— Я начинаю сердиться. Объясните почему.
Толстяк поднес руку к лицу, вытер испарину. Покосился на дверь, потом снова обернулся к Борну.
— Другие могли проболтаться, другие могли вас узнать. Я в полиции на заметке, они придут прямо ко мне.
Мари не совладала с собой, обернулась к Джейсону.
— Полиция… Так это была полиция! — вырвалось у нее.
Борн сердито взглянул на нее, затем снова обратился к перепуганному толстяку.
— Вы хотите сказать, что полиция причинит вред вашей жене и детям?
— Не сама полиция — вы же знаете. Но их интерес приведет ко мне других. К моей семье. Сколько их, тех, кто охотятся на вас? И каковы они, эти охотники? Вы это знаете не хуже меня; они не остановятся ни перед чем: смерть женщины или ребенка для них — ничто! Заклинаю. Своей жизнью. Я ничего не говорил. Уходите.
— Вы преувеличиваете. — Борн поднес бокал к губам, давая понять, что разговор окончен.
— Ради Бога! — Толстяк наклонился к Борну, схватившись за край стола. — Вы хотите доказательств моего молчания? Пожалуйста! Информация о вас была опубликована в газете. Любой человек, располагающий какими-то сведениями о вас, должен был позвонить в полицию. Конфиденциальность гарантировалась. Вознаграждение было щедрым, полиции нескольких стран перевели деньги по линии Интерпола. На былые неурядицы можно было взглянуть в ином свете. — Толстяк выпрямился, снова вытер лицо. — Такому человеку, как я, пригодились бы более теплые отношения с полицией. Однако я ничего не сделал. Несмотря на гарантии конфиденциальности, я ничего не сделал!
— Вы нет. А другие? Говорите правду, я пойму, если вы солжете.
— Я знаю только Черняка. Он один из всех, с кем я говорил, признает, что встречал вас. Но вы это и сами знаете. Ведь конверт попал ко мне от него. Он никогда не проговорится.
— Где он сейчас?
— Где и всегда. В своей квартире на Лёвенштрассе.
— Где это? Я никогда там не был.
— Не были? — Толстяк запнулся. Губы сжались, в глазах тревога. — Вы что, меня проверяете?
— Отвечайте на вопрос.
— Лёвенштрассе, 37. Вы это знаете не хуже меня.
— Значит, я вас проверяю. А кто передал конверт Черняку?
Толстяк замер, его сомнительной честности был брошен вызов.
— Понятия не имею. И никогда не пытался узнать.
— Вам даже не было интересно?
— Конечно нет. Коза никогда не пойдет в волчье логово.
— Козы не ошибаются, они наделены отличным нюхом.
— И осторожностью, mein Herr. Потому что волк проворнее и куда агрессивнее. Будет только одна погоня. Последняя для козы.
— Что было в конверте?
— Я сказал вам, я его не открывал.
— Но вы знаете, что в нем.
— Полагаю, деньги.
— Полагаете?
— Хорошо. Деньги. Очень много денег. Если что-то не сходится, я ни при чем. А теперь, прошу вас, умоляю. Уходите!
— Последний вопрос.
— Все что угодно. Только уходите!
— За что заплатили эти деньги?
Толстяк уставился на Борна, шумно дыша, его подбородок блестел от пота.
— Вы истязаете меня, mein Herr, но я не отвернусь от вас. Можете считать это мужеством жалкой козы, которой удалось выжить. Каждый день я читаю газеты. На трех языках. Полгода назад был убит человек. О его смерти сообщалось на первых страницах всех этих газет.
Они обогнули квартал, проехали по Фалькенштрассе, затем повернули направо к Гроссмюнстерскому собору. Лёвенштрассе находилась в западной части города, за рекой. Самый короткий путь — через Мюнстерский мост, по Банхофштрассе, затем по Нюшелерштрассе; улицы пересекались, как объяснил человек на стоянке у ресторана «Три хижины».
Мари Сен-Жак молчала, вцепившись в руль, сжимая его с той же одержимостью, с какой стискивала свою сумочку в отеле; это каким-то образом поддерживало ее. Борн взглянул на нее и понял.
Полгода назад был убит человек. О его смерти сообщалось на первых страницах всех этих газет.
