В субботу пошёл сильный дождь, и Пётр Кузьмич под этим предлогом решил отложить распаковку оборудования лаборатории.
— Сыро. Попортим приборы. Отложим лучше до понедельника, — сказал он начальнику АХО.
Вечером Прозорову позвонил Дмитрий Дмитриевич.
— Приезжайте, полковник, вместе с профессором на дачу горкома партии. Ефим Алексеевич решил ввести вас в общество «знаменитостей» Самгуни.
Сидевший тут же за чаем профессор Кремлёв отнёсся к приглашению неодобрительно:
— Неудобно всё-таки ехать без приглашения хозяина. Дмитрий Дмитриевич тоже гость. И потом, приглашают, как я понимаю, на холостяцких началах. А я не привык к этому. На балы я хожу только с супругой или дочкой.
Прозоров хорошо знал нрав профессора и понимал, что тот лукавит, но не мог угадать истинных намерений старика. А Пётр Кузьмич, чтобы уклониться от расспросов, ловко перевёл разговор на другую тему. Помешивая ложечкой чай, он начал восторгаться природой Самгуни, здоровым климатом, хорошей рыбалкой и охотой. А потом, артистически согнав беззаботность, сердито нахмурил брови и заговорил:
— Не нравится мне наш АХО. Убеждаюсь всё больше: плутоват он и очень плутоват…
— Вы просто не любите его, Пётр Кузьмич, — шутя заметил Прозоров.
— А за что прикажете его любить? Так и норовит словчить. Насмотрелся я на него ещё в пути — не переубедите. Вот и сегодня. Подхожу к бывшему музею. Смотрю, рабочие выносят книжные шкафы красного дерева. Куда? — спрашиваю. — К начальнику АХО на квартиру, — говорят, — перевозим. А тут и он выходит с тигровой шкурой в руках.
— Обстановочка, — говорю, — понравилась? А он, шельмец, тут же вывернулся: «Хороша мебель, ничего не скажешь. Квартиру полковника обставим со вкусом». — Пётр Кузьмич внимательно осмотрел комнату и заключил: — Только я что-то не вижу ни резных шкафов, ни тигровой шкуры…
Прозоров недоумевающе пожал плечами:
— Позвольте…
— Позволяйте, полковник, позволяйте, — сердито перебил его Кремлёв, — а уж он вас обставит, только так обставит…
По окнам квартиры пробежал яркий сноп света. Донеслось лёгкое шуршание шин подъехавшей автомашины. На лестнице послышались шаги, и в дверях появился улыбающийся Дмитрий Дмитриевич. Его звонкий голос заполнил пустую комнату.
— Здравствуйте, заехал взглянуть, как вы устроились… И Пётр Кузьмич здесь? Вот и хорошо…
— Наш начальник устроился со вкусом, — съязвил профессор, протягивая Дмитрию Дмитриевичу руку. — Книжные шкафы из красного дерева, ковры и тигровая шкура перед тахтой…
— Где? — проговорил серьёзно Дмитрий Дмитриевич, обводя взглядом комнату. — Шутите, профессор?
— Нет, он не шутит, — хмуро сказал Прозоров, — а в меня стрелы пускает.
Прозоров повторил то, что услышал от Петра Кузьмича, и добавил, не скрывая возмущения:
— И в самом деле, видимо, ловкий пройдоха. А я-то и не заметил…
— Точнее, не разглядел подхалима, — вставил Дмитрий Дмитриевич…
— Метко сказано, — оживился профессор. — Уж он такой: «Что прикажете?», «Слушаюсь!», «Так точно!». А за этой лакейской угодливостью кроется мелкая душонка.
— Сдаюсь, сдаюсь, Пётр Кузьмич, — поднял руки Прозоров. — Завтра же потребую объяснений.
— Нет, полковник, ни к чему эти объяснения. Просто, в нашем институте климат для него неподходящий. Разве ему можно доверять? Нельзя, права не имеем…
— На том и порешим, — примирительно сказал Дмитрий Дмитриевич. — Нам уже пора. Нехорошо опаздывать. А ещё нужно заехать за профессором Русановым.
— Русанов? — удивлённо переспросил Пётр Кузьмич. — Уж не тот ли, которого прозвали «великим агрономом Таймыра?».
— Не знаю. Может быть. Я с ним почти не знаком.
— Я должен непременно с ним встретиться. Четверть века не виделись… Что-то вы, полковник, замешкались. Идём!
Он взял Дмитрия Дмитриевича под руку и потянул к выходу, но у самых дверей остановился, постукивая тростью о пол. Дмитрий Дмитриевич посмотрел на него внимательно.
— Вы хотите что-то сказать?
— Надо бы посоветоваться.
— Один на один?
— Нет. От полковника мне скрывать нечего.
— Тогда я готов слушать…
— Меня беспокоит расположение помещения, отведённого под нашу лабораторию. Игрушки у нас, как вам известно, опасные. А тут — центр города. Рядом — школа, позади — детский сад. Да и вообще много лишних глаз.
— Так вот почему вы уклоняетесь от развёртывания своей лаборатории! — заметил подошедший Прозоров.
— Опасения резонны. От экспериментов в пробирках надо переходить к практическим опытам, а условия там совсем не подходят. Одним словом, надо подыскать другое помещение.
— Подумаем, Пётр Кузьмич, — согласился Вахрушев, — поищем.
Они спустились с крыльца и втроём разместились на заднем сидении. Глухо вздохнул мотор, и машина плавно покатилась по асфальтированной аллее между высокими елями, словно подпирающими своими острыми вершинами звёздное небо.
Профессора Русанова дома не оказалось. Пунктуальный до щепетильности, он вызвал заранее свою машину и приехал на дачу, как было условлено, ровно в двадцать один час. Почти одновременно с ним приехал и Ефим Алексеевич вместе с новым председателем Самгуньского горсовета. Секретарь горкома партии принял гостей радушно.
— Знакомьтесь, Михаил Фёдорович, — сказал он крепко сложенному подтянутому моряку с нашивками капитана первого ранга на рукавах и, улыбаясь одними глазами, добавил: — принимайте в «Самгуньскую ложу» новых рыцарей — профессора Петра Кузьмича Кремлёва и полковника Прозорова.
— Баканов, ныне председатель исполкома городского совета, — прогремел густой бас.
— Старый морской волк, — пояснил Ефим Алексеевич, широко улыбаясь. — До отставки командовал кораблём, час тому назад избран председателем исполкома городского Совета депутатов трудящихся.
В дверях соседней комнаты, через которую виднелся биллиардный стол, смахивая носовым платком мел с рукава, появился худощавый высокий старик с густыми белёсыми бровями. Квадратное пенсне, толстый лоснящийся нос и туго закрученные в колечки усы казались приклеенными к изрытому оспой, густо усеянному паутиной морщин лицу.
— Доктор Ефимов, — шепнул Ефим Алексеевич, — старейший врач Самгуни, обладатель диплома терапевта и плюс — виртуозный хирург. 35 лет врачевал в одном селе. Его знают от мала до велика на сто километров вокруг.
За биллиардным столом стоял с кием в руке плотный, среднего роста мужчина на вид лет шестидесяти.
— Кто это? — тихо осведомился Прозоров.
— Директор Самгуньской лесоопытной станции профессор Русанов Павел Никитич.
— Павел! — непривычно громко крикнул профессор Кремлёв, бросаясь к профессору Русанову. — Вот ведь где пришлось свидеться…
— Петька, тебя ли вижу? — воскликнул старик, обнимаясь с Кремлёвым и троекратно, по русскому обычаю, целуя его.
К даче подкатила ещё одна машина. В гостиную лёгкой походкой вошёл румяный, гладко выбритый брюнет с чёрными весёлыми глазами. Оправив китель, он быстрым взглядом окинул собравшихся и произнёс, отчётливо выделяя каждое слово:
— Прошу простить опоздание!
— Знакомьтесь, — громко сказал Ефим Алексеевич, указывая взглядом, — профессор Кремлёв — с начальником ЦАВИ вы уже знакомы.
Протянув руку профессору, брюнет сказал приветливо:
— Галаджи, начальник управления КГБ.
ГЛАВА XVI
ИЗБУШКА НА КУРЬИХ НОЖКАХ
В выходной день, утром, как было условлено, Прозоров и Кремлёв вместе с секретарём горкома поехали осматривать окрестности Самгуни. День выдался ясный и тёплый. С Базальтовых гор дул лёгкий ветерок. Проезжая высоким правым берегом реки Самгунь, Кремлёв поминутно восторгался то пейзажами, то многообразием растительности, то крутыми поворотами русла Самгуни, пробившей себе дорогу среди гранитных скал. Около одной из таких каменных петель Пётр Кузьмич не удержался:
— Вот бы где плотину соорудить — запереть этот могучий поток! Можно осветить всю долину.
— Скоро увидите и плотину, профессор. Причём не одну, а три — целый каскад…
Шофёр резко затормозил. Поперёк дороги лежало большое дерево, с корнем вывернутое непогодой.
— Ну, вот и приехали, — с досадой сказал профессор, поднимаясь с сидения.
Шофёр достал из багажника моток провода и какой-то инструмент, похожий на ручную дрель. Поднял капот, присоединил один конец провода к аккумулятору и пошёл, на ходу разматывая моток. Вставив штепсель провода в розетку своего инструмента, он присел на корточки около валежины. Зажужжала дисковая пила, полетели струёй мягкие опилки, и через минуту-две вершина валежины отделилась, подняв жёлтый обрез торца. Дерево повернули, путь был открыт. Пётр Кузьмич заинтересовался новым шофёрским инструментом.
