12
— Верите вы в привидения? — спросил меня Мартинс. — А вы? — Теперь — да. — Я верю, что пьяным иногда кое-что мерещится — когда крысы, когда что еще похуже. Мартинс не сразу пришел со своей новостью — лишь опасность, угрожающая Анне Шмидт, занесла его ко мне в кабинет, взъерошенного, небритого, измученного тем, что он видел и не мог понять. — Из-за одного только лица,— сказал он,— я бы не стал волноваться. Гарри не выходил у меня из головы и вполне мог почудиться в незнакомце. Видел я лицо только мельком, свет тут же погас, и этот человек — если то был человек — пошел прочь. До перекрестка там далеко, но я был так ошеломлен, что дал ему отойти ярдов на тридцать. Подойдя к газетному киоску, он скрылся. Я побежал за ним. Через десять секунд я был у киоска, и он должен был слышать, как я бегу, но, как ни странно, его и след простыл. Я подошел к киоску — никого. На улице ни души. Незаметно войти в какой-нибудь дом он не мог. Исчез — и все тут. — Чего еще ждать от призрака или галлюцинации. — Не настолько же я был пьян! — А что потом? — Мне потребовалось выпить еще. Нервы совсем расшатались. — Выпивка не вызвала призрака снова? — Нет, но привела меня к Анне. Очевидно, Мартинс постыдился бы прийти ко мне с этой нелепой историей, если бы не попытка арестовать Анну Шмидт. Когда он выложил мне все до конца, я решил, что там был какой-то наблюдатель, но черты Гарри Лайма ему придали хмель и нервозность Мартинса. Что наблюдатель засек его визит к Анне и по телефону известил об этом всех членов шайки. События в ту ночь разворачивались быстро.
Курц, как вы помните, жил в советской зоне, на широкой, пустынной, заброшенной улице, идущей до Пратерплац. После смерти Лайма он, видимо, сохранил нужные контакты. Соглашение между союзниками в Вене ограничивало действия военной полиции (которой приходилось иметь дело с преступлениями, где замешаны представители союзников) только своей зоной, чтобы действовать в зоне другой державы, требовалось разрешение. Мне было б достаточно позвонить своим американским или французским коллегам, чтобы послать людей произвести арест или проводить расследование. Прежде чем я получил бы разрешение от русских, прошло бы не меньше двух суток, однако на практике редки случаи, когда нужно действовать более срочно. Даже дома не всегда возможно быстрее получить ордер на обыск или разрешение взять под стражу подозреваемого. Следовательно, если бы я решил арестовать Курца, то его вполне можно было взять и в английской зоне. Когда Ролло Мартинс, пошатываясь, снова пришел к Анне с вестью, что видел призрак Гарри, испуганный швейцар сказал ему, что Анну увез международный патруль. Произошло вот что. В то время председательствовали в Старом городе русские, и к ним поступил донос, что Анна Шмидт — их соотечественница, живущая по фальшивым документам. Поэтому русский направил машину на улицу, где жила Анна. У ее дома американец включился в игру и спросил по-немецки, в чем, собственно, дело. Француз прислонился к капоту двигателя и закурил вонючую сигарету. Это дело Франции не касалось, а потому не имело для него особого значения. Русский произнес несколько слов по-немецки и потряс бумагами. Насколько остальные его поняли, здесь жила без надлежащих документов русская, разыскиваемая советскими органами. Они поднялись и обнаружили Анну в постели, хотя я сомневаюсь, что после визита Мартинса она спала. В подобных ситуациях немало комичного для тех, кого это не касается непосредственно. Чтобы страшное перевесило смешное, нужно иметь за спиной всеевропейский ужас, обыски и исчезновения людей, отца, принадлежащего к побежденной стороне. Русский отказался выйти из комнаты, американец не хотел оставлять женщину