Мы распрощались. На помощь мальчику вышел высокий, величественного вида старик в черном балахоне. Он с учтивым поклоном предложил мне войти в его скромную лавку, а потом ухватил меня за рукав и безапелляционно втащил внутрь.
Вы умеете торговаться? Не так, тупо: «Нет, это что-то дороговато! Я пойду в другом месте поищу!» По-настоящему, по всем правилам искусства — так, чтобы и самому получить удовольствие, и продавцу доставить? Я умею.
Меня научил этому один бербер-аксакал в алжирском городе Бискра, на северной оконечности Сахары. У него в лавке среди завалов блестящих медных поделок было два старинных кулона из потемневшего серебра — один с бирюзой, второй — с красными веточками кораллов. Надеть такой могла бы только Пэгги. Но оба украшения были тонкой работы, сегодня так уже никто не делает, и я решил купить и второй кулон для Джессики. Пусть висит где-нибудь на гвоздике!
Я спросил цену, и старик назвал ее. Не помню сейчас, сколько это было. Может, динар по двести за каждый кулон — хотя это могло быть и двадцать, и две тысячи, не помню! В любом случае, для меня эти деньги были смехотворные, и я тут же полез за бумажником. Старик покачал головой и остановил мою руку:
— Ты не хочешь купить!
— Как не хочу? Хочу! Сколько они стоят? Двести и двести, всего четыреста. Правильно же?
Я снова полез за бумажником.
— Ты не хочешь купить! — любезно, но упрямо повторил старик.
Мы посмотрели друг на друга, и я понял.
— Сколько вы говорите? Четыреста? Че-ты-ре-ста!!!
Старик расплылся в улыбке.
— Нет, это таких денег не стоит!
— Вот теперь ты хочешь купить! — довольно произнес дед.
Значит, действовать надо так. Первую цену, допустим, двести динаров, вы просто отбрасываете пренебрежительным жестом. «Это первая цена! Какая вторая?» Продавец, как правило, начинает улыбаться — он понимает, что напал на знающего человека. Ему же скучно целый день сидеть! Вы тоже улыбаетесь, чтобы он понял, что и для вас это удовольствие. Продавец называет вторую цену, например, сто восемьдесят. Но вы морщите нос, как бы говоря: «Да ладно вам! Вы что, еще не поняли, с кем имеете дело?» — «Хорошо! — скажет продавец. — Для вас это будет сто шестьдесят. Даже сто пятьдесят. Сто пятьдесят, по рукам!» Но вы не спешите. Говорите вы коротко: «А третья цена?» Продавец тоже не дурак. Он вам ответит что-нибудь вежливое, но непреклонное: «Какая может быть третья цена? Я же сбросил вам почти треть! Третья цена такая же, как и вторая!» Не тушуйтесь! Скажите: «Я имею в виду, настоящая цена!» Продавец сбросит вам еще, чтобы доставить удовольствие: сто сорок. Сделайте вид, что задумались. Как правило, именно в этот момент вам предложат чаю. Вы соглашаетесь. Продавец попытается тут же завернуть вам покупку в какой-нибудь газетный лист, но вы его остановите — торг еще не закончен! За чаем с мятой и разговором о семье переспросите как бы невзначай: «Сколько, вы сказали, вы сейчас хотите? Сто?» Вы поняли: по правилам игры цена, которую вы вроде бы пытаетесь вспомнить, должна быть еще ниже. Могу поспорить: он-то говорил сто сорок, но сейчас скажет сто двадцать. Тогда вы должны спросить: «А дружеская цена?» Он не обидится. Сто к одному: продавец рассмеется и хлопнет вас по плечу. Тертые любят тертых! Он согласен на дружескую цену: скорее всего, это будет сто. Поняв, что больше продавец не сбросит, вы переходите к опту. Да-да, к опту! Вы же не один кулон собираетесь покупать, а два! Короче, тогда с дедушкой из Бискры мы разошлись, наверное, динар за девяносто за кулон, чрезвычайно довольные друг другом.
Конечно, я каждый раз так не торгуюсь — мне и времени жалко, и вообще это все не в моей поэтике. Обычно я плачу третью цену, разве что мне уж очень надо доставить продавцу удовольствие. Сейчас бы надо, но как? У нас даже языка общего не было! Я попробовал английский, французский, испанский, итальянский, немецкий и, поскольку каждый раз старик в черном балахоне только улыбался с извиняющимся видом, остановился на родном русском.
У старика проблемы выбора не было: он тоже говорил на родном. Но представить его ломающим язык на пиджин-инглиш было трудно. Весь его облик дышал достоинством, даже величием: окладистая седая борода, подстриженная внизу полукругом, густые строгие брови, взгляд прямой и глубокий. Я про себя стал называть его Аятолла.
