– Трубу я нашел. К забору прислонена. Зачем, спрашивается? А наверху колючка примята. Ушел гад.
Капитан в этом и не сомневался. Как, впрочем, уже почти отпали у него сомнения в том, что все намного хуже, чем могло показаться сначала…
Глава шестая
«Служили два товарища, ага…»
Много бед и невзгод испытала
В непрестанных боях наша часть,
Много в ней наших братьев не стало,
Защищавших советскую власть.
Народная песня
– Да ты спятил, хлопец!
Дед рванул из зубов папиросу. Выплюнул на ладонь бумажный остаток, потом смахнул его с ладони в пепельницу. Когда Степан Георгиевич нервничал, он жевал папиросный мундштук. Измочалив зубами, но не докурив свою «казбечину», он обрывал конец и продолжал курить, пропуская дым уже через укороченный мундштук. Так он иной раз добирался чуть ли не до табака.
– С глузду съехал! – Дед давно уже не сидел за столом. Он ходил. Не вышло у него посидеть.
– Не съехал. Фуфло это все. Туфта.
– Бомба не настоящая, муляж?
– Не думаю. Хотя я и не стал дожидаться прихода саперов. Мне стало вдруг скучно и тревожно. Скучно на заводе, тревожно здесь, – Шепелев постучал себя пальцем по лбу.
– Рассказывай, рассказывай. Богато у тебя, как погляжу, дум в котелке народилось. Ермак ты наш, Тарас Бульба. Ну, делись, делись!
Дед принялся расхаживать между столом и занавесью, за которой скрывалось не окно – какое окно на подземном этаже! – а карта Ленинграда с отмеченными на ней объектами повышенного и обыкновенного оборонного значения. Дед напоминал в такие минуты зверя, мающегося в клетке зоосада. Сходство усиливали: худоба его, маленький рост и кособокость (создавалось впечатление, что его рука утяжелена пудовой гирей).
– Диверсию на «Красной заре» мы предотвратили. Факт. И факт приятный. Для нашей группы эта диверсия удачно подвернулась, хороший козырь перепал, жирный. – Капитан, присев на широкий лакированный край стола, дымил «Пушкой». – Хотя диверсия эта сама по себе как диверсия не стоит того, чтобы я тебе о ней докладывал.
Дед был одним из тех троих проживающих на этом свете людей, к кому Шепелев обращался на «ты». Обращался, разумеется, когда они говорили с глазу на глаз.
– Ну, ну, – повторял, расхаживая, Дед.
– Хотя диверсия эта в своем роде уникальная. За два года не припоминаю я что-то таких в нашем городе. Я имею в виду настоящих, доподлинных диверсий. Где действительно подкладывали бы взрывчатку, чтобы действительно что-то подорвать. Ты извини, Дед, путано говорю, но у самого в голове изрядная путаница.
– Да ну! – удивился Дед и даже на миг остановился. – А кто же, хлопчик, до этого дня взрывал? Скажем, на «Русском дизеле»?
– А никто, – капитан смотрел на ботиночный носок, которым покачивал. – За известные мне два года взрывалось, рушилось, ломалось без участия шпионов и прочих врагов. Разгильдяйство, халатность и стечение обстоятельств. Делать больше нечего вражеской разведке, как заниматься диверсионной деятельностью в мирное время. Охота им проваливать своих людей, с трудом внедренных и легализованных или завербованных ради того, чтобы нанести слону булавочный укол.
– А враги народа?! – Дед вмял в пепельницу недокуренную папиросу и снова вытащил портсигар. – Те что внутри… Затесавшиеся. Которые вредители… Против строя. Ну?
– Враги народа-то? – переспросил капитан. – То есть те, кто ничьи не агенты, а сами по себе враги? Они тихо ненавидят, скрежеща зубами, но любят жизнь не меньше, чем остальные граждане. И не то что бомбу подложить, но и слова дурного о Советской власти не скажут. Они дожидаются… думаю, они и сами уже не зная – чего именно. Исключая психов, – добавил капитан, подняв вверх пальцы с зажатой между ними папиросой. – Те могут выкинуть что угодно. Но их – меньше чем один на тысячу.
– Мирное время, говоришь? Ну, ну! – старший майор Нетунаев Степан Георгиевич грыз в зубах потухшую папиросу и, продолжая безостановочно расхаживать, хрустел пальцами. – О чем ты гуторишь, а! Мы уже давно живем в состоянии войны. Беспощадной. Смертельной. Где любой урон врагу… ну как бы выбивает кирпич из стены врага.
– Война, согласен, да не та. – Шепелев затушил папиросу и взял со стола старшего майора карандаш, он любил во время разговора что-нибудь вертеть в пальцах. – Идет наращивание мощи и война разведок. Сейчас в двести раз полезнее не взорвать завод, а узнать, что он выпускает, в каких количествах, его точное месторасположение, как легче на него проникнуть. Диверсантов, конечно, внедряют к нам не меньше, чем мы к ним. Только диверсант – это бомба в пустом поле. Если взорвать ее, когда никого нет, то заряд пропадет зря. А если подорвать ее, когда над ней пойдет машина командарма, то один взрыв наделает столько же бед, сколько под силу лишь танковому корпусу.
