Лидия Александровна поспешила заговорить о делах. Украдкой она рассматривала Сергеева.
О нем мало было известно. В кабинете заместителя торгпреда он рассказывал, что служил в армии, но после тяжелого ранения на финском фронте принужден был демобилизоваться. Был ли он женат? Какое ранение ему пришлось перенести? И много еще других вопросов хотелось задать Лидии Александровне. Почему, собственно, она так заинтересовалась этим человеком? Обычное женское любопытство? Но однажды она поймала себя на том, что подсчитывает, сколько дней осталось до воскресенья, когда они условились пойти в Музей изящных искусств.
IV
Когда начальник отдела НКГБ Азербайджана Кулиев, смуглый курчавый сорокалетний крепыш, вошел в кабинет заместителя наркома Румянцева, тот стоял у окна и смотрел на улицу, привлеченный редким для Баку явлением — в ноябре шел дождь со снегом.
— Это вы, Мехти Джафарович, садитесь. Я как раз хотел обсудить с вами один вопрос. — Румянцев направился к своему столу: —Обратили внимание на погоду?
— Что-то невероятное.
— А не чувствуете по фактам, с которыми мы сталкиваемся, что ближайшее время принесет нам еще более невероятное, только не из области погоды.
Да, Сергей Владимирович, время тревожное.
Мехти Джафарович вынул из папки и разложил небольшую схему, вычерченную карандашом.
— Вижу, догадались, какой именно вопрос меня интересует, — улыбнулся Румянцев.
— Для наглядности я решил по всем нашим данным составить схему. Так быстрее можно разобраться в деятельности немецкой разведки в Иране.
— Добро, добро, — приговаривал Румянцев, рассматривая схему.
— Все коричневые нити тянутся к посланнику фон Эттелю. Его ближайший подручный — фон Шёнгаузен, прячущийся за скромной должностью секретаря. А это школы подготовки шпионов, которых собираются забросить к нам, — указал Кулиев на несколько кружочков на схеме. Школы расположены в провинциальных городах Ирана.
— А что мы знаем о людях?
— Прочту несколько ориентировок из Москвы об основных фигурах, — и Кулиев вынул из папки документ.
Ганс Эрих фон Шёнгаузен, — читал Кулиев, — происходит из родовитой дворянской семьи. Еще до первой империалистической войны служил в германской разведке под руководством полковника Николаи, попал туда по протекции последнего, которому приходится дальним родственником. Считался одним из перспективных офицеров разведки. Принимал участие во многих крупных делах. В начале тридцатых годов претендовал на пост заместителя руководителя разведки. После прихода к власти Гитлера шансы Шёнгаузена занять эту должность значительно снизились. Соответственно спала и его активность в делах. Адмирал Канарис, назначенный начальником разведки в 1935 году, невзлюбил Шёнгаузена и поспешил упрятать его в одно из арабских княжеств на побережье Персидского залива. Используя родственные связи среди лиц, близких к нацистским верхам, Шёнгаузену удалось перебраться в Тегеран, но путь в Берлин ему закрыт. Тяготится своим пребыванием в Иране, часто говорит об отставке, но не предпринимает никаких шагов в этом отношении, опасаясь, что отставку не примут, а пошлют в действующую армию. Любит прикидываться простаком, но хитер и жесток. Дружит с германским посланником в Иране фон Эттелем, под руководством которого работает. Их дружба началась в Париже в тридцатых годах. Сблизило их увлечение злачными местами Монмартра.
— Видно, Шёнгаузен старый волк, — заметил Сергей Владимирович.
Геккерт Отто — ближайший помощник фоп Шёнгаузена — сын мюнхенского заводчика. Отец Геккерта имел до 1933 года небольшое пивоваренное заведение. После прихода к власти фашистов стал быстро богатеть и превратил свое заведение в большой завод. Во многом помогала ему сестра жены Лия Кугель, сожительница Гимлера. Она устраивала выгодные государственные подряды, прибыль от которых Геккерт-отец использовал для расширения своего предприятия. Отто Геккерт, воспитанник штурмовых отрядов, проявлял особую жестокость в еврейских погромах, чем обратил на себя внимание главарей штурмовиков. Направлен на работу в аппарат Канариса в порядке укрепления его молодыми, подающими надежды кадрами, однако недостаточно подготовлен для этой работы, хотя отказать ему в сообразительности и энергии нельзя.
Раздался стук в дверь, и в комнату вошел молодой человек с объемистой папкой.
— Срочная телеграмма, товарищ заместитель наркома, — сказал он, положив на стол отпечатанный на машинке лист бумаги.
— Хорошо, оставьте, — сказал Румянцев.
Сотрудник вышел. Сергей Владимирович внимательно
прочел телеграмму.
— Мехти Джафарович, из Ашхабада сообщают, что там задержан нарушитель границы. При нем оказался портативный радиопередатчик. Задержанный показал, что рацию он должен передать старому немецкому агенту в Баку, некому Серебрякову, и сам поступить в его распоряжение.
Неужели это Леон Аркадьевич Серебряков, наш почтенный режиссер театра? Он — бывший царский офицер. В первую мировую войну попал в плен к немцам. Возвратился из Германии в двадцатых годах с же- ной-немкой.
Очень может быть, Мехти Джафарович, что и он. Надо попросить Ашхабад направить нарушителя к нам и срочно заняться выяснением, о каком именно Серебрякове идет речь в показаниях задержанного. Поручаю это вам.
— Продолжать доклад, Сергей Владимирович?
— Пожалуй, отложим, — Румянцев взглянул на часы, — сейчас совещание у наркома начнется. Оставьте документы, я разберусь сам. Есть эдесь ваши предложения по пресечению деятельности германской разведки?
— В папке детальный план, — сказал Кулиев, поднимаясь с места.
— Добро, — и Румянцев тоже встал из-за стола»— Я слышал, Мехти Джафарович, у вас коллекция персидских миниатюр. Мне бы очень хотелось посмотреть их.
— Коллекция — слишком громко, всего пятнадцать миниатюр, правда довольно старинных.
— Не удивляйтесь. Я ведь искусствовед по образованию. Но вот лет десять назад, — Румянцев улыбнулся, — меня пригласили в ОГПУ в качестве эксперта по делу группы Иностранных дипломатов, которые скупали у нас в стране и вывозили за границу произведения больших художников. Вел это дело чекист, оказавшийся моим однокашником. По ходу дела меня посвятили в некоторые детали того, как были разоблачены преступники. Увлекла меня чекистская работа. Да еще приятель подогревал. Вот я и принял решение пойти на работу в органы. И не жалею. Нахожу время и для того, чему учился. В свободное время пишу труд по истории живописи Азербайджана. Посмотреть миниатюры — один из видов восточной живописи — мне полезно.
— Пожалуйста, Сергей Владимирович. В любое удобное для вас время.
— Вот получим небольшую передышку от особо срочных дел, — и Румянцев пожал руку Кулиеву.
V
С утра хлестал свирепый дождь, и Сергееву пришлось отложить встречу с Лидой. Яков Васильевич ходил по комнате, то и дело поглядывая в окно. В комнатах у хозяина был неимоверный гвалт. По случаю дождя вся детвора собралась под крышу и затеяла шумные игры.
Вдруг все затихло: к хозяину пришел гость. Сергеев сел в кресло, развернул газету, но почитать ему не удалось. Раздался стук в дверь, и, не дожидаясь приглашения, в комнату вошел Ходжа Али. Сергеев швырнул газету на кровать и хотел прикрыть ее подушкой, но подушка была слишком мала, края газеты предательски торчали.
Ходжа Али бесцеремонно откинул подушку и развернул свежий номер «Фёлькишер беобахтер» — берлинской фашистской газеты.
— Ай-ай-ай, а убеждали меня, что не знаете европейских языков. Понимаю, скромничали.
Сергеев встал, взял из рук Ходжи Али газету, скомкал ее и сунул под матрац.
— Пусть все это останется между нами, — взволнованно проговорил он.
— Что же тут особенного, агаи Сергеев?
— Ничего, конечно. Просто не хочу, чтобы знали.
— Немецкая нация — великая нация, зачем скрывать знание ее языка. Вообще любой человек, владеющий по милости аллаха иностранными языками, поднимается во мнении окружающих.
— Возможно, что и так, но в данном случае есть некоторые обстоятельства…
— Не понимаю. Глубоко убежден, если господин Демидов узнает, что вы владеете немецким языком, или, скажем, Лидия-ханум, они будут приятно удивлены, и всё.
— Уверяю, далеко не так. Наоборот, в этом случае мне грозит большая неприятность. Я принужден обманывать сослуживцев.
— Спасительная ложь лучше правды, поднимающей смуту, говорят у нас, — не удержался от замечания Ходжа Али.
— Вы так хорошо ко мне отнеслись, прямо по-родственному. Я надеюсь на вашу скромность.
— Зачем же я должен кому-то рассказывать, раз вы просите не делать этого. Видит аллах, но хочу приносить вам никаких огорчений.
Сергеев молчал, выглядел он очень расстроенным, и Ходжа Али решил переменить тему разговора.