Мальчик спросил меня, что именно меня заинтересовало на витрине. Я потребовал притащить на низкий столик, все, что там было. Все уже поняли, что пришел солидный клиент. Меня усадили за столик, а на призывный крик из задней комнаты вышли еще два подростка: мало ли какая услуга понадобится?
Еще одно правило: торговаться надо за самую дорогую, с вашей точки зрения, вещь, но ничем не показывая, что вам действительно хочется ее купить. На мой взгляд, самым ценным был греческий керамический обломок размером с детскую ладонь. На нем барельефом был изображен торс лежащего мужчины с курчавой бородой. Его голову любовно отклоняла вправо рука женщины, целующей мужчину в губы. Александр Македонский прошел через Бактриану в IV веке до нашей эры, и вряд ли в этих местах с тех пор был скульптор, способный создать нечто подобное, — мы бы о нем знали. Так что это был поцелуй, которому исполнилось две тысячи четыреста лет.
Но я не спешил. Я разложил перед собой на столике все греческие фигурки: детские головки, ручки и обломки ваз, масляные лампы. Такие можно найти везде, где есть, что копать, — не важно, занимается этим государство или нет. Нет, лучшим был поцелуй — ему на самом деле место было в музее. Но я сделал вид, что не знаю толком, на чем хочу остановиться, и ткнул в него, как бы колеблясь. На самом деле я даже забыл про изумруд, так мне хотелось заполучить этот осколок.
— Чанд?
Слово «сколько» фигурировало в моем словарике.
Дальше торг проходил следующим образом. Мальчик встал около меня с калькулятором, чтобы набирать цену, которую называл Аятолла.
— Доллар? — уточнил тот.
— Доллар, доллар! Мальчик набрал: 200.
— Сколько-сколько?! — по-русски выкрикнул я. Аятолла с достоинством указал мне на калькулятор: назовите свою цену!
Я набрал: 5.
Теперь наступила очередь возмущаться старика: он сдвинул брови. Мальчик сунул калькулятор мне под нос: 180.
Я снова набрал пять.
Мне предложили 150. Я ответил: пять.
Думаете, Аятолла продолжал возмущаться? Вовсе нет: он теперь улыбался вовсю. Вся семья галдела, и из задней комнаты пришел такой же бровастый бородатый мужчина лет сорока с бритой круглой головой и жировым валиком на затылке. Мне бы сейчас предложили чаю, но был рамадан.
Я провел в лавке уже минут двадцать. Слева от меня отдельной кучкой лежали фигурки, которые я собирался купить. Поцелуй был в итоге оценен в восемь долларов, но я еще не заводил разговора об оптовой цене. На языке жестов слово «опт» одно из самых простых.
Теперь я мыслями вернулся к тому, зачем пришел. Как на дари будет «изумруд», я знал еще с Москвы. Я потребовал у Эсквайра, чтобы мне перевели это слово, и я мог бы различить его в незнакомой речи. А оказалось, что на всех языках оно звучит примерно одинаково.
Так вот, я сделал вид, что и не знаю даже, чего еще хочу, а тут вдруг вспомнил.
— Замарод, — сказал я.
Семейство антиквара загалдело наперебой. Они все повторяли одно слово, которого я не знал, но, похоже, оно означало «запрещено». Мужчина подтвердил мое предположение, проведя рукой себе по горлу. Я отмахнулся: мало ли что запрещено! Хочу замарод, и все тут!
Старик посовещался с мужчиной, видимо, сыном. Тот вышел. Антиквар показал мне на отобранные вещицы, и мальчик набрал итоговую сумму: 45. Я кивнул: бог с ней, с оптовой ценой! Аятолла выбрал в другой плошке старинную монетку и протянул ее мне:
— Бакшиш!
Я всегда думал, что бакшиш — это взятка. А получалось, подарок! Я покрутил ее в руке: монетка была медная, не отчищенная, с арабской или иранской вязью. Мальчик сунул мне под нос калькулятор: один доллар. Хорош подарок!
Я бросил монетку обратно в плошку. Но старик выудил ее и положил к моей кучке.
— Бакшиш! — с укоризненным взглядом в сторону внука сказал он.
Я отвесил мальчишке легкий шутливый подзатыльник. Все рассмеялись — теперь мы были друзьями.
Мужчина вернулся. В руке у него был бумажный пакетик — мы в детстве так сворачивали фантики от конфет. Мужчина присел на корточки рядом со мной и развернул бумажку. В ней было с десяток неограненных изумрудов. Самый большой был размером с вишневую косточку.
— Нет, мне такие не нужны! — сказал я по-русски, но все меня поняли. — Мне нужен хотя бы…
Я поискал глазами в поисках подходящего предмета. Меня устроила фаланга большого пальца мальчика.
— Вот такой!
Мальчик что-то радостно залопотал, типа, ишь чего он хочет! Показал на себе весь большой палец, потом сделал кольцо из большого и указательного, наконец, сжал руку в кулачок. «Слеза дракона», кстати, должна была быть как раз такого размера.
