Николай Томан - Прыжок через невозможное

Мрачно ходит он по скрипящим половицам штабной избы, пытаясь представить себе, что происходит сейчас в овраге, условно названном «Дарьялом». Все действует ему на нервы, даже негромкое пение Грачика, на которое он обычно не обращает никакого внимания. А в репертуаре сержанта сегодня «Сильва», и он самозабвенно выводит:

— Да помолчите вы, Грачик, со своей частицей черта, — раздраженно говорит капитан. — У меня тут все сто чертей! — стучит он себя в грудь. — Кончайте лучше работу поскорее.

— Так ведь когда я пою, товарищ капитан, у меня производительность повышается.

— Чего нельзя сказать о твоих слушателях, — ехидно усмехается писарь Сачков. — Попробуй сегодня показать образцы высокой производительности без музыкального сопровождения.

Обиженный Грачик умолкает, а капитан досадует на себя за то, что сделал ему замечание, тем более, что без его пения становится еще тоскливее. Срочной работы у капитана нет, а заниматься своим повседневным делом он сейчас просто не в состоянии.

И вдруг звонок. Капитан бросается к телефону, надеясь, что это Абрикосов, которого он просил сообщить о ходе репетиции в «Дарьяле». Но звонят, оказывается, из разведотдела штаба армии.

— Срочно зайдите к нам, капитан, — говорит ему помощник начальника отдела. — Важные сведения для вас. Касаются операции «пэчээн».

— Я один в штабе, сейчас не могу.

— Оставьте за себя кого-нибудь из сержантов, по телефону мы не можем сообщать вам эти сведения.

— Старший сержант! — обращается капитан к писарю Сачкову. — Вы остаетесь за меня. Будут звонить из «Дарьяла», доложите, что я срочно вызван к полковнику Кононову.

Разведывательный отдел штаба армии недалеко, всего в ста метрах.

— Вот какое дело, товарищ капитан, — говорит Туманову начальник отдела полковник Кононов. — Этой ночью взяли мы немецкого разведчика, унтер-офицера Шнабеля. Только что закончили его допрос. Он сообщил, это немцы начали дополнительные фортификационные работы. Особенно в квадрате двадцать два — ноль пять. На мой вопрос: «Почему именно там?» ответил, что ждут в этом районе наших активных действий. Понимаете, что это значит?

— Нет, не понимаю, товарищ полковник, — удивленно разводит руками капитан Туманов. — Просто невероятно! Откуда могут быть известны им наши намерения? Мы ведь на этом участке ничего еще не предпринимали.

— На меня этот разведчик произвел впечатление гитлеровского фанатика, — замечает помощник начальника разведотдела. — Он даже не стал скрывать, что является членом фашистской партии.

— А какое это имеет отношение к полученным от него сведениям? — спрашивает полковник Кононов.

— Он мог и выдумать все это, чтобы ввести нас в заблуждение.

— А чем объяснить, что назвал он именно квадрат двадцать два — ноль пять?

— Да тем, что мы сами спрашивали об этом квадрате. Вернее, показали ему этот квадрат на карте. А он вообще все преувеличивал: и численность своей дивизии, и мощность ее оборонительных укреплений. Сообщил даже такое, чего унтер-офицер и знать не мог.

— Возможно, он и присочинил кое-что, — после некоторого раздумья соглашается со своим помощником полковник Кононов, — вы, однако, доложите о нашем разговоре генералу Кунакову, товарищ Туманов.

Когда капитан возвращается в штаб инженерных войск, его уже ждет там старший сержант Брагин. Он только что вернулся от Голикова, чтобы доложить о его наблюдениях.

Слушая Брагина, капитан Туманов все более мрачнеет. Немцы, значит, действительно произвели минирование поймы правого берега Гремучей. Весьма возможно, что и весь берег укрепили. В связи с этим сообщение пленного немецкого унтер-офицера теперь уже не кажется ему выдумкой.

Звонок майора Абрикосова раздается только к концу дня. Он радостно сообщает, что репетиция в «Дарьяле» оправдала все их надежды.

«Каково теперь будет вылить на их головы ушат холодной воды?» — невесело думает Туманов.

Генерал, однако, выслушивает его с завидным спокойствием. Он вообще умеет блестяще владеть собой. Зато майор Черкасский-Невельской явно обескуражен. Даже подполковник Лежнев заметно меняется в лице.

