Зверев держал темп и ритм, не отставал, ощущал недалеко от себя Жлобина и уже гордился собой. В такую компанию попасть — дело чести. По прошествии часа он уже расслабился, стал было приостанавливаться и приспускать рюкзак. Но ничего не происходило. Зимаков шел как ни в чем не бывало, Жлобин сзади не проявлял признаков беспокойства, и тогда Зверев решил, что теперь переход будет длиться полтора часа, но и тогда привала не было. Через два часа три минуты привал был объявлен. Зверев сбросил рюкзак мгновенно, опустил руки, сел, расслабился. Он ждал интереса и сочувствия. Ободряющей фразы ждал… Через пятнадцать минут колонна двинулась далее.
Следующий привал случился через два часа тридцать минут. Теперь Зимаков остановился надолго, и Арчибальд со Шмаковым захлопотали. Обеденное время. Час исполнения желаний…
Огня не разводили. В термосах, взятых снизу, оказался крепчайший чай. Бородин вынул из своего рюкзака вяленую баранину и хлеб.
— Еще два конца, и на месте. Главное, успеть засветло. Ну, как дебютант?
— Я отслеживаю. Характер нордический. Пока вещи на ходу не выбрасывает.
— Не выбрасываешь, Юрий Иванович?
— Шутки шутите?
— Шутим.
«Хорошая вещь — эти ботинки, — думал Зверев, — и упасть не дают, и подниматься позволяют, и, должно быть, полезны в драке. Махнул ногой — и головы как не бывало». После обеда идти вначале было нестерпимо, тем более что началась морена. Потом он опять втянулся. Перед последним броском ели шоколад с сухарями, «добивали» термоса. Последние три часа Зверев шел на автопилоте, и наконец все закончилось.
Опять морена, ледник Беляева. Палатки ставили Зимаков со Жлобиным, очень быстро и координированно. Они занимались этим вдвоем не раз и довели навык до автоматизма. Высота четыре тысячи семьсот метров. Зверев уже пять часов шел в очках. Теперь снять их равнозначно освобождению от рюкзака. Руки просто не поднимаются с колен. Начальники о чем-то советуются, сидя на корточках у входа в красную командирскую палатку, водят пальцем по карте, схеме, плану, или что там у них под носами.
Зверев проснулся поздно, часов в девять, — и проснулся с полным ощущением своей никчемности. Боль в ногах и натруженных плечах, сухость в горле, воспаленные веки. Очень медленно покидал он спальный мешок и, выползая в мир, не слышал его звуков. Его опасения вскоре подтвердились. В лагере осталась одна Нина, а остальные ни свет ни заря отправились назад, по леднику, за остатками вещей. Зверев доковылял до соседней палатки. Нина занималась тем, что вскрывала мешки и ящики и раскладывала продукты, сухой спирт для плиток, железо и шнуры, пересыпала инжир в белые полотняные мешочки и прочее.
— Кофе хотите?
— Сам не знаю. Давайте попробуем. Много тут всего. Денег страшенных стоит. Вертолеты, лайнеры. Кто заказывает музыку?
— Фирма одна. Снимаем восхождение на пленку, оставляем контейнер, вымпел. Большой рекламный резонанс.
— А чего другую вершину не выбрали? Попроще?
— Название у этой соответствующее.
— Поесть-то дадите?
— Чего изволите?
— Омлет с сыром. Пирожное.
— Колбаса сухая, сыр плавленый. Пока есть.
— А вы, стало быть, профессиональная сумасшедшая?
— Я сумасшедшая не более, чем вы. Ведь вы, кажется, из сыска?
— Из него, родимого.
— Никогда бы не смогла.
— А вы не зарекайтесь. Вы лучше расскажите…
— Была ли под судом и следствием?
— Как там на Эвересте?
— О…
— Что «О»?
— Это было бы упоительно, если бы не было так печально. Я на Эверест не поднялась. Заболела.
— А собирались?
— Естественно.
— Не женское это дело.
— Мне кажется, ты придуриваешься, дорогой товарищ.
— Отчасти. А как там на подходах к вершине мира? Что там, за границей, разумного?
— Вначале нужно добраться до Дели. Как понимаете, не каждому позволялось.
— Вам позволилось.
— С третьей попытки.
— И как там, в Дели? Индусы хороши, бестии?
