Вот как, оказывается, звали Поручика.
— Не ПодъяблОнский, а ПодъЯблонский, — обидчиво поправил он. — Сколько раз говорить, товарищ старший майор.
— Ну извини, — хмыкнул Октябрьский.
Бойцы группы захвата залегли шагах в десяти, густой цепочкой. Ни звука, ни разговоров — слились со снегом и как нет их.
Полежали так с полчаса. От земли пробирало холодом, даже сквозь ватник и теплую фуфайку.
Потом Поручик шепнул:
— Летит!
Через несколько секунд Егор тоже услышал ровный, медленно приближающийся гуд, а еще полминуты спустя уверенно сказал:
— «Дуглас», «Ди-Си»-третий. Транспортно-пассажирский, двухмоторный. Мы их тоже выпускаем, по лицензии. У нас он «Пэ-Эс»-84 называется. Идет где-то на 3000 метров. Скорость, по-моему, немного за двести, крейсерская.
Поручик уважительно на него покосился.
— Хорошо иметь рядом специалиста, — похвалил Октябрьский. — Ишь ты, конспираторы, даже о марке самолета позаботились. Обычно для сброса они обходятся «юнкерсами». В Абвере-2, на базе группы «Т», имеются иностранные самолеты всех марок, но зазря их не гоняют, только в особых случаях. Значит, груз действительно особой важности.
Немцы на просеке засуетились, встали в линию, метрах в тридцати друг от друга.
Октябрьский заметил:
— Понятно, почему костров нет. Фонарями сигналить будут. Оно проще, и следов не останется.
И точно: над головами агентов вспыхнули три ярких пятна — то загорятся, то погаснут.
— Пора, товарищ начальник? — выдохнул Головастый.
— Не пора. Пусть сначала груз сбросят. Не понравится летчику что-нибудь, улетит, а мы зря дров наломаем. — Старший майор приказал поручику. — По три бойца на каждого. Двое берут, третий подхватывает фонарь и держит, помигивая. Только не вспугните.
— Ничего, — спокойно ответил тот. — Они сейчас вверх смотрят, и слух нацелен не на периферию, а на звук мотора.
Подъяблонский уполз в темноту, а старший майор достал из-под куртки необычного вида бинокль и стал смотреть в небо.
— Это ночного видения, да? — шепнул Егор.
— Да. Причем с дальномером… Всё правильно, высота три сто. Молодцом, товарищ военлёт… Пошел на второй круг… Замедлил ход. Сейчас сбросит… Есть! Парашют раскрылся… Это человек! Дорин. сколько времени он будет спускаться?
— С трех тысяч? Если б не ветер, то десять минут. А с ветром… — Он прикинул скорость — пять метров в секунду, плюс-минус. — Минут тринадцать.
Старший комиссар отшвырнул бинокль в сторону, обернулся, энергично махнул.
Из ельника метнулись серые, едва различимые тени — это пошла группа захвата.
Октябрьский скороговоркой объяснил, не сводя глаз с просеки:
— Раз парашютист — понадобится пароль. У нас тринадцать минут, чтоб его добыть… Хорошо взяли, чисто!
Три световых пятна на поляне качнулись совсем чуть-чуть, и снова восстановили прямую линию, слаженно замигали.
— Вперед!
Старший майор так рванул с места, что Егор сразу отстал, а местный чекист и вовсе трюхал далеко позади.
Каждого из немцев держали двое бойцов — вмертвую, на глухой залом. Раздавались стоны, сдавленное кряхтение.
— Следи за временем, — бросил Октябрьский и ткнул пальцем в долговязого гауптмана. — Эй, вы! Пароль для парашютиста!
— Я немецкий дипломат, — прохрипел согнутый в три погибели Решке. — Я третий секретарь посольства. Требую консул. Какой парашютист? Мы с друзьями идем на рыбалка.
— Пароль! — перебил его старший майор. — Иначе прикончу.
— Не посмеете!
— Пошли люди ловить рыбу, да под лед провалились. Обычное дело. Ну-ка, в воду его. Башкой!
До берега было метров десять. У самой кромки лед подтаял, между белой коркой и серым песком чернела полоса воды.
Гауптмана поволокли к озеру, сунули головой под ледяной край. На помощь подоспели еще двое бойцов, навалились немцу на ноги. Решке бился, плескалась вода.
— Тех двоих подвести ближе, пусть полюбуются! — крикнул Октябрьский, не оборачиваясь. — Дорин, время!
Егор посмотрел на часы. Рука ходила ходуном, голос предательски дрогнул:
— Полторы минуты!
Он оглянулся на немцев. Выражение лиц у них было одинаковое: смесь недоверия и ужаса.
Один из солдат, державших фонарь, покачнулся.
— Держи, мать твою! — рявкнул Поручик. — Если нервишки слабые, служи в балете!
Перед глазами у Егора был светящийся циферблат. Секундная стрелка медленно перебиралась с деления на деление.
