С утра Луганов и Миронов были у полковника. Сообщение Миронова о найденных на квартире мнимого Григорьева бланках для паспортов, а также о том, что Длинный ходил именно в эту квартиру, было большой удачей. Теперь они кое-что знали и о самом резиденте. Его рост, внешность — хотя и очень приблизительно описанную — и некоторые другие детали. Миронов считал, что по хаосу в квартире можно судить о том, насколько внезапно для резидента было какое-то известие или наблюдение, заставившее его скрыться.
Полковник улыбнулся этому заявлению.
— Все пока шло правильно, Андрей Иванович, — сказал он, — но тут торопишься. Очень многие холостяки, а тем более разведенные мужчины не умеют следить за квартирой. Вполне возможно, хаос в квартире существовал давно. Кроме того, он не так уж часто, судя по всему, в ней появлялся. Но вот что интересно: у нас прибавилось данных о резиденте и все-таки нельзя сказать, что мы продвинулись вперед. Ясно одно: теперь резидент где-то затаился, и самое важное для нас — выйти на его убежище. Плохо, что он уже знает о наших поисках. Собственно, и сбежал он в тот момент, когда понял, что мы вышли на след. Так что, несмотря на ряд удач, дело у нас фактически не сдвинулось…
— Что у вас, Василий Николаевич?
Луганов вынужден был сообщить, что и он в своих поисках полковника Соколова пока не достиг существенных результатов.
* * *
Событие было бы будничным и не внушало бы никаких подозрений, если бы не странное поведение Варюхина.
В шесть часов он вышел из здания облисполкома, забежал в ближайший гастроном, раздраженно вертя головой, выстоял большую очередь, купил две коробки конфет, сыру, водки, колбасы и отправился домой.
Луганов был уверен, что припасы предназначались не для дома. Действительно, через час Варюхин выскочил из подъезда своего дома.
Сотрудник, следовавший за Варюхиным, сообщал, что Варюхин часто смотрит в витрины, пересаживается с троллейбуса на троллейбус. По всему видно было, что он или знал про слежку, или предполагал о ней.
Вошел Скворецкий:
— Что там, Василий Николаевич?
— Вот Варюхин… Куда-то двинулся и очень уж осторожен. Боится хвоста.
— Что ты решил?
— Попробуем проследить, куда направляется.
— Во всяком случае, брать рано.
Сотрудник сообщал, что Варюхин держит путь на Беркутово.
По вечернему шоссе, освещенному сплошной цепью фонарей, мчались легковые и грузовые машины. Большинство людей в пятницу после работы спешили за город. В сущности, в поездке Варюхина не было ничего особенного.
— Тринадцатый, тринадцатый, ноль семнадцатый на улице Кошевого, — сообщал сотрудник Луганову. — Все время настороже. Два раза оглядывался… — Голос прервался.
Скоро пришло сообщение, что Варюхин вошел в дом номер 26 по улице Кошевого. Из дома слышна музыка, виден свет.
Луганов приказал сотруднику продолжать наблюдение, выслал еще двух работников проверить у местного участкового, кто живет в доме номер 26. Кроме того, еще один сотрудник должен был выяснить, чем в этот момент занимается семья Варюхина и что они знают о месте пребывания отца семейства.
Вскоре сотрудники из Беркутова сообщили: дача, где сейчас находится Варюхин, принадлежит Куравцеву. Он работает в НИИ Нефтехимии. Три месяца назад инженер выбыл в длительную командировку в Сибирь. В доме находится его жена. До замужества она работала в местной филармонии, женщина видная, решительная и лихая. После замужества, то есть около пяти лет, нигде не работает. Соседи неоднократно жаловались на нее милиции — их беспокоит радиола, которая у Куравцевой играет с утра до вечера. Человека, похожего на Варюхина, участковый уже видел. По его мнению, он около недели жил на даче инженера.
Сотрудник, навестивший семью Варюхина, сообщил, что там считают, будто Варюхин уехал на рыбалку. Но жена, судя по ее тону, не очень-то верит этому, подозревая какую-то иную цель поездки.
— Ну, Василий Николаевич, — сказал, выслушав все, Скворецкий, — похоже, с Варюхиным надо кончать.
— Как? — удивился Луганов. — У нас же данных нет…
— В этом все и дело, — сказал полковник, — данных против него нет и, кажется, не будет. Его возвращение на работу уже весьма подозрительно. Едва ли полковник Соколов, почувствовав, что им интересуются органы, вернулся бы домой.
— А откуда он мог знать, что органы им интересуются? Мало ли как мог погибнуть мальчик.
