Но Тоби так легко с толку не собьешь.
– Ну а где во всей этой ситуации твое место, Джайлз? – спросил он. – Ты ведь и сам был против этой войны, я прекрасно помню. Когда пятьдесят два отставных посла подписали петицию, возражая против войны, ты тяжело вздохнул и сказал, мол, как жаль, что ты еще не на пенсии. Мне что, ждать, пока мне стукнет шестьдесят, прежде чем я смогу высказать свое мнение? Пока мне не дадут рыцарское звание, не присвоят индексированную пенсию и не назначат президентом местного гольф-клуба? Что это вообще такое, Джайлз, верность родине или просто трусость?
Окли мягко улыбнулся и стал похож на Чеширского кота.
– Ты спрашиваешь, где мое место? – медленно заговорил он. – Я тебе отвечу. За столом переговоров. Всегда. Я пресмыкаюсь, я спорю, убеждаю, умасливаю, надеюсь. Но я никогда ничего ни от кого не жду. Дипломатический догмат об умеренности во всем для меня свят, и я всегда придерживаюсь его, даже обсуждая самые отвратительные преступления любой нации, включая свою собственную. Все свои эмоции я оставляю перед дверью конференц-зала и никогда не выхожу оттуда раздраженным или злым – если только мне не было велено изобразить злость или гнев. Я вообще-то даже горжусь тем, что все делаю в полсилы. Иногда – как, например, сейчас, – я позволяю себе осторожненько высказать свое “фе” по отношению к дорогому начальству. Но я не тот человек, чтобы пытаться за день перестроить Вестминстерский дворец. Да и ты не пытайся – если не хочешь, конечно, прослыть напыщенным идиотом.
И, пока Тоби собирался с мыслями, Джайлз добавил:
– Кроме того, позволь сказать тебе кое-что, раз уж мы тут с тобой наедине. Моя драгоценная супруга Гермиона сказала – а ее словам доверять можно, она ведь в курсе абсолютно всех берлинских дипломатических сплетен, – что тебя видели откровенно флиртующим с женой голландского военного атташе, той еще потаскушкой. Правда это или как?
Спустя месяц Тоби внезапно перевели в британское посольство в Мадриде, где кому-то зачем-то срочно понадобился младший атташе с опытом работы в министерстве обороны.
* * *
Мадрид.
Несмотря на большую разницу в возрасте и социальном статусе, Тоби и Джайлз по-прежнему поддерживали тесную связь. За счет ли закулисных интриг Окли или по чистой случайности, Тоби не знал. Одно было ясно: Окли, как это часто бывает со многими пожилыми людьми, увидел в Тоби неоперившегося птенца и решил взять его под крылышко.
В то время между Лондоном и Мадридом шел как никогда оживленный и важный для обеих стран диалог. Но теперь службы интересовал не Саддам Хусейн с его призрачным оружием массового уничтожения, а новое поколение джихадистов, появившееся из-за нападения Запада на страну, еще недавно бывшую самым светским государством на Ближнем Востоке. Но такую горькую правду защитники агрессивной политики проглотить не могли.
И потом дуэт Тоби и Джайлза продолжал свою работу. В Мадриде Тоби стал важнейшей фигурой в мире разведки – это произошло как-то само собой, и он ничуть не противился. Каждую неделю он летал в Лондон, где Окли метался между шпионами Королевы на одном берегу реки и министерством иностранных дел на другом.
В закрытых на сто замков подземных катакомбах Уайтхолла они вели сверхсекретные беседы, обсуждая новые правила ведения боевых действий, пока другие сотрудники тщательно прощупывали возможных заключенных-террористов. Несмотря на невысокий ранг Тоби, его допускали на эти встречи. Окли был председателем. Слово “усиление”, когда-то имевшее отношение только к физическим законам, вновь вошло в обиход, но точное его значение в среде разведки оставалось тайной для непосвященных, в число которых входил и Тоби. Впрочем, свои соображения на этот счет у него все же были. Может, так называемые новые правила ведения боевых действий на самом деле – те же варварские старые, только чуть отполированные да приукрашенные? И если он прав – а он был уверен, что прав, – то какая же разница в моральном плане между человеком, который прикладывает электроды к приговоренному на казнь, и тем, что сидит за столом в кабинете и делает вид, будто ничего не происходит, хотя на самом деле все прекрасно понимает?
Но, когда Тоби так и не смог ответить на этот вопрос, опираясь на собственную совесть и воспитание, и изложил его – чисто умозрительно, разумеется, – Джайлзу за ужином в уютном клубе, где они собрались, чтобы отметить повышение и перевод Тоби в Каир, Окли, от которого ничего не скроешь, лишь сочувственно улыбнулся и прикрылся цитатой обожаемого Ларошфуко:
– Лицемерие – это дань уважения, которую порок платит добродетели, мой дорогой. Мы живем в несовершенном мире и, боюсь, ничего не можем с этим поделать.
