понимаете, настоящие немцы, не из коричневых.
— Есть еще другие цвета, — уклончиво заметил Вайс.
— Например? — спросил Будгофт. Потом вдруг, как бы догадавшись, успокоительно объявил: — Да нет, они вовсе не красные. Вы что подумали, что я сочувствую красным? Никогда. Просто мои друзья, как и я сам, стыдятся того, что сейчас творится.
Вайс сказал:
— Но там, где расположены военные заводы, теперь дырявое небо, и приглашать туда — это все равно что приглашать в гости на фронт.
Будгофт лукаво усмехнулся:
— Вы забываете, что "ИГ Фарбениндустри" не только представитель германской империи. Американская авиация не станет бомбить наши цехи.
Это то же самое, что бомбить у себя дома дюпоновские химические заводы: удар был бы нанесен по общим капиталовложениям.
— А англичане?
— Две тысячи английских военнопленных работают здесь на наших предприятиях. Гестапо организовало побег двух англичан. Они должны предупредить Черчилля: ведь нельзя же бить по своим!
Ознакомительная версия.
