Он умолкает, смотрит на меня и спрашивает:
— Представляешь?!
Он, очевидно, считает, что я должен ахнуть, услышав подобные разоблачения, но я воздерживаюсь от восклицаний. Я уже слышал эту историю от Борислава, правда, в несколько ином варианте.
— Ясно, — говорю. — Но сколько долларов, по-твоему, может поместиться в дипломате?
— Откуда я знаю! Мне дипломата не давали.
— Мне тоже. Но по приблизительным подсчетам не больше двухсот — трехсот тысяч…
— Не обременяй меня такими подробностями.
— …А я слышал, будто Карапуз раздал не меньше миллиарда.
— Возможно, и больше.
— А если так, то для осуществления Великого ограбления Карапузу пришлось бы воспользоваться не чемоданчиками, а целыми вагонами. Это же очевидно.
— А я тебе скажу нечто еще более очевидное. Сколько миллионеров у нас было до 1990-го? Перечисли!
— Ты прав: не было миллионеров.
— А сейчас их сотни! Возникли вдруг за месяц — за два. Как это так? Откуда? Да им на суде зададут один-единственный вопрос: «Откуда?», и все они отправятся в тюрьму!
— Понятно, что имело место какое-то перераспределение капитала.
— Да какое там перераспределение! — возмущается Однако. — Если я вытащу деньги из твоего кармана и положу их в свой, это что, по-твоему, — перераспределение?
— На, вытаскивай. На бутылочку швепса хватит.
— Раньше, — продолжает Однако, не слушая меня, — нас учили, что судьбоносная проблема эпохи: «Кто — кого?». А сейчас все перевернули так, что главный вопрос: «Кто — сколько?».
— Да, что-то в этом роде.
— И какая наглость! Гоняют на «мерседесах» на виду у народа, устраивают публичные оргии со шлюхами и черной икрой, да в добавок еще и фотографируются коллективно с гордо поднятыми головами — дескать, знай, весь мир, кто в стране истинные хозяева!
— Имеешь в виду членов Синедриона?
— И их тоже. И нет такого человека, который взял бы дубину да и надавал им всем по башке, чтобы знали, мерзавцы!..
— А сам не можешь?
— Не могу. И ты не можешь. Только все насмехаешься.
— Да нет, Однако, не насмехаюсь. Но твоя история — чистой воды утопия. Ты, браток, так и остался в эпохе утопического социализма.
— Я не в эпохе утопического социализма. Я на свалке. Как и ты. Как и весь наш голодный народ, построивший эту страну.
Несмотря на свое зловещее название, «Кобра» — тихий магазинчик, расположенный на такой же тихой улочке неподалеку от бурлящего Женского базара и шумной улицы Марии Луизы. Специализация фирмы — технические средства охраны, а хозяин — Петко Земляк, хотя из скромности он уверял меня, что является всего лишь управляющим. Это верно так же, как верно и то, что в магазине особо нечем управлять.
Торговый зал находится под опекой молодых людей: долговязой девицы, все жизненные силы которой уходят в длинные, искусственно обесцвеченные волосы, лохматящиеся в направлении всех городских ветров, и симпатичного парня лет двадцати, очень полного и очень веснушчатого. По всему видно, что они терпеть друг друга не могут, хотя и непонятно почему: они так хорошо дополняют друг друга — она не может усидеть на месте от нервозной активности, а он еле-еле открывает глаза от сонливой лености.
Обстановка в магазине скромная, но достаточно строгая, чтобы внушить уважение. На витрине разложено некоторое число замков и сигнализационных устройств, давно покрывшихся пылью. В зале выставлены две стальные двери и дюжина образцов оконных решеток. В подсобном помещении за торговым залом находится офисная комната, в которой стоят два канцелярских стола, два шкафа и громадный металлический сейф, абсолютно, однако, ненадежный, чтобы кто-то подумал, будто в нем хранится нечто более ценное, чем кофеварка и сандвичи, которые кассир-бухгалтер приносит с собой на завтрак. Более массивный и лучше отполированный стол, естественно, принадлежит Петко, но почти все время пустует. Центром командного пункта фирмы служит другой стол, находящийся в распоряжение вышеупомянутого бухгалтера с лицом до такой степени анемичным и настолько закрытым огромными очками в роговой оправе, что оно трудно поддается обозрению. По-моему, этот субъект с видом отшельника — единственный, кто реально занимается работой, потому как управляющий редко задерживается на работе, а двум молодым существам в торговом зале явно нечем заняться, кроме как тихо ненавидеть друг друга.
