Тимур осторожно, стараясь оставаться не замеченным «полковником», медленно поднимался по лестнице – шел, когда шел тот, замирал на месте, как только останавливался тот. На одной из площадок незнакомец затих, позвонил. Послышался тихий женский голос, о чем-то спросили, но дверь не открывали. Незнакомец ответил. Тимур уловил фразу: «Я от отца Геронтия».
Убедившись, что преследуемый им человек скрылся в квартире, запомнив номер квартиры, Тимур спустился этажом ниже и уселся на подоконнике.
Так он просидел, ожидая, ровно тридцать минут. Ночь стояла безлунная, покой не нарушался ничем. Но вот в ночной тиши прошумел мотор автомашины и замер за углом, совсем рядом. И одновременно наверху, в той квартире открылась дверь, послышались шаги – человек спускался. Тимур соскользнул с подоконника, опрометью бросился вниз, выскочил во двор. Теперь надо было куда-то спрятаться, пропустить «полковника» вперед и идти вслед за ним. Тимур так и сделал, – притаившись за клумбой, подождал, пока интересовавший его гражданин вышел из подъезда и направился к автомобилю. Тимур крался почти рядом, маскируясь зарослями акаций. Но, однако, что за дьявол! Это же совсем другой человек! При свете электрических лампочек, горевших у подъездов, он хорошо рассмотрел шедшего впереди человека – тонкогубый, костлявый старик с аскетически худой вытянутой физиономией. Старик дошел до угла, и там сразу зашумел мотор автомашины. Тимур хотел уже повернуть обратно, но в эту самую минуту старик неожиданно повернулся и метнул на него ненавидящий взгляд. И в тот же миг страшная тяжесть обрушилась сзади на Тимура, он почувствовал удар в голову и потерял сознание.
Очнулся Тимур в небольшой комнате. В открытое окно било солнце, у окна стоял какой-то человек в белом халате. Тимур пытался догадаться, где он, – впрочем, это он понял довольно скоро, как только обнаружил, что голова его основательно забинтована, и вспомнил шаг за шагом все, что случилось с ним по приезде в Ленинград. Что же произошло с ним, какую еще мальчишескую оплошность он допустил? Постепенно он, кажется, понял в чем дело, понял, как всегда, слишком поздно.
Его подвело отсутствие осторожности. Увлекшись наблюдением, Тимур ни разу не оглянулся и не видел настигавшего его второго человека, того, за кем он последовал сюда, в Ленинград. Но старик-то отлично знал, как обстоит дело, и не хотел вести за собой Тимура и дальше: там, на углу, он неожиданно остановился и подал знак следовавшему за Тимуром своему сообщнику. Тогда Тимур не имел времени ни для того, чтобы удивиться странному жесту старика, ни чтобы осмыслить его – он упал без чувств от нанесенного ему удара. Скорее всего, они отнюдь не были уверены в том, что Тимур не какой-нибудь обыкновенный грабитель, задумавший разделаться со стариком ночью, в безлюдье отдаленного района большого города. Тимур был почему-то уверен, что все обстояло именно так, но сейчас его беспокоило другое: человек в белом халате, видимо – и это вполне естественно, – захочет выяснить, что же случилось с ним той ночью, как отвечать на его вопросы? Сказать правду – значило бы начать с Ирэн Грант, с Егорова – при одной мысли об этом Тимуру становилось страшно; сказать, что встретился случайно на вокзале с человеком, показавшимся подозрительным, решил проследить за ним и вот… Но, во-первых, Тимур уже вышел из возраста, в котором играют в шпионов, во-вторых, такой рассказ выглядел бы весьма неубедительным и привлек бы к нему, к Тимуру, внимание соответствующих органов, чего следовало избегать любой ценой. Надо придумать что-нибудь другое.
Человек в белом халате время от времени бросал на Тимура взгляды, по-видимому ожидая, когда тот придет в себя. Потом подошел к койке, на которой лежал юноша, сказал полушутливо:
– Ну, ну, открывайте глаза, я же вижу – очнулись.
– Где я? – спросил Тимур.
– В больнице.
Посетитель оказался представителем милиции. Он объяснил, что Тимура рано утром нашли дворники, вышедшие убирать улицы. Представитель милиции поинтересовался обстоятельствами происшествия. Тимур ответил, что ему, собственно, ничего не известно, он не видел, кто его ударил, чем ударил, и понятия не имеет, зачем или за что с ним разделались таким образом. Следователь с явным недоверием посмотрел на пострадавшего.
– Попытки ограбления не установлено – и деньги, и документы остались при вас, – сказал он неодобрительно. – Случаев хулиганства в ту ночь там не зарегистрировано.
Тимур молчал.
– С какой целью вы прибыли в Ленинград? – допытывался следователь.
– У меня выдался свободный день, захотел посмотреть….