– Ты, хлопец, не понимаешь! – сильнее прежнего хрустнули пальцы Деда. – Урон, он не обязательно военный. А политический! Что важнее. Нам хотят показать, что мы беспомощны. Чтобы народ усомнился, посеять панику. Или того хитрее. Устроить провокацию, чтобы, скажем, внести раскол в органы. Допустим, мы не справимся, не найдем. И кто-то воспользуется, скажем, Алянчиков. Чтобы вовремя выскочить, как черт из печи, с готовой писулькой на меня, дескать, Нетунаев расплодил бездельников, развел кумовство, развалил работу. А за мной и тебя, – старший майор ткнул узловатым пальцем в сторону Шепелева, – сам понимаешь. И еще многих прихватят за компанию. Думаешь, врагу не нужны наши свары?
– Согласен, – кивнул капитан. – Но не в нашем случае. Добиваясь той цели, о которой ты говоришь, работали бы тоньше и умнее.
– Ты, капитан, конечно, образованный и все такое, но…
Зазвонил один из телефонов. Дед зло плюнул на пол и схватил трубку.
– Да! – В «да» старший майор Нетунаев вложил все то, что накипело за время разговора с капитаном. У того, кто позвонил, уж точно должна была пострадать барабанная перепонка.
Шепелев понимал состояние Деда. Понимал, как нелегко давалось Деду не повышать голос, сдерживать себя, не срываться в крик. Других бы за такие разговорчики и тон, за нарушение субординации он уже пять минут назад заставил сдать оружие и отправил бы под арест. А с ним терпит, бедняга. Но так уж распорядилась жизнь, что конкретно он, капитан Шепелев, конкретно ему, старшему майору Нетунаеву в служебном кабинете один на один может говорить что угодно и как угодно.
Шепелев продолжал вертеть карандаш, наблюдая, как Дед говорит по телефону.
– А самому не принять решение?! За мамкину юбку держитесь! Отвечать боишься! – метал молнии Дед в черную крышку трубки с крупными отверстиями, под которой от его голоса накалялся микрофон. – Давай звони Федору, подключай его и проводите обыск. Да, мой приказ!
Дед бросил трубку на рычаг.
– Чего ж ты мне только сегодня надумал глаза открыть, поговорить в откровенность? – чувствовалось, что Нетунаев несколько успокоился. Он возобновил хождение вдоль стола, но двигался медленнее, из пальцев хруст не выжимал.
– Потому как, чую, ждут нас лихие события, – ответил Шепелев.
– Ты это о чем? – Дед достал новую папиросу, принялся разминать ее в пальцах.
– Да все о том же, Дед, о «Красной заре».
– Ну-ка, покажи мне, где эта «Заря» твоя! – Нетунаев сдвинул занавесь на стене.
На открывшейся карте город походил на полотно художника, экспериментирующего с цветовыми пятнами. Что означает тот или иной цвет на карте, было известно немногим.
– Вот, – капитан приставил карандашный грифель к одному из кружков. –
На Выборгской стороне, возле завода имени Карла Маркса.
– Ага, – вгляделся старший майор. – Отмечено лиловым. Объект повышенного оборонного значения. Что выпускают?
– Аппаратуру связи. Телефоны, коммутаторы и все по связи для нужд армии.
– Серьезное же дело!
– Ничего серьезного. Самый большой ущерб заводу – обрушилась бы стена, встал бы на какое-то время кузнечный цех. Вот и вопрос, Георгич, – капитан отошел от карты, – стоило ли ради этого убивать? Это убийство…
– Какого-то слесаря?
– Фрезеровщика. Так вот…
– Погоди. А как же ты дотумкал только по уголовной сводке, что готовится диверсия?
– Во-первых, я очень умный. Во-вторых, я всегда предполагаю худшее. Метод такой. Сегодня он опять сработал. Оправдались худшие предположения. И, боюсь, продолжат оправдываться.
Опять зазвонил телефон. На этот раз внутренней связи.
– Кто пришел? Ничего посидит. Вызову. Пусть ждет, сказал! – рявкнул Дед.
– Правильно. Пусть посидит, хотя и не знаю кто. – Капитан показал карандашом в направлении приемной. – Потому что, Георгич, мое дело точно серьезнее, чем у него. Вот слушай внимательно! Убийство. Меня поразила та легкость, с которой пошел на него агент, без раздумий пошел, не боясь посадить себе на хвост вдобавок и милицию. Мне кажется, объяснение этому такое. Ему приказано после акции сразу, без промедления уходить. И еще здесь же и это важнее. Я спрашивал себя, почему пропуск добыт ценой убийства? Ради устроения довольно несерьезного взрыва на оборонном заводе идут на убийство. Только спешка все объясняет. Дело в срочности полученного агентом задания. Некогда было придумывать хитрые комбинации, пришлось действовать примитивно, но верно. И он…
