— Горшманы знали об этом?
— Знали, конечно. Сначала догадывались, потом все поняли. По ночам я приезжала к нему в номер. Два раза мы вместе обедали и ужинали. Все четверо.
Юлия Соломоновна — удивительная женщина. Чуткая, деликатная. Она делала вид, что ничего не происходит. Вообще, по-моему, вся группа догадывалась, но все молчали. И только Нелюбов иногда ворчал. Но он, по-моему, ненавидит всех на свете, а больше всего — банкиров. Не знаю почему, но он не мог даже спокойно разговаривать с ними. Его прямо трясло от ненависти.
— Вы не знаете почему?
— Понятия не имею. И свою ненависть к ним он перенес и на меня. Поэтому я не очень удивилась, когда он мне так грубо ответил. Но Петр Леонидович не думал, что Нелюбов позволит себе такой грубый выпад. Поэтому он его и ударил.
— Вы давно знакомы с Беляевым?
— Полтора года. Он не мог решиться на развод. У него двое маленьких детей.
— Это всегда сложная проблема, — согласился Дронго. — А Борисов постоянно общается со своим патроном?
— Нет, не постоянно. Но достаточно часто. Он выполняет функции… скорее помощника или секретаря, чем телохранителя. Валя хороший парень, немного бесхарактерный, но хороший. Я слышала, что он раньше работал на таможне.
— Вы ходили в «Ритц» пешком?
— Беляев предлагал присылать за мной машину, но мне не хотелось. Ведь наши отели находились совсем рядом. Я выходила из «Интерконтиненталя» и доходила до Вандомской площади за несколько минут. А утром возвращалась к себе, чтобы другие не догадались. Возвращалась к завтраку. Но мне кажется, что все равно все догадывались о наших отношениях.
— Вы присутствовали при разговорах Горшмана с Беляевым?
— Да, несколько раз.
— О чем они говорили? Меня интересуют не столько их беседы, сколько их тон, настроение обоих, отношение друг к другу.
— Я все равно не прислушивалась к их разговорам. Но они обычно разговаривали очень тихо. Вернее, больше говорил Беляев, а Александр Абрамович его слушал. Иногда вставлял какие-нибудь фразы. Он вообще не любил много говорить. Но они очень дружили. Я слышала, как часто они смеялись, шутили. Они ведь были компаньонами, и Беляев доверял своему напарнику. Он мне несколько раз говорил, что преклоняется перед талантами Александра Абрамовича. Рассказывал о гениальности Горшмана в экономических вопросах. Говорил, что без Александра Абрамовича их компания ничего не стоит. Он его очень уважал.
— А как он относился к Юлии Соломоновне?
— Нормально. Она вообще очень деликатная и тонкая женщина.
— Как вы думаете, кто мог убить Александра Абрамовича? Это сделал кто-то чужой — или кто-то из своих?
— Чужой вряд ли, — сразу ответила Алена. — Чужой не мог знать, кто и где сидит. А убийство совершили в темноте. Вы же видели, что нам показал бригадир.
Кто-то вставил реле в соседнем вагоне, устроил короткое замыкание и, воспользовавшись аварией, убил Горшмана. Это мог сделать только один из наших.
— Тогда я должен у вас спросить, кого вы подозреваете?
Алена потушила сигарету. Повернулась к Дронго.
— Никого. Я никого не подозреваю. Но мне кажется, что Александра Абрамовича не очень любили в группе.
— Почему?
— Сама не понимаю. Люди вообще… странно устроены. Такое ощущение, что им нравится состояние перманентной ненависти. Я часто обращала внимание, как многие в нашей группе менялись, когда речь заходила о Горшмане. Все признали, что он очень умный человек, блестящий экономист. Но все его не любили. Может, потому, что он добивался гораздо больших успехов, чем все остальные.
— Кажется, Бальзак сказал, что зависть толкает людей ничтожных на мелкие и гадкие поступки, а людей великих побуждает к соперничеству, — вспомнил Дронго.
— Вот-вот. Горшману завидовали, вернее, не хотели признавать за ним права на лидерство. Может, поэтому угрожали и Петру Леонидовичу.
— Когда ему угрожали? — тотчас же спросил Дронго. — Во время поездки?
— Да. Ему позвонили в номер отеля, когда я была у него. — Алена покраснела. — Извините, — пробормотала она, — но я слышала по голосу, как он нервничал, отвечая на этот звонок. Он несколько раз переспросил, с кем именно говорит. Потом замкнулся в себе и ничего не стал мне рассказывать. И только после моих уговоров рассказал, что ему звонил неизвестный, который предостерегал его от поездки в Лондон.
— Он не сказал почему?
— Сказал. Они с Горшманом должны были подписать какое-то соглашение.