– Почему вы поздно ночью очутились в столь отдаленном районе? Вы знаете кого-нибудь из проживающих там?
– Я ходил, осматривал…
– Но в том районе, где вас обнаружили, нет никаких исторических памятников.
– При чем здесь исторические памятники? Скажите, товарищ из милиции, я подвергся нападению хулиганов, или, может быть, это я на кого-то напал? – Тимур рассердился, оснований к подобному допросу он не видел: как-никак, жертва-то он!
– Хулиганов?.. – следователь с сомнением покачал головой. – В этом происшествии с вами много непонятного, – признался он, – а вы не хотите помочь нам.
– Я хочу уехать в Москву, сегодня же, – сказал Тимур вместо ответа.
– Вам необходимо полежать в больнице. Врачи не выпишут вас в таком состоянии.
– Буду лежать дома, – решительно, с некоторым озлоблением произнес Тимур. – Там меня по крайней мере не будут в чем-то подозревать.
Расстались недружелюбно. «Черт возьми, он не поверил ни одному моему слову», – с тревогой размышлял Тимур. В тот же день он возвратился домой. О поездке в Ленинград он не сказал никому ни слова, а повязку на голове объяснил столкновением с группой хулиганов. Он с облегчением надеялся, что о случившемся с ним в Ленинграде можно забыть, но жестоко ошибся, – не прошло и двух недель, как он в этом убедился.
При очередном визите Тимура Ефим Саулыч Пищик-Нарежный не взывал к Эмилии и не сообщил ей заблаговременно, что «молодой человек идет», – он занимался с гостем. Тимур этому обстоятельству обрадовался, – можно без помех побыть с Мариной. Девушка встретила его на веранде, предложила пройти в сад и сесть за стол, но Тимур не спешил, наедине с ней было куда приятнее. Он снова осторожно завел речь о необходимости соединить их судьбы, и как можно скорее. Марина схватила Тимура за руки и, счастливая, оживленная, потянула его за собой. Однако на последней ступеньке веранды он инстинктивно остановился и посмотрел вдоль дорожки, уходящей в глубь сада: из-за поворота показались чем-то взволнованный Ефим Саулыч и человек, при виде которого Тимур отшатнулся назад, – это был тот самый старик, встреча с которым в Ленинграде чуть не стоила ему жизни. Тимур повернулся и почти бегом достиг калитки, – он уходил. Марина с тревогой бежала за ним, пытаясь догадаться, почему он так внезапно всполошился.
Не поднимая на нее глаз, Тимур заговорил растерянно:
– Я вспомнил… Мне необходимо сейчас быть дома… Отец просил, он будет ждать меня. Я позвоню тебе завтра, – повернулся и быстро зашагал по дорожке прочь от дачи Нарежных. В его словах не было ни правды, ни искренности – уж ее-то он обмануть не мог! Марина стояла у калитки ошеломленная. Что случилось? Ведь должно же было что-то случиться, чтобы он, ее Тимур, повел себя так странно. Что же произошло? Разве сегодня здесь было не так, как обычно? Она машинально повернулась – к ней подходил дедушка Ефим в сопровождении заморского гостя, старого, с улыбкой на длинном, изборожденном продольными морщинами лице.
Она упорно размышляла, вспоминала каждое слово Тимура, жест… Вот она тащит его, а он и не думает упираться, им весело… вот они уже на последней ступеньке веранды, и тут что-то случилось. Она вспомнила: Тимур бросил взгляд вдоль садовой дорожки, взгляд какой-то необычный для него, испуганно-настороженный, и тотчас страшно растерялся, испугался, бросился бежать к калитке, как если бы хотел скрыться от кого-то, с кем совершенно неожиданно встретился. Там, на садовой дорожке, были дедушка и его гость, лишь на днях приехавший в Советский Союз из-за границы. Так от кого же из них в такой панике скрылся Тимур? Конечно, не от дедушки. Но и этого старика-иностранца ему бояться нечего, смешно даже! Тем более что он с ним вообще не мог быть знаком. Так в чем же дело? И чем больше Марина думала, тем сильнее ею овладевала гнетущая тоска, – складывалось какое-то предчувствие: нет, то, что только что произошло здесь, – не просто странный эпизод, а нечто значительное и страшное, такое, что может перевернуть ее жизнь, надежды.
Она упорно размышляла, вспоминала каждое слово, каждый жест Тимура и неожиданно поняла, что уже давно между ними легла какая-то тайна, что-то опасное. Марина пыталась решить для себя важный вопрос – имеет ли она право держать свои сомнения при себе? Но, немного успокоившись, она решила, что, собственно, ничего зазорного не будет, если она обратится за советом к человеку, о котором от отца слышала исключительно хорошее. Вскоре она с бьющимся сердцем входила в кабинет полковника Соколова.
