У того дернулась щека.
— Да ладно тебе… Признаю, ошибался. Переусердствовал. Виноват я перед тобой. Прости меня, а? Не ради старой дружбы, а для пользы дела. Правильно ведь Епанчин сказал: одной Родине служим.
— Правильно. — согласился Октябрьский. Лежава обрадовался:
— Вот видишь! Давай пять. — И протянул ладонь, но неуверенно — боялся, что рукопожатия не будет.
Однако старший майор как ни в чем не бывало снял перчатку, крепко стиснул «Японцу» пальцы и убирать руку не спешил.
Лицо грузина осветилось улыбкой.
— Вот это по-нашему, по-большевистски! Значит, простил?
Тогда, по-прежнему не прерывая рукопожатия, Октябрьский повернул кисть пальцами кверху — вместо ногтей там были сморщенные багровые пятна. Увидев их, Лежава побледнел.
— Нет, — ответил старший майор и отвернулся, натягивая перчатку.
Он торопился — нужно было проведать квартиру на Кузнецком Мосту, где работала группа лейтенанта Григоряна.
Доринский сожитель, вымотанный бессонной ночью, уснул не раздеваясь. А Егору хоть бы что. Облился до пояса холодной водой, помахал гантелями, и снова как огурчик. Засиделся в четырех стенах, измаялся — не то чтоб от безделья (дел-то как раз было по горло), а от монотонности и главное от ожидания. Безвылазно торчал в коммуналке шестой день, а звонка от Вассера всё не было. Может, и вовсе не выйдет на контакт?
Натянув майку, Егор вышел на кухню, где соседка слева, в стоптанных тапках, в застиранном халате невнятного цвета, варила щи.
— И хде ты, Зинаида, тильки таку похану капусту берешь? — лениво сказал Дорин, говоря на украинский манер. — Хоть противохаз надевай.
— Пошел ты, Степка,… У тебя и так рожа как противогаз, — огрызнулась соседка, всегда готовая к отпору. — Барин нашелся — шти ему нехороши. А мой Юшка любит. Надо больному дитятке горяченького похлебать?
Егор хмыкнул — Зинкиному сыну, идиоту Юшке, было под тридцать. Ничего себе «дитятко», еле в дверь пролазит.
— Некультурная ты баба, Зинаида Васильевна. На общественной кухне матом ругаешься, живешь в антисанитарных условиях. Как только тебя в Моспищеторге держат, доверяют мороженым торговать?
Этого Зинаида ему тем более спустить не могла. Хряпнула крышкой об кастрюлю, подбоченилась и заорала таким базарным голосом, что из комнаты справа выполз Демидыч, даром что глухонемой. Тоже пожелал принять участие в конфликте. Замычал, показал Зинке кулак — проявил мужскую солидарность.
Не утерпел и малахольный Юшка. Выехал на кухню в своей каталке — огромный, с пухлой детской физиономией, на которой дико смотрелась небритая щетина. Заволновался, захныкал, принялся дергать мамку за подол: успокойся, мол. Щека у Юшки была подвязана грязной тряпкой — у идиота который день болели зубы.
Обитатели коммуналки так увлеченно собачились, что прошляпили момент, когда открылась входная дверь. Среагировали лишь на скрип линолеума в коридоре.
Оборвав на полуслове трехэтажную матерную конструкцию, Зинаида крутанулась на пятке, полусогнула колени и выхватила из-под фартука револьвер.
Демидыч в долю секунду оказался слева от двери. Юшка, опрокинув свою каталку, справа. У обоих в руках тоже было оружие. Один Егор чуть замешкался — сунул руку подмышку, а вынуть ТТ не успел.
Всё нормально, это был шеф — у него свой ключ.
— Ваньку валяете? — сказал Октябрьский. — Крику от вас на весь двор.
Старший майор на явку заглядывал три, а то и четыре раза на дню, благо от ГэЗэ сюда две минуты ходу. Был он в драповом пальто поверх формы, на голове кепка.
«Глухонемой» Демидыч, как старший группы, доложил:
— Репетируем, товарищ начальник.
— Ну-ну. Где Карпенко?
— Спит, — отрапортовал Егор. — Мы с ним полночи по легенде работали, и потом еще три часа на ключе.
— Это что у вас? Щи? — принюхался Октябрьский. — Угостите?
И присел к краю стола, снял кепку.
Зина налила ему полную тарелку, отрезала хлеба. Старший майор, обжигаясь, стал жадно есть.
— Опять не спали, не ели, товарищ начальник, — укорила его Зинаида.
Грубый Октябрьский в ответ на заботу сказал:
— Кухарка из вас, Валиулина, как из слона балерина. Где вы только такую капусту берете?
Она обиженно схватила тарелку, хотела отобрать, но старший майор вцепился — не отдал.