В сущности, не могу утверждать, что мои наблюдения абсолютно верны, потому как я прихожу на фирму под вечер, когда персонал уже уходит, и покидаю ее, когда он только приходит. Моя личная трудовая повинность состоит в том, чтобы ничего не делать, кроме как быть начеку. В случае попытки взлома я должен позвонить на пульт СОТ[12], а если взлом все-таки осуществится — применить выданный мне газовый пистолет, хотя я не уверен, что он сработает.
Однажды утром, когда бухгалтер отсчитал мне первую зарплату, я встречаю на выходе Петко.
— Куда это ты навострился? — спрашивает. — Нешто мы не выпьем по такому случаю по бутылочке пива?
Идем в ближайший гараж, приспособленный под кафе, и, пока потягиваем пиво, позволяю себе сказать:
— Спасибо тебе, браток, за щедрую плату. Будь жив и по возможности здоров, но мне неудобно злоупотреблять твоим великодушием.
— Почему же? Что ты такое говоришь?
— Но ведь эта моя так называемая работа — просто синекура. Подозреваю, что ты ее выдумал только для того, чтобы оказать услугу старому товарищу.
— Чушь! Абсолютная чушь! Не было бы тебя — был бы другой! Мне положено иметь сторожа.
— По какому закону?
— При чем тут закон! Представь себе, как меня поднимут на смех, если в завтрашних газетах сообщат, что фирма «Кобра», специализирующаяся по продаже средств охраны, обворована!..
И, помолчав, добавляет:
— Приятно, что считаешь меня своим благодетелем, но повторяю: я не единственный собственник фирмы, и твое назначение зависит не только от меня.
— Хорошо, — уступаю. — Виноват. Но мне не остается ничего другого, как только ждать нападения на магазин, чтобы хоть как-то оправдать свою необходимость.
Прошло два месяца со дня моего назначения в «Кобру» — достаточное время, чтобы привыкнуть к ночным дежурствам в магазине, притом что риск его ограбления — нулевой, поскольку красть в нем нечего. Чтобы скоротать время, почитываю газеты, оставленные мне Бориславом, или слушаю радио. Иногда по утрам случается встретиться с прибывающим на работу шефом.
«Ну, как прошла ночь? Справился с бандитами?»
«А как же. Раскидал всех по углам».
«Тогда пойдем выпьем кофе».
Кофе мы пьем в расположенном неподалеку кафе-гараже и обсуждаем насущные вопросы. По мнению Земляка, положение сложное, а по-моему — так просто аховое, но оба сходимся во мнении, что решение проблемы ни от одного из нас не зависит. Скучные встречи, бессмысленные разговоры, но я терпеливо сношу их, чтобы не обидеть Петко. Этими случайными приглашениями выпить кофе он, наверное, хочет продемонстрировать, что по-прежнему относится ко мне как к другу, а не как к подчиненному.
Как-то утром, когда мы только уселись перед кафе-гаражом, к нам присоединяется еще одна тень прошлого — Манасиев. Свойски кивает Земляку, а меня удостаивает восклицания:
— Ба, Боев!
— Так точно, господин начальник!
— Не подшучивай — может, я и впрямь стану твоим начальником, — добродушно произносит полковник и подсаживается к нам.
— Поздно, — отвечаю. — Я уже в отставке.
— Таких, как ты, только смерть может отправить в отставку.
— Приятно слышать. Что будете пить?
— Стоп! — вмешивается Петко. — За этим столом заказываю я.
Девушка, обслуживающая кафе, приносит чашки с кофе, и, заявив, что ей надо отлучиться в магазин, исчезает.
— Мне стало известно, что тебя отправили на пенсию, — говорит полковник.
— Со всяким случается.
— Да, но вопрос — когда? Ты сам знаешь, что тебе еще рано на пенсию.
«Зачем это говорить мне, скажи лучше начальству», — отвечаю мысленно.
Воцаряется молчание. Только я задаюсь вопросом, долго ли оно будет продолжаться, как Манасиев решает его нарушить.
— Я знаю, Боев, ты давненько меня недолюбливаешь. Вы с Бориславом называли меня то Сухарем, то Чурбаном, то другими подобными прозвищами, но я не обращал на это внимания. Если человек привык строго держаться с окружающими, нет ничего удивительного в том, что его обвиняют в черствости. Но сейчас у нас с тобой отношения не служебные, и я могу сказать тебе прямо: когда вчера я узнал от Петко, что ты устроился работать ночным сторожем, мне стало по-настоящему больно. Больно, ибо я знаю, какие задания ты выполнял и как при этом рисковал.
— Дело прошлое, — бормочу, чтобы что-то сказать.
— Не прошлое, а настоящее. Верно, что всякие перемены сопровождаются неизбежными потрясениями, но ошибки есть ошибки. В органы пришли молодые люди, нетерпеливые, жаждущие самореализоваться… Но зачем при этом надо было выбрасывать именно тех старых и опытных, которые могли передать молодым свой опыт?..