беззащитной, а француз — я думаю, француз отнесся к этому юмористически. Можете представить себе эту сцену? Русский лишь исполнял свой долг и неотрывно смотрел на женщину без малейшего нездорового интереса, американец рыцарски повернулся к ней спиной, француз покуривал и со сдержанным любопытством наблюдал в зеркале гардероба, как женщина одевается, англичанин же встал в проходе, недоумевая, как быть дальше. Только не подумайте, что англичанин оказался растяпой. Пока он стоял там, не заботясь о рыцарстве, у него было время подумать, и раздумья привели его к телефону в соседней квартире. Он сразу дозвонился до меня. Вот почему через час, когда позвонил Мартинс, я уже знал, что его беспокоит. После той ночи я уже не слышал от него шуток по адресу полицейских или шерифов. Когда англичанин вернулся в комнату Анны, там шел горячий спор. Анна сказала американцу, что у нее австрийские документы (это было правдой) и что они в полном порядке (а это было уже натяжкой). Американец на ломаном немецком сказал русскому, что они не имеют права арестовывать австрийскую гражданку. Потом попросил у Анны документы, но когда она протянула их, ими завладел русский. — Венгерка,— сказал он, указывая на Анну, а затем помахал документами,— плохие, плохие. Американец, фамилия его была О'Брайен, сказал русскому по-английски: «Верните женщине документы», но русский не понял. Американец положил руку на кобуру, и капрал Стерлинг мягко сказал: — Оставь, Пэт. — Если документы не в порядке, мы имеем право заглянуть в них. — Да брось ты. Заглянем в комендатуре. — Беда с вами, англичанами, вечно не знаете, когда нужно дать отпор. — Ну и ладно,— сказал Стерлинг. Он был под Дюнкерком, но знал, когда нужно вести себя спокойно. Водитель внезапно затормозил: впереди было дорожное заграждение. Я знал, что они будут проезжать мимо этого поста. Просунув голову в окошко, я сказал русскому на его ломаном языке: — Что вы делаете в британской зоне? Он недовольно ответил, что у него приказ. — Чей? Покажите. Я разглядел подпись — она была мне знакома. И сказал: — Вам предписано арестовать некую венгерку, военную преступницу, жившую в английской зоне по фальшивым документам. Покажите мне их. Русский начал долгое объяснение. Я прервал: — По-моему, документы в полном порядке, но я их проверю и сообщу о результатах вашему полковнику. Разумеется, он в любое время может потребовать выдачи этой дамы. Нужны будут только доказательства ее преступной деятельности. Я сказал Анне: «Выходите из машины», пожал русскому руку, помахал остальным, облегченно вздохнул, и на том инцидент был исчерпан.
Когда Мартинс рассказал, что вернулся к Анне и не застал ее, я крепко задумался. Мне не верилось, что человек с лицом Гарри Лайма был призраком или алкогольной галлюцинацией. Я взял две карты Вены, сравнил их, потом, прервав излияния Мартинса стаканом виски, позвонил своему помощнику и спросил, нашел ли он Харбина. Помощник ответил, что нет: насколько он понял, Харбин неделю назад уехал из Клагенфурта в соседнюю зону к своей семье. Нужно всегда делать все самому, чтобы потом не сваливать вину за неудачу на подчиненных. Я уверен, что не выпустил бы Харбина из наших тисков, но, с другой стороны, мог наделать ошибок, которых бы избежал мой помощник. — Ладно,— сказал я.