— Прошу извинить, товарищ оперуполномоченный, — покаялся он. — Больше не повторится. А щи замечательные. Сильно горячие.
— Ну и нечего тогда, — проворчала Зинаида.
— Как у радиста голова? — спросил Октябрьский, доев. — Жалуется?
— Так ведь сотрясение мозга, средней тяжести, — встрял Юшка, не дав Егору ответить. — Боксер хренов, бил — не думал. Человека надо интеллигентно отключать, чтоб мозги не вышибить. По-умному надо бить, товарищ Дорин, а не по-еврейски.
— Чего это «по-еврейски»? — удивился Егор.
— А ты кто, не еврей разве? Фамилия самая еврейская: Дорин, Басин, Шифрин. И нос крюком.
— Нос это на ринге сломали. А фамилия у меня по месту рождения, деревня Дорино. Бабушка рассказывала, помещики такие были — Фон Дорены, что ли. От них и деревню назвали.
Октябрьский, собиравшийся прикурить, не донес спичку до папиросы.
— Как ты сказал? Фандорины?
— Вроде бы. А что?
— …Нет, ничего. — Старший майор открыл было рот, но передумал. — Ничего.
Бабушка рассказывала, что те деревенские, у кого фамилия Дорин, пошли от Сладкого Барина — жил сто лет назад такой помещик, большой охотник до баб. Но этой информацией с руководством и товарищами Егор делиться не стал — незачем.
Начальник молча курил, глядя куда-то вдаль. и взгляд у него был не такой, как всегда — рассеянный, отсутствующий.
С группой больше ни о чем не говорил и скоро ушел — только напоследок внимательно посмотрел на Дорина, будто видел младшего лейтенанта в первый раз. С чего бы это?
Вообще-то за без малого неделю знакомства Егор уже успел привыкнуть к особенностям поведения товарища старшего майора. Необыкновенный это был человек, и вел себя тоже необыкновенно.
Например, после операции на Святом озере, когда возвращались в Москву, вдруг ни с того ни с сего заговорил по-былинному:
— Ну, добрый молодец, проси за удалую службу награду. Чем тебя уважить-одарить за то, что добыл золотую рыбку? Златом-серебром, жалованой грамотой, иль шубой со своего плеча? Желай, чего хочешь.
Если честно, Егор к такому повороту событий был готов. Видел, что начальство после успешной операции пребывает в отличном расположении духа и желание продумал заранее.
— Товарищ старший майор госбезопасности, возьмите меня в спецгруппу, а? Сами говорите, война на носу, а я груши боксерские околачиваю. Не пожалеете, честное слово.
— Нет, — сказал Октябрьский, как отрезал, и у Егора упало сердце. — Нет, товарищ младший лейтенант госбезопасности. То, о чем вы просите, это не награда. Это приказ начальства, который не обсуждается, а принимается к исполнению. В штат спецгруппы «Затея» ты будешь зачислен с завтрашнего числа, вне зависмости от желания. А за сегодняшнюю операцию представлю тебя к внеочередному званию, заслужил.
— Спасибо! — подскочил на мягком сиденье лимузина Дорин. — В смысле, не за награду, а за то, что берете к себе. То есть, за награду, конечно, тоже спасибо. — поправился он. — Служу Советскому Союзу.
Октябрьский кивнул, не сводя глаз с темного шоссе. Машину он вел сам, шофер дремал сзади.
— Вот-вот, служи. А благодарить не за что. Беру тебя по следующим причинам. Во-первых, из-за того, что в общем и целом держался молодцом. Во-вторых, из-за того, что наломал дров: так отмолотил радиста, что его в подобной кондиции Вассеру показывать нельзя. Синяки, положим, через несколько дней сойдут, но что прикажешь делать со сломанной челюстью? В-третьих, ты обучен радиоделу. В-четвертых, благотворно действуешь на арестованного — он при тебе прямо шелковый. В общем, даю тебе ответственное задание. Будешь состоять при Карпенке. Подробности объясню позже. А с боксом, конечно, прощайся. Мало того, что тебе нос попортили, так рано или поздно еще и мозги вышибут. Мне безмозглые сотрудники не нужны.
Эх, плакал финал чемпионата, подумал Егор, но без особого сожаления.
— Товарищ старший майор…
— Ты вот что, — перебил его Октябрьский. — Называй-ка меня «шеф», было в прежние времена такое обращение к начальству. Коротко и удобно. В группе меня все так зовут. Ты ведь теперь один из наших.
Так младший лейтенант Дорин, можно сказать, вышел на светлый путь, занялся настоящей работой, большим, важным делом. Пускай армеец Павлов забирает чемпионский титул даром, не жалко.
Началась новая жизнь, совсем не похожая на прежнюю. Под началом у Октябрьского служить было одно удовольствие — спокойно, весело, и ни черта не страшно кроме одного: не разочаровать бы шефа.
