— Ошибка! Недурно сказано!
— Я хотел сказать — наглостью. Неслыханной наглостью. Все мои коллеги так говорят.
— Коллеги? С какой стати?
— Мы провели небольшое деловое совещание, и вдруг речь зашла о нашей с вами встрече. Ну, сами понимаете… И все, абсолютно все сказали, что я немедленно должен встретиться и объясниться с вами. Рассказать обо всем…
— Подождите-ка, — перебила его Норма. — Выходит, не будь этой истории с инфекционным отделением, вы бы обо всем рассказали мне сегодня утром?
— Нет, — сказал он.
— Нет? Тогда почему вы вообще приняли меня? Говорите правду!
— Поймите: у нас в институте произошло нечто ужасное. Об этом пока никто не знает.
— И полиция тоже?..
— Нет, они в курсе. — Барски прикусил губу. — Но кроме них — никто. Тем более журналисты. Ни общественность, ни пресса не должны до поры до времени знать…
— Силы небесные! Почему же вы все-таки встретились со мной, если так? — воскликнула Норма.
Тише, подумала она. Спокойнее! Не давай воли своим чувствам.
— Я согласился на встречу с вами, потому что подумал: придется принять ее, таким известным журналистам не отказывают. Тем более — журналисткам. Прими ее, сказал я себе, и наври с три короба…
— Просто замечательно.
Именно так я все себе и представляла, подумала Норма.
— Я решил нести околесицу, чтобы вы сказали себе: «Он ровным счетом ничего не знает, и ни он, никто другой из Центра мне ничем не помогут». Чтобы у вас и тени сомнения не осталось…
— Вот это мило, — проговорила Норма, злясь на себя.
С какой стати ты приняла эти розы? И извинения? Почему, вообще говоря, ты его выслушиваешь? Потому что теперь тебе известно, что в его институте стряслось что-то страшное? И потому что это событие вполне могло стать и причиной, и мотивом для кровавой бойни в цирке, а тебе, идиотке, непременно требуется разоблачить убийц и рассказать читателям, как все произошло? Да, поэтому!
— И вы полагаете, вам удалось бы солгать столь убедительно, что я поверила бы?
— Я был убежден.
— Вы уверены, что вы такой несравненный, грандиозный лжец?
— Да, фрау Десмонд.
— Поздравляю! — сказала она. — И что же?
— В каком смысле «и что же»?
— Почему вы не вывалили на меня свою грандиозную ложь? Почему дергались, как псих, и вели себя по-хамски?
Он промолчал.
— Хотите, я скажу вам? Потому что я начала с инфекционного отделения! Ваша секретарша совершенно случайно в моем присутствии упомянула, что вы там. А когда вы услышали о нем из моих уст, то начали нервничать и даже запаниковали.
— Вы правы.
— Выходит, страшное событие, о котором вы упомянули, имеет прямое отношение к инфекционному отделению?
— Да, фрау Десмонд. Обидеть вас и вышвырнуть из Центра — ничего глупее я придумать не мог. Ведь теперь вы не успокоитесь, пока не докопаетесь…
— Можете не сомневаться!
— То-то и оно.
— Вы приняли это в расчет — и поэтому вы здесь?
— Нет.
— Что?
— Ну, не только поэтому.
— А почему еще?
— Потому что… Видите ли, мы все… Я переговорил со всеми, и мы… — Ему, видимо, надоело запинаться, и он умолк. Буксир на Эльбе несколько раз просигналил.
— Вы намерены исповедоваться передо мной по одной-единственной причине: поскольку ни вы сами, ни полиция никакого объяснения случившемуся не нашли. И тогда вы подумали: говорят, эта Десмонд всегда носом землю роет. Значит, с Десмонд стоит поговорить.
— Именно так я и подумал. Но откуда вы знаете…
— Мне не впервой отгадывать чужие мысли.
— Значит, вы выслушаете меня?
— Что за вопрос? Я хочу знать, что у вас стряслось!
— Нет, правда, я расскажу вам все. Объясню, над чем мы работаем. Это дело сложное, но вы разберетесь. Полиция действительно уперлась в стену. А вы — журналистка с мировым именем. Все мы читали ваши статьи. И все мы восхищаемся вашим мужеством…
— Это мы уже проходили. — Норма смотрела на него очень серьезно. — Завтра я приеду к вам в институт.