— Продолжайте поиск. — Прошу прощенья, сэр. — Ничего. Бывает. Его юношеский, пылкий голос (жаль, что сам больше не испытываешь такого пыла в повседневной работе: сколько возможностей, сколько догадок осталось под спудом лишь потому, что работа уже приелась) звенел в трубке: «Знаете, сэр, мне кажется, что мы слишком легко исключаем возможность убийства. Есть несколько пунктов...» — Изложите их письменно, Картер. — Слушаюсь, сэр. Я считаю, сэр, если мне позволительно так выражаться (Картер еще очень молод), нам следует эксгумировать труп. Нет никаких подтверждений, что смерть наступила именно в то время, о котором говорят свидетели. — Согласен, Картер. Обращайтесь к властям. Мартинс был прав! Я оказался полнейшим ослом, но учтите, что работа полицейского в оккупированном городе совсем не похожа на работу дома. Здесь незнакомо все: методы иностранных коллег, порядок дознания, даже процедуры расследования. Очевидно, я пришел в то состояние духа, когда слишком полагаешься на собственное суждение. При вести о смерти Лайма у меня словно камень с души свалился. Этот несчастный случай был мне на руку. Я спросил Мартинса: — Заглянули вы в тот газетный киоск, или он был заперт? — Да он вовсе не газетный,— ответил Мартинс.— Массивный железный киоск, обклеенный афишами, из тех, что стоят повсюду. — Покажите мне его. — А как там Анна? — Полиция наблюдает за домом. Пока что все спокойно. Мне не хотелось появляться в том районе на полицейской машине, поэтому мы поехали на трамвае — несколькими маршрутами, пересаживаясь то тут, то там, и пришли к месту пешком. Я был одет в штатское, хотя и сомневался, что после неудачи с Анной сообщники Лайма рискнут выставить наблюдателя. — Вот этот перекресток,— сказал Мартинс и повел меня в боковую улочку. Мы остановились у киоска. — Понимаете, он зашел сюда и вдруг исчез — словно под землю. — Вот именно, под землю. — Как это? Проходя мимо, невозможно заметить, что у киоска есть дверь; к тому же, когда тот человек скрылся, было темно. Я распахнул ее и показал Мартинсу винтовую железную лестницу, уходящую вниз. — Господи,— сказал он,— я даже представить не мог... — Это один из входов в главный канализационный коллектор. — Значит, каждый может спуститься туда? — Каждый. — И далеко так можно уйти? — На другой конец Вены. Люди прятались здесь во время воздушных налетов, некоторые из наших бежавших пленных скрывались там по два года. Пользовались этими ходами также дезертиры и взломщики. Если человек в них ориентируется, он может выйти наверх почти в любой части города через люк или такой же киоск. Австрийцы вынуждены содержать специальную полицию для патрулирования коллекторов. Я закрыл дверь и сказал: — Вот так и скрылся ваш друг Гарри. — По-вашему, это в самом деле был он? — Больше некому. — Кого же тогда похоронили? — Пока не знаю, но скоро выясним. Мы решили вскрыть могилу. Однако мне кажется, что Кох был не единственным свидетелем, которого они убрали. — Ужасно,— сказал Мартинс. — Да. — Что же вы намерены предпринять? — Не знаю. Лайм наверняка скрывается в другой зоне. Информировать нас о Курце теперь некому, потому что Харбин убит — это единственное объяснение инсценировке несчастного случая и похорон. — Странно, однако, что Кох не узнал лица покойного. — Окно высоко, и, видимо, лицо было обезображено заранее. — Я хотел бы поговорить с Гарри,— задумчиво сказал Мартинс.— Понимаете, во многое мне просто не верится. — Пожалуй, вы единственный, кто мог бы поговорить с ним. Только это рискованно, потому что вам известно слишком много. — Никак не верится... Я видел лицо всего лишь мельком. Что я должен делать? — Сейчас Лайм не покинет своей зоны. Заманить его сюда удастся только Анне или вам, если он верит, что вы до сих пор его друг. Но сперва нужно поговорить с ним. Как это устроить — не представляю. — Повидаюсь с Курцем. У меня есть адрес. — Имейте в виду,— предупредил я,— Лайм способен не выпустить вас живым из советской зоны, а дать вам туда охрану я не могу. — Я хочу разобраться в этой проклятой истории,— заявил Мартинс,— но вовлекать его в западню не буду. Поговорю с ним, вот и все.