Джейсону заплатили за убийство. Полиция нескольких стран объединила средства, чтобы соблазнить колеблющихся информаторов, чтобы шире раскинуть сети. Значит, был убит не один человек.
Сколько их, тех, что охотятся на вас, mein Herr? И каковы они, эти охотники?.. Они не остановятся ни перед чем: смерть женщины или ребенка для них ничто!
Не полицейские. Другие.
В ночном небе вырисовывались колокольни Гроссмюнстерского собора, в свете прожекторов рождались зловещие тени. Джейсон глядел на это древнее сооружение; как и многое другое, он знал его и не знал. Он видел его раньше и, однако, видит сейчас впервые.
Я знаю только Черняка… Конверт попал ко мне от него… Лёвенштрассе, 37. Вы знаете это не хуже меня.
Знает? Откуда?
Они проехали по мосту и окунулись в оживленное движение новой части города. Улицы были загружены, пешеходы и автомобили боролись за каждый перекресток, красный и зеленый огни без конца сменяли друг друга. Борн попытался сосредоточиться ни на чем… и на всем сразу. Контуры истины начинали проступать, одно загадочное очертание за другим, каждое поразительнее предыдущего. Он не был уверен, что в состоянии — умственно в состоянии — усвоить многим больше.
— Halt! Die Dame da! Die Scheinwerfer sind aus, und Sie haben links signalisiert. Das ist eine Einbahnstrasse![23]
Джейсон посмотрел в окно, и резкая боль вновь пронзила грудь. Патрульная машина поравнялась с ними, и полицейский кричал в открытое окно. Джейсон вдруг все понял… понял и рассвирепел. Мари увидела патрульную машину в боковое зеркальце, погасила фары и включила сигнал левого поворота. На улице с односторонним движением, где все стрелки указывают направо. А левый поворот перед носом у полицейской машины это сразу несколько нарушений: выключенные фары, возможно, даже умышленное столкновение; их остановят, и Мари закричит.
Борн включил фары, затем нагнулся к женщине, одной рукой выключил сигнал поворота, другой — стиснул ей руку.
— Я убью вас, доктор, — сказал он тихо, а затем крикнул полицейскому: — Извините! Мы немного запутались! Мы — туристы! Нам нужен следующий квартал!
Офицер был в двух шагах от Мари и не сводил с нее глаз, явно озадаченный тем, как она себя вела.
Свет сменился.
— Поезжайте. И не делайте глупостей, — сказал Джейсон. Он помахал полицейскому. — Еще раз извините! — прокричал он.
Полицейский пожал плечами и повернулся к напарнику, продолжая прерванную беседу.
— Я перепутала, — сказала Мари, ее тихий голос дрожал.
— Здесь такое движение… Боже, вы сломали мне руку… Подонок!
Борн отпустил ее. Злость в голосе насторожила. Он предпочел бы страх.
— Уж не думаете ли вы, что я поверю?
— Тому, что рука сломана?
— Тому, что вы перепутали.
— Вы сказали, что скоро надо будет повернуть налево. Я только об этом и думала.
— Впредь внимательней следите за дорогой! — Он отодвинулся, но взгляда не отвел.
— Вы чудовище! — прошептала она, на мгновенье прикрыв глаза, а когда открыла их, Борн снова увидел страх.
Наконец они добрались до Лёвенштрассе, широкой улицы, где низенькие домики из кирпича и массивного дерева были с обеих сторон стиснуты современными зданиями из стекла и бетона. Характерные сооружения прошлого столетия соперничали с утилитаризмом современной безликости — и не уступали. Джейсон посмотрел на номера, они уменьшались от середины восьмидесятых, и с каждым кварталом старые дома постепенно вытесняли высокие многоквартирные, пока улица наконец не вернулась в ту эпоху. Бок о бок стояли аккуратные четырехэтажные домики с крышами и окнами, отделанными деревом, каменными ступеньками с перилами, ведущими на крыльцо, освещенное фонарем. Борн узнал непомнимое; само по себе это не было удивительно, удивительно было другое. Череда домов вызвала в памяти иную, очень ясную картину другой череды домов, схожей, но странно отличной. Обветшавшие, одряхлевшие постройки, несравнимо менее аккуратные или ухоженные… Треