Внезапно последний кивнул головой, какая-то двусмысленная улыбка мелькнула на его губах, и он, поднявшись, преувеличенно вежливо пригласил меня сесть. Любезно стали кланяться и остальные, делая знаки руками и пододвигаясь, чтобы освободить место. Я достаточно знал Восток и понимал, что отказываться нельзя, да ведь я и пришел искать знакомства.
Плов был необыкновенно обильный, горячий и жирный; рябой распорядитель выбирал самые лучшие куски баранины и клал в мою пятерню; но я вообще не сильный едок, а здесь меня грызло какое-то ощущение неправильного поступка. Я воспользовался первым же случаем и собрался уходить. Хотя я сидел больше часа, прощание вышло торопливым и неловким.
Придя в лагерь так поздно (уже после ужина), я встретил вопросительные взгляды моих товарищей. Мое объяснение не только не рассеяло их недоумения, а скорее еще более озадачило.
– Да знаете ли вы, где вы были? – спросил меня в упор Листер.
– Ну где, в кишлаке!
– Это же самое опасное басмаческое гнездо во всем Туркестане. Зачем это вас нелегкая занесла туда?
– Тогда надо это гнездо уничтожить! – запальчиво воскликнул я.
– Да, «уничтожить»… У вас все просто.
– А что ж, раз мы знаем, кто они?
– Кто это мы? Мы – археологическая партия, и я вообще не знаю, о чем вы говорите.
На этом разговор оборвался…
Однажды, примерно в начале второй недели, идя ужинать в лагерь, я еще издали различил, что вокруг костра, помимо наших, сидит еще кто-то. Каково же было мое удивление, когда я увидел, что этим новым человеком был Ратаевский. Он не то чтоб улыбнулся, а скорее ухмыльнулся (ухмылка – это улыбка плюс наглость) и протянул мне руку:
– Ну вот, Глеб, и я к вам.
Я не мог скрыть своего удивления:
– Как же и что вы?
– Да вот, что прикажут, – ответил он бодро, тоном военного. – Кстати, привет от Павла.
Я поднял брови:
– А вы что, его видели?
– Да он, собственно, и устроил мне это назначение, его инициатива. С театром пока тихо. Я видел Павла вчера у Толмачевых. Катя цветет. Юля шлет вам привет. Александра Ивановна очень занята, – сообщал он мне, хотя я его не спрашивал.
Я был охвачен изумлением, недоумением и негодованием: как это Павел мог устроить на работу к нам человека, которого он мало сказать – презирал, с которым он брезговал бы дышать одним воздухом. Неужели возможно, что Паша с ним помирился? Ко всему этому примеривалось мое чувство личного отвращения к Ратаевскому.
– Вот он и спросил меня, – тем временем продолжал Борис, – устроился ли я где-либо. Я ответил, что нет и, сказать по правде, начинаю находить эту проблему трудной, если не неразрешимой. «Да вот езжайте в лагерь, – сказал он, – там работа будет». Я был сегодня утром у него в ревкоме, и он дал мне назначение и удостоверение.
Я ничего не ответил.
– А вы, говорят, там? – Он показал в направлений макбары. – Я к вам загляну завтра в гости, – фамильярно сказал он. – Мы с Глебом старые знакомые, – пояснил он присутствующим.
Мы поужинали, я извинился и отправился спать.
Утром я не мог сосредоточиться. Я осмотрел, разобрал и привел в порядок фотоаппарат, но из головы у меня не выходила забота о том, как предотвратить визиты Бориса, которыми он мог отравить мое существование. Я решил пойти в лагерь, показать фотоаппарат Листеру и как-либо устроить, чтоб Борис ко мне не ходил.
В лагере по утрам я обычно заставал всех за повседневной работой. В этот же день в центре стояла линейка, в ней сидел Борис и, высунувшись из экипажа, что-то говорил Листеру.
Увидев меня, Листер крикнул:
– А, Глеб! Хотите освежиться, проехаться в город? Езжайте с Борисом, привезите карты и нивелир.
Борис выглядел не очень обрадованным тем, что ему навязали спутника, но, видимо, слишком дорожил хорошими отношениями со всеми членами нового для него общества и поэтому с видом готовности подвинулся и сказал:
– Залезайте, Глеб, едем.
Магическое слово «карты», сказанное Листером, подстегнуло меня к немедленному решению. Ну конечно, карты; надо искать, и, может быть, среди карт, которые мне поручают привезти, я найду и нужную мне карту районов, отделяющих нас от Индии. Кстати, я сделаю несколько снимков Ферганы и покажу Листеру.
– Камера в порядке, – сказал я Листеру. – Могу я взять ее с собой?
– Ну разумеется, – последовал ответ.
Я сел в экипаж, и через несколько минут мы тронулись по покрытой густой пылью и сравнительно ровной дороге.
Борис говорил без умолку. Он все напирал на свои хорошие отношения с Александрой Ивановной и Катей и опять раз или два упомянул Юлю. Толмачев был все еще в Самарканде, и он краем уха слышал, что Владимир Николаевич, быть может, отсюда проедет на Памир – что-то еще хочет посмотреть.
Потом вдруг как будто случайно заметил:
– Так вы, стало быть, не видели Пашу вот уже столько времени. Как же это вы живете друг без друга? Если мы с вами в городе разойдемся, знаете ли вы, как его найти? Как его отдел называется?
– Не знаю, – чистосердечно ответил я, но вопрос и манера Бориса не понравились мне.
Часам к двум дня мы добрались до Ферганы. Дорога шла мимо больницы, и мы решили остановиться и проведать наших друзей.
Катя уже бежала навстречу.
Борис тотчас же извинился и пошел искать Юлю. Мы же с Катей сели в саду на скамейке.
– Он у вас? – надув губы, сказала Катя.
– Да, даже не знаю, как это вышло.
Она покачала головой:
– И я не понимаю Пашу. Он ему был так противен, а тут стал с ним чуть ли не ласков.
– Ну как вы живете, Катя? – переменил я тему.
– Хорошо. – Она тряхнула головой. – У нас за больницей хауз, купаюсь; в больнице есть книжки, я немного помогаю тете и сестрам.
– И Юле, – докончил я.
Катя нахмурилась:
– Эта Юля! Такая странная.
– Она вас выспрашивала?
– Да нет, так, вскользь. Вот только очень заволновалась, когда увидела у меня английскую книгу, несколько раз спрашивала, знаю ли я английский язык.
– Ну и что же вы сказали?
– Ну, конечно, сказала, что знаю. Она ведь могла легко проверить у Александры Ивановны.
– Еще что-нибудь?
– Часто спрашивает про Бориса.
– И что ей нужно?
– Где мы его знали в Петрограде, кто он и что он?
– Ну и вы?
– Ну то, что есть.
– Интересно. Зачем ей все это?
– Да, и про того узбека, помните, мы видели с Борисом на площади.
Мы с Катей прекратили разговор. Навстречу нам шел Борис, он был весел, возбужден и еще издали развязно крикнул:
– Ну вы, голубки, довольно ворковать. Идите к Александре Ивановне, она вас ищет.
Катя и я подошли к стеклянной двери старшего врача, но колебались войти, так как за дверью, звучал повелительный и раздраженный голос Александры Ивановны:
– Это я в последний раз говорю, Юлия Викторовна. Кто позволил давать Борису медикаменты? Вы обкрадываете больных. Не для того мы с таким трудом привезли их из Петрограда.
Юля, по-видимому, что-то смущенно бормотала в ответ.
Наступило молчание. Считая, что сцена кончена, мы открыли дверь, но Александра Ивановна продолжала все тем же непреклонным тоном:
– И что он делал в вашей комнате?
– У меня в комнате? – нервно глотнула Юля.
– Да, у вас в комнате. Я искала вас и нашла его там. Он рылся в ваших бумагах и туалетном столике.
Юля побледнела как полотно:
– Как – рылся? Он что-нибудь взял?
– Не знаю, взял или нет, но, когда я вошла, он испуганно отскочил. Юля, Юля, подальше от него!
В это время вошел Борис:
– Ну вы, кроты и черепахи, собирайтесь живее. Юлия Викторовна, вы ведь хотели ехать с нами. Извините, Александра Ивановна. – Он галантно поклонился в ее сторону.
– Подождите, – сказала Юля, – я на минутку забегу к себе.
Через несколько минут она вернулась, очевидно несколько успокоенная, и мы трое, Борис, Юля и я, довольно быстро покатили по направлению к городу.
8
Когда мы проезжали через чайхана-майдан, я будто невзначай напомнил Борису, что здесь я познакомил его с Файзуллой. Видит ли он его?
Борис бросил беглый взгляд на меня и проронил «да». После небольшой паузы он сказал:
– Знаете что, остановимся на несколько минут, он иногда бывает здесь в это время.
Мы велели кучеру распрячь и накормить лошадей, после чего ехать к ревкому и ждать нас там, сами же слезли и расположились в чайхане, где нам немедленно подали чайник и пиалы. Борис ушел в заднюю комнату, как мы предположили, поговорить с чайханщиком о Файзулле.
Грек стоял в своем киоске и деловито мыл стаканы. Увидя нас, он блеснул зубами и приветственно кивнул. Внезапно глаза его сузились, и в них появилось что-то напряженное. Из боковой улицы на площадь размеренной поступью, широко ступая на лапу, вышел большой красивый серый верблюд, а за ним небольшого роста темнолицый погонщик. Бегло оглядев нас, погонщик остановил животное, подошел к киоску и с наслаждением выпил стакан воды.