Звонивший не хотел, чтобы они его подписывали. Кажется, он ему угрожал. Я вообще думаю, что убийца мог целиться в Петра Леонидовича, а случайно попал в Горшмана. Они ведь сидели рядом. Состав дернулся, и убийца случайно попал не в того, в кого хотел.
— Как вы думаете, кто мог совершить это преступление?
— Не знаю. Мне даже страшно подумать, что кто-то из наших мог решиться на такое. Я не могу никого назвать. Не могу. Извините меня.
— Я вас понимаю. Скажите, Алена, что вы думаете об Анохиных?
— О ком вы спрашиваете? О Зинаиде Михайловне или о ее дочери?
— Мне интересно ваше мнение об обеих дамах.
— Старшая Анохина — довольно эксцентричная особа, неискренняя и лживая. А ее дочь очень закомплексована, но производит более благоприятное впечатление, хотя временами бывает похожа на мать.
— Они к вам плохо относились?
— Ужасно. Зинаида Михайловна, по-моему, вообще с трудом выносила мое присутствие. Ей казалось, что такие, как я, отбивают потенциальных женихов у ее дочери. Стоило мне ответить на какой-нибудь вопрос Кунина, как ее буквально начинало колотить. Поэтому я обходила стороной Андрея, хотя он ко мне был явно неравнодушен. А мне он не нравится.
— Я могу спросить почему?
— Я отвечу. Он не лидер по натуре. Хороший парень, очень хороший. Говорят, был неплохим дипломатом, знает иностранные языки, предупредительный, вежливый, из хорошей семьи. Но в нем нет какого-то главного для мужчины качества. Я даже не знаю, как это назвать… В нем нет мужской силы, своеобразного мужского куража. Он просто правильный мальчик, правильный мужчина, но не более того. А мне такие не нравятся.
— Вы думаете, у Беляева есть такой кураж?
— Да, безусловно. И у Горшмана был. Этакое ощущение мужской силы. Оно не обязательно совпадает с горой бицепсов. Но каждая женщина чувствует в настоящем мужчине нечто привлекательное. Это как запах, который невозможно описать словами. Кажется, скоро мы выберемся наконец из этого тоннеля.
— Через несколько минут, — согласился Дронго. — У меня к вам последний вопрос. Борисов оставался с хозяином в «Ритце» или приезжал к нему по утрам?
— Оставался. Рядом с номером Беляева имелся специальный номер для телохранителей. Борисов все время жил там. Он знал, что по ночам я прихожу к его патрону, — Алена поправила прическу, — он, конечно же, знал. Но делал вид, что ни о чем не подозревает. По-моему, он очень боится своего шефа. Или боится потерять работу. Сейчас в Москве такое положение, что люди готовы на любую работу. В принципе Беляеву охранники не нужны. Но он возит с собой охранника для поддержания собственного статуса.
— Спасибо, — поблагодарил Алену Дронго. — Давайте вернемся в салон, иначе пассажиры начнут волноваться.
В салоне Сандра уже успела разнести для пассажиров чай и теперь терпеливо ждала, когда появятся Дронго со спутницей. Едва они вошли в салон, как Беляев, поднявшись, подошел к ним.
— Вам, по-моему, нравится ваша работа, — неодобрительно заметил Беляев.
— Я всегда добросовестно делаю свое дело, — с невозмутимым видом парировал Дронго. — А почему вы не рассказали мне, что вам угрожали?
Беляев явно неодобрительно взглянул на Алену. Та опустила голову.
— Это не имело отношения к нашей беседе, — ответил банкир. — Кроме того, вы бы меня обязательно спросили, кто именно мог бы подтвердить мои слова, а я бы не хотел, чтобы мои отношения с Аленой стали достоянием гласности.
— И тем не менее вы могли бы рассказать мне о том, что вам угрожали. Какое соглашение вы должны были подписать в Лондоне?
— Мы хотели продать наши еврооблигации, прекратив финансирование нескольких наших компаний. В том числе и рекламных. Мы учитывали состояние нашей компании и кризис в России. Но, очевидно, кто-то рассудил иначе.
— В числе компаний, от финансирования которых вы хотели отказаться, была и «КТС»?
— Да, — кивнул Беляев, обернувшись и взглянув на Нелюбова. — Вы думаете, это он убил Александра Абрамовича?
— Пока не знаю, — ответил Дронго, направившись к своему месту.
Едва Дронго сел рядом с Родионовым, как поезд вырвался из тоннеля. Яркий дневной свет ударил в окна вагонов. Все невольно зажмурились.
— Слава богу, — послышался голос Зинаиды Михайловны.
Многие тоже испытали облегчение. Состав, не сбавляя скорости, летел к Лондону.
— У тебя есть хоть какая-нибудь зацепка?. — спросил огорченный Родионов.