— Может быть, пошлем кого-нибудь проверить это? — предлагает капитан Туманов. — Голикова, например. Он не подведет…

Генерал недовольно машет рукой. Долго ходит взад и вперед, крепко сцепив руки за спиной. Офицеры сидят притихшие, борясь с искушением закурить. Слышно, как тяжело дышит тучный Лежнев.

— Нет, — решает наконец начальник инженерных войск, — никого мы на тот берег посылать не будем. Я не верю, что немцы разгадали наш план. А если мы пошлем к ним кого-нибудь и он попадется или чем-нибудь обнаружит себя, это их непременно насторожит. Я доложу свое решение командарму и думаю, что он разрешит нам осуществить нашу операцию по утвержденному им плану.

Командующий только что вернулся из штаба фронта. Там обсуждался план предстоящего летнего наступления. Войскам Белорусских и Прибалтийских фронтов поставлена задача — разгромить группы немецких армий «Север» и «Центр», освободить Белоруссию. Наступление должно начаться во второй половине июня сразу всеми фронтами.

Взволнованный этим решением Верховного Главнокомандования и очень уставший за день, командующий намеревается отдохнуть хотя бы полчаса, но его уже ждет начальник инженерных войск со срочным докладом. Да и обстановка теперь такова, что незамедлительно нужно вносить серьезные коррективы в его планы.

Доклад Кунакова выслушивает он молча, не задавая никаких вопросов. И даже после того как генерал кончает, командующий долго еще молча сидит за столом. Потом расстилает карту и задумчиво всматривается в нанесенную на нее красным и синим карандашами обстановку.

— В принципе я с вами согласен, Евгений Ильич, — произносит он наконец, но по интонации его голоса генерал Кунаков чувствует, что в его отношении к операции «ПЧН» что-то изменилось. И произошло это, конечно, в штабе фронта.

— Я тоже не верю, что немцы могли разгадать наш замысел форсирования Гремучей в квадрате двадцать два — ноль пять, — продолжает командарм, доставая карандаш и делая какие-то пометки на своей карте. — Разгадать это вообще невозможно. Об этом они могли лишь узнать от кого-нибудь, что тоже исключается, так как посвящен в эту операцию слишком ограниченный круг лиц.

Помолчав, он добавляет:

— А между тем штабу фронта только что стало известно, что они неожиданно произвели перегруппировку своих войск, и это меня очень настораживает.

— Вы думаете, что это в связи с операцией «пэчээн»?

— Утверждать ничего пока нельзя, но операция эта все равно не произведет уже прежнего эффекта. Мы ведь рассчитывали стремительным броском через Гремучую в квадрате двадцать два — ноль пять прорвать оборону пехотной дивизии генерала Ганштейна и выйти в тыл их танковой армии. А немцы передислоцировали теперь ее дивизии так, что неожиданный удар уже невозможен. К тому же дивизию Ганштейна укрепили частями противотанковой артиллерии, переброшенными с других участков фронта.

— А почему бы не объяснить эти действия немцев тем, что они догадались наконец, где мы будем наносить главный удар, и укрепляют теперь вообще все части группы армий «Север» и «Центр»?

— Не думаю, чтобы это было им так уж ясно, — задумчиво качает головой командарм. — Нам достоверно известно, что начальник штаба немецкого верховного командования генерал-фельдмаршал Кейтель еще совсем недавно на совещании генералов Восточного фронта официально заявил, что Красная Армия готовится нанести главный удар на Юго-Западном театре военных действий. Указал даже, что будет это между рекой Припятью и Черным морем. Наше командование, конечно, помогло противнику утвердиться в этом заблуждении, продемонстрировав ложное сосредоточение войск северо-восточнее Кишинева.

— Но теперь-то, когда нам приходится осуществлять такие небывалые перевозки войск и техники по железным дорогам, перегруппировывая армии, могли же они сообразить, что именно тут, на северо-западном участке фронта, готовится главный удар?

— Теперь, по-видимому, сообразили, но, кажется, по-прежнему считают, что удар этот будет отвлекающим, второстепенным. Свидетельствует о том размещение их войск. Сто одиннадцать дивизий и десять бригад держат они на тысячекилометровом участке фронта между Припятью и Черным морем. А на участке в тысячу семьсот километров между Финским заливом и Припятью лишь восемьдесят девять дивизий и две бригады.

— И все-таки, товарищ командующий, я не верю, чтобы немцы могли догадаться о нашем плане, — убежденно произносит генерал Кунаков. — Это было бы подобно чуду.