— Вынуть, товарищ начальник? — спросил Головастый, переминавшийся с ноги на ногу у самого берега. — Может, теперь скажет?
— Я тебе выну! Дорин, время!
— Три минуты!
Гауптман больше не бился, ноги нелепо расползлись в стороны.
— Пускай валяется, — приказал Октябрьский. Бойцы встали, растирая заледеневшие руки.
Неподвижное тело осталось лежать, погруженное в воду до пояса. Егор сглотнул. Фрица, наверное, еще можно было откачать. Неужто старший майор не прикажет вытащить?
— Теперь вон того, Лауница!
Носатый немец взвизгнул, и Егор вспомнил, как Октябрьский тогда сказал: «Хорошее лицо. Слабое. Вот с ним и поработаем».
— Пароль!
Лицо фон Лауница прыгало, губы дрожали. Сейчас, сейчас расколется! Но нет, немец молчал
— Четыре минуты тридцать секунд, — доложил Егор.
Вдруг очкастый (как его, Штальберг) крикнул:
— Я! Я скажу пароль! Только условие — его тоже… — И мотнул головой на фон Лауница. — Под лед. Сами понимаете…
— Понимаю, — кивнул Октябрьский. Подошел, придвинулся к Штальбергу вплотную.
Шепотом спросил:
— Ну?
Тот едва слышно выдохнул:
— «Фау-Цет».
— Ясно. — Старший майор сосредоточенно смотрел очкастому в глаза. Потом приказал. — Этого тоже под лед.
Отчаянно, упирающегося Штальберга поволокли к берегу, сунули головой в воду, и кошмарная, сцена повторилась.
— Зачем?! — не выдержал Дорин.
— А ты на носатого посмотри, — вполголоса ответил Октябрьский.
Фон Лауницу, похоже, отказали ноги — он висел на руках у бойцов, губы дергались, ресницы часто-часто моргали.
— Время?
— Восемь минут сорок секунд.
Штальберг лежал точно в такой же позе, как Решке, по плечи погруженный в воду. Судороги уже кончились.
— Пароль? — спокойно обратился Октябрьский к последнему из немцев.
Тот зажмурился, но кобениться уже не стал:
— Скажу, скажу! Ли… Линда!
— Что и требовалось доказать, — наставительно посмотрел на Егора старший майор. — А то «Фау-Цет»… Так, пароль есть. Где наш херувимчик?
Поручик, оказывается, успел подобрать бинокль ночного видения и не отрываясь смотрел вверх.
— Он, товарищ начальник, хитрый. Стропы тянет, на лед спуститься хочет. Чтоб обзор у него был, подходы просматривались. Хреново. Группе не подойти. Какие будут приказания?
— Как это он не боится, что лед проломится? — удивился Головастый, хотя сам не так давно говорил, что на озеро может и самолет сесть.
Судя по кромке, ледяной покров был сантиметров семьдесят-восемьдесят. Ходить и даже подпрыгивать — сколько угодно, а вот если с размаху плюхнется парашютист…
— Что это там чернеет? — спросил Поручик, глядя через бинокль на озеро. — Вон там. Часом не остров?
— Точно! — подтвердил Головастый. — Островок. Маленький, метров тридцать в поперечнике.
— Туда он и целит. Усмотрел сверху. Ишь, мастер парашютного спорта.
Егор небрежно сказал:
— И ничего особенного. Я бы тоже приземлился. При пятиметровом ветре — запросто. Если б остров был метров десять, тогда, конечно…
— Значит так, — прервал дискуссию Октябрьский, очевидно, уже принявший решение. — Дорин, идешь со мной. Остальным оставаться на берегу. До моего сигнала… Или до выстрелов. Этому, — показал он на поникшего фон Лауница, — кляп в рот. На всякий случай.
Вдвоем перепрыгнули через полосу воды на лед, быстро зашагали. Под ногами похлюпывало, несмотря на минус два. Еще пару дней теплыни, и завздыхает покров, треснет.
Парашютиста было видно уже невооруженным глазом. По серебристому небу скользил белый конус, спускаясь к темному пятну островка. Похоже, приземлится раньше, чем мы дотопаем, прикинул Егор. Идти было метров триста.
— Linda, Linda, mein Scha-atz…[5] — напевал Октябрьский на мотив «Светит месяц, светит ясный».
И Егору было совсем нестрашно. Не то что несколько минут назад, на берегу, когда топили шпионов.
— Товарищ старший майор, а как вы догадались, что Штальберг набрехал про пароль?
— Я его досье помню. Зубастый волчище. Железный крест у него за Испанию. Такой легко не сломается. К тому же литературу надо знать. Балладу «Вересковый мед» читал? Про то, как шотландцы хотели выведать у отца с сыном особо секретные сведения? А старик им велит сына убить — тогда, мол, скажу. Они, дураки, послушались.