Тоби улыбнулся в ответ и в очередной раз строго сказал себе, что надо уже как-то научиться идти на компромиссы. В последнее время слова “мой дорогой” частенько проскальзывали в речи Окли и служили очередным подтверждением его теплого отношения к молодому протеже.
* * *
Каир.
Тоби Белл – любимчик британского посольства, это все знают. Всего полгода интенсивных курсов арабского, а он уже почти свободно на нем говорит! Он умеет ладить с египетскими генералами и никогда не высказывает свое незрелое мнение – фраза, когда-то брошенная Окли, намертво въелась в голову Тоби. Он старательно трудится на ниве, где чуть ли не случайно стал экспертом; обменивается опытом с египетскими коллегами и изредка по инструкции скармливает им имена исламистов, живущих в Лондоне и мечтающих обрушить режим правящей партии Египта.
По выходным Тоби наслаждался поездками на верблюдах в компании учтивых военных и тайных полицейских и веселился на безумных вечеринках в охраняемых кондоминиумах столь же безумно богатых египтян. А вечером, пофлиртовав с их гламурными дочерьми, Тоби ехал домой, плотно закрыв окна машины, чтобы не пропустить в салон вонь горящего пластика и тухлой еды, исходившую от безбрежной стихийной помойки на берегу города, где копались в поисках пищи дети и их замотанные в хиджабы матери.
Но кто же следил за бойкой прагматичной торговлей человеческими судьбами, сидя в Лондоне? Кто посылал теплые письма главе тайной полиции Мубарака? Разумеется, не кто иной, как Джайлз Окли, единственный и неповторимый, посредник и всесильный серый кардинал разведывательных служб.
В общем, никто – кроме, может, самого Белла – не удивился, когда он получил приказ о переводе в Лондон и внеурочном повышении, и это несмотря на сложную обстановку в Египте, которая с каждым днем накалялась все сильнее. Противостояние Мубарака с “Братьями-мусульманами” выливалось в ожесточенные стычки, становившиеся все более кровавыми с приближением выборов, до которых оставалось четыре месяца. А Тоби получил пост личного секретаря, а по совместительству телохранителя и советника нового младшего министра иностранных дел Фергуса Квинна, члена парламента, еще недавно трудившегося в министерстве обороны.
* * *
– Как мне кажется, вы – идеальная пара, – сказала во время фуршетного обеда в Институте современного искусства Диана, руководитель региональной службы, уплетая сэндвич с тунцом. Диана – хрупкая и хорошенькая англо-индианка, чей английский делал честь империалистически настроенным пенджабским офицерам прошлого. Застенчивая улыбка скрывала железную волю и жесткий характер. Где-то вне работы у нее был муж и двое детей, но она никогда не упоминала о них в офисе.
– Вы оба молоды для своих постов – ну да, он на десять лет тебя старше, но все равно, – и чертовски амбициозны, – заявила она, не подумав, что такое описание прекрасно подходит и ей самой. – И помните, что внешность обманчива. Он – тот еще громила из рабочих кварталов, но при этом бывший католик, бывший коммунист и поклонник новой платформы лейбористов, ну или того, что от них осталось, после того как их возлюбленный лидер отправился на поиски пастбища пожирнее. – Диана сделала паузу, чтобы сосредоточенно поглотить очередной кусок сэндвича.
– Фергус ненавидит идеологию и считает себя воплощением прагматизма. Разумеется, ненавидит тори, хотя сам зачастую куда правее многих из них. У него на Даунинг-стрит много поклонников и покровителей, причем не только среди власть имущих, но и среди политтехнологов и членов двора. Фергус – их любимчик, и они будут держаться за него до последнего. Он, конечно, чересчур ориентирован на американцев, но если Вашингтон от него в восторге, то нам-то чего жаловаться? Он недолюбливает Евросоюз, это сомнению не подлежит. Не любит нас, презренный планктон, но кто из политиков испытывает к нам теплые чувства? А уж когда он начинает разглагольствовать на тему БоТа (так в их кругах называли план борьбы с терроризмом), ты за ним следи, – продолжила Диана. – Все эти его речи – ужасное дурновкусие, и не мне тебе рассказывать, как это злит нормальных приличных арабов. Ему уже говорили, чтобы он завязывал со своими сентенциями. В общем, твое задание такое: приклеиться к нему, как банный лист, и следить, чтобы он больше нигде не напакостил.