— У индусов мы не были. Просидели полдня в аэропорту на ящиках. Ждали рейс в Катманду. А аэропорты везде одинаковы. Даже никого в чалме не увидели. Денег тогда карманных никто не предусматривал. Валюты у нас не было. Если бы, скажем, Зимаков достал из носка доллар-другой и обменял его, чтобы попить кока-колы в баре, это стало бы известно. Ничего бы страшного не произошло, но могли потом возникнуть проблемы, в следующий раз. Ну, у нас был нарзан в бутылках, сервелат, хлеб «Бородинский». Так мы день и коротали. Потом видим, бежит местный чиновник из посольства, ручонками машет. Появились грузчики и все добро потащили и покатили на летное поле. Мы еще порадовались, что таможенного досмотра нет, но оказалось, преждевременно порадовались. В Катманду вывернули чуть ли не швы на трусах. Все перетрясли, мешки развязывали, простукивали бочки с топливом. Ну, пришлось подарки делать. Это ритуал такой. Наконец выпустили нас на улицу. Там мужик местный — забыла, как звать, на вино похоже. А, Сидр! Сирдар. Добро наше осталось пока в порту, а нас повезли на трех машинах в город. Там вот действительно интересно. Туристов со всего мира сотни, тысячи торговцев сувенирами.
— Купила что-нибудь?
— Маленького Будду из бронзы.
— Сохранила?
— Нет. Украли. У меня квартиру обокрали как-то раз. Не помог божок.
— А что-то действительно красивое было там?
— Из полудрагоценных камней — украшения. Как сейчас вижу. Украшения резные. У них на окнах и дверях резные украшения из дерева. Накладки такие, узоры. Покупай и приколачивай декоративными гвоздиками. Потом марки очень красивые, значки всякие. Значки нам потом дарили. Это осталось. Значки плохие. Потом нас Сирдар отвез к себе в контору и накормил. Веселый такой мужик. И появились носильщики. Вроде бомжей наших. Есть профессиональные — шерпы. У них это родовое ремесло. А равнинные, портеры, — те вроде бомжей. Шерпы на равнине ничего не несут. Они только следят за караваном. И вот на следующий день четыре «джипа» со всем добром отправились к вертолетной стоянке. Почему нельзя было прямо из аэропорта перегрузить на вертолет, для нас осталось загадкой. Ну, чужая страна — потемки.
— Неинтересно ты рассказываешь.
— Не хочешь, не слушай. Кофе будешь еще?
— В меня не лезет. Ни пить, ни есть. Комок в горле, дрожь в членах. К тому же холодно.
— Спирту хочешь?
— А худо не станет?
— Не думаю.
Нина нацедила из армейской фляжки граммов семьдесят.
— Разводить будешь?
— Чуть-чуть сверху.
Горячий комок упал в желудок. Теплее не стало. Стало грустно.
— Так какая же фирма платит?
— Пока секрет. Потом очень большая кампания в прессе будет. На пике Коммунизма — вымпел одного из банков.
— Значит, все-таки банк.
— А может, и не банк.
— А звездно-полосатого слабо? За хорошие деньги?
— А черт его знает. Потом же и снять можно.
— А «потом» может и не быть.
— А потом груз полетел в Луклу. Следишь за сюжетом? Март месяц. Ледопад Бхумбу.
— Ледопад — это что?
— Скоро сам узнаешь. Ногами и руками прочувствуешь. И пузом, несомненно. Вот там красиво. Мы летели над невысокими хребтами, и белейшие вершины поднимались над ними. Леса. Таких зеленых лесов больше нет. А кое-где террасы возделаны. Свежие побеги. Это совсем другой зеленый цвет. И когда внезапно возникает аэродром, не хочется садиться. Хочется еще лететь.
— А высоко там аэродром?
— Нет. Меньше трех километров. Две восемьсот. Лукла находится как раз между Катманду и Эверестом, и выше Луклы уже ничего не растет. А в поселке — целая оранжерея. Тростник, сосна гималайская, береза. Все приземистое, широкое, не такое, как у нас. Ноздреватая кора. А самое главное впечатление на грани потрясения — дорога, идущая в глубь Гималаев. Я там просидела часа три. Ощущение какого-то транзита междувременного. И свою никчемность понимаешь беспредельную. В домиках газовые лампы, подобные примусам. Светляки такие. А ущелье, через которое идет дорога, сужается и вскоре раздваивается. Когда мы вышли из Луклы, думали, достаточно долго идти до реки. А оказалось — всего полчаса. И там мы остановились и сделали привал… Что-то ты совсем зеленый.
— Не представляю, как они пошли назад.
— На автопилоте.
— То есть как?
— А им так же дерьмово, как и тебе. Может быть, немного получше. Давай-ка, дружок, чтобы не чувствовал себя врагом народа, раскладывай бульонные кубики по десять штук. Потом клади в эти мешочки. Сделаешь, займешься галетами.
— А почему не нести все это в отдельном рюкзаке?
— Это мы проходили. Рюкзаки склонны падать в пропасть. А это НЗ. Будет у каждого.
— А сгущенки нельзя?
— Вообще-то, ее мало. Но тебе, для более легкой адаптации, сделаем.
Зверев выпил половину банки, и ему стало легче.