Она заметила, как лицо Барски потемнело: медведь огорчился.
— Что это с вами?
— Я надеялся рассказать обо всём сегодня вечером.
— Сожалею. Меня пригласил поужинать Алвин Вестен.
— Алвин Вестен? Бывший министр иностранных дел?
— Да. Скажу для ясности: господин Вестен — мой лучший друг. Я поверяю ему все свои тайны. Всегда. Узнает он и то, о чем мне расскажете вы. Если вы не согласны, можете идти. Удерживать вас я не стану.
— Нет, нет… напротив… — Барски снова разволновался, опять заговорил с акцентом. — Я знаю господина Вестена. Вернее, нет: я знаю о нем. Выдающийся человек. У него масса влиятельных друзей, в том числе и в Польше! Поверьте, ему я тоже рассказал бы обо всем!
— Будьте осторожны! — предупредила Норма. — Ответственность целиком на вас. Я не знаю, что случилось. Как не знаю и того, понравится ли вашим коллегам, что теперь, посвятив в случившееся меня, вы посвятили и его.
— Понравится ли им? Да они будут в восторге! Знаете, сколько у нашего института партнеров за рубежом? А у господина Вестена столько влиятельных друзей повсюду. Может быть… Нет, я опять не туда заехал. Совсем запутался… Мы действительно не знаем, как нам быть… вдобавок ко всему мы боимся…
— Отлично. Вы ему доверяете. Я спрошу, могу ли привезти вас с собой. Пойдемте! Мне еще нужно принять душ и переодеться. Если Алвин согласится, вы можете посидеть на лоджии за бутылкой вина. — И она направилась к подъезду своего дома.
Он последовал за ней, бормоча что-то по-польски.
— Что вы сейчас сказали?
— С умным человеком всегда договоришься. Извините.
— Извините? Ведь это комплимент!
Почему я это сказала, одернула себя она. Сумятица какая-то, какая-то сумятица… В квартире она первым делом поставила желтые розы в вазу. Барски попросил стакан минеральной воды и сразу удалился на лоджию. Как в кино, подумала она. Ничего этого нет. Вздор, никакое не кино. Если вдуматься, все совершенно логично и естественно. Безумие какое-то!
Она позвонила Алвину Вестену и обо всем рассказала.
— О чем ты спрашиваешь? — сказал ее друг. — Пригласи этого господина и приезжайте вместе, дорогая. Столик в ресторане я заказал. Наш с тобой столик. Тот, в самом углу. Поужинаем и поднимемся ко мне в номер. Послушай, этот Барски не может сейчас меня слышать, он не рядом с тобой?
— Нет. А в чем дело?
— Я сегодня утром слетал в Бонн и заезжал в министерство иностранных дел и в министерство по науке и технике. Посоветовался с друзьями, знающими людьми. И все в один голос сказали, чтобы я держался от этого дела подальше. А ты — тем более!
— Значит, все еще хуже, чем я предполагала.
— Очевидно.
— А почему держаться подальше, они, конечно, не объяснили.
— Ни словом не обмолвились. Потом я еще съездил в Кельн, навестил старинного приятеля, профессора Кеффера, он молекулярный биолог. Мы вместе сидели в тюрьме при нацистах. После войны Кеффер работал в Англии, в Физическом институте в Кембридже. Он ничего определенного не знает, но, по-моему, предчувствия у него самые мрачные. Потому что он тоже просил, чтобы я ради всего святого не вмешивался! Ну что ж, выслушаем покамест этого доктора Барски! Когда вокруг столько вони, даже руки чешутся, правда? Который час? Полвосьмого?
— Полвосьмого. Я быстренько приму душ и переоденусь.
— Погоди!
— Что еще?
— Пожалуйста, не приезжай в трауре. Надень мое любимое платье. Белое с жакетом в черно-белую клетку. И белые туфли. Договорились?
— Договорились! Чао, мой старикашка!
Она быстро нажала на контактную клавишу и сразу набрала другой номер: главной редакции «Гамбургер альгемайне». Когда девушка в секретариате сняла трубку, Норма попросила соединить с главным редактором.
— Понтер, это Норма. Я целый день была в разъездах. Есть куча новостей, но прямо в номер — ничего. Завтра расскажу. Я звоню, чтобы ты знал, на всякий случай, где я: доктор Барски явился на исповедь. Я беру его с собой к Вестену, в «Атлантик».