— Убийца слышал крик Валерки, он знал, что остался живой свидетель. Во всяком случае, я считаю так: за Варюхиным мы пока ведем наблюдение, но основное внимание Дорохову. Что мы имеем о Дорохове? Самоубийство его крайне подозрительно. Подозрительно и поведение жены. Однако конкретных фактов, свидетельствующих о том, что Дорохов — это Соколов, пока нет. Возьмем за исходное предположение, что Дорохов — это Соколов. Что он должен был сделать после убийства Рогачева? Прежде всего замести следы. Письмо с подделанным почерком Рогачева было первым шагом, убийство Димки — вынужденным вторым шагом. Следов становилось больше. Таким явным следом был, например, убийца Димки. Но разыскать его не удалось. Валера Бутенко увидел убийцу около облисполкома, значит, кто-то из двух заинтересовавших там Димку людей вызвал его к зданию, откуда должен был выйти мальчик. По рассказу Валерки, убийца вошел в здание и вскоре вышел. Вероятно, имел свидание с тем, кто приказал ему убить Димку. Но фактов, уличающих именно Дорохова, нет. Варюхин под наблюдением, Дорохов же исчез, значит, раскопать все материалы о Дорохове, выяснить его связи и знакомства — единственный путь, который у нас есть. И надо поторопить львовских товарищей с материалами по спецлагерю и по делу Рогачева, тогда работать будет легче.
Утром в кабинете полковника все трое еще раз обсудили, как именно действовать в ближайшее время. Миронов должен был продолжать выяснение личности жильца кооперативной квартиры, Луганов — заниматься Варюхиным и в особенности Дороховым. Полковник — координировать работу обоих и тесно поддерживать контакт с Львовским управлением, поскольку именно там должны быть материалы о полковнике Соколове.
— Пока у нас все не очень определенно, Софью Васильевну Дорохову беспокоить не будем, — сказал полковник, — однако вы, Василий Николаевич, будьте настороже. Судя по ее поведению, эта женщина что-то знает об исчезновении мужа. Пока нам трудно предъявить ей какие-либо факты, но они, конечно, рано или поздно будут у нас в руках, тогда и поговорим с ней. Я имею в виду факты о его смерти, если таковая в самом деле произошла. Но тело не найдено. И само отсутствие каких-либо доказательств смерти Дорохова — это уже кое-что. Ясно, что он хотел кому-то доказать, что покончил с этим светом. Это, конечно, я говорю о том варианте, если и в дальнейшем его смерть не подтвердится. Если подтвердится, тогда нам от Дорохова ничего не будет нужно. Если же в дальнейшем факт смерти будет вызывать сомнение, то в поисках будем исходить из предположения, что он жив. Версия о том, что он полковник Соколов, теперь напрашивается сама. Но, — полковник посмотрел на Луганова, — наша задача не только предполагать, а главным образом — знать. К этому я вас и призываю, товарищи. Максимум фактов, минимум предположений. Вопросы есть?
— Нет, товарищ полковник, — сказали оба майора.
— Приступайте, товарищи!
* * *
Сотрудник Львовского управления КГБ Орлов, которому было поручено дело Соколова, любил Львов. Он любил бродить по старому городу, любил эти узкие улочки, где дорога идет внизу, а тротуары порой подняты на человеческий рост, любил неправильности улиц, их неожиданную запутанность, каменные лестницы, ведущие вверх к домам.
Архивы Львова несли в себе множество важных и интересных фактов. Львовщина была многострадальным краем. Это был центр левого рабочего движения в Польской Галиции и центр украинского национализма, база бандеровщины и немецкого владычества на оккупированной Украине. И здесь же, во Львове, сплачивались силы польского шовинизма. Многое-многое переплелось в древнем городе, и архивы, конечно, отражали лишь часть того, что в нем происходило.
О лагере, где действовал полковник Соколов, удалось выяснить немного. Узников, оставшихся в живых, было мало, и разбросала их судьба по всему огромному Союзу. Те же, кто был рядом, ничего не знали о деятельности полковника, потому что большинству из них удалось бежать из лагеря до сорок четвертого года, то есть до появления в нем полковника РОА.
Очень нужны были показания гитлеровских пособников, вахманов и обервахманов лагеря. Они в большинстве своем набирались из украинских националистов и безусловно во многом могли бы помочь. Но следов их пока не было найдено.
— Это просто объясняется, — размышлял Орлов. — Вся эта накипь ушла при приближении нашей армии в отряды Бандеры. А с этими отрядами нам пришлось повозиться. В сорок третьем году националисты сильно не поладили с немцами. Они надеялись на немецкую поддержку, чтобы потом стать хозяевами на Украине, а немцы использовали их как лакеев. Начались вооруженные столкновения. Националисты затеяли резню и с поляками. Причем обе стороны вовлекали крестьян, которые ничего не понимали в том, что происходит. Украинские националисты дрались против наших партизан, поляков, без разделения их по политическому направлению, против немцев и против наших войск. Наши партизаны пытались навести порядок и разъяснить крестьянам, кто им враг, кто друг. Положение страшное. Количество жертв огромное. Вот вахманы и обервахманы лагеря и разделились. Националисты ушли к Бандере. Часть из них немцы перехватили и поставили к стенке. Другая часть — без всяких идеологических лакировок — осталась при немцах и при первых слухах о наступлении нашей армии бежала в Германию. Их сейчас, кроме как в Мюнхене, а то и Парагвае, не обнаружишь… Остаются те, что, сменив имена, вышли из леса после разгрома бандеровского движения. Эти отсидели разные сроки и прячутся в Сибири или в других местах, где нет свидетелей их «подвигов». Возможно, среди них есть и те, кто нам нужен. Но пока все это выяснится, много времени пройдет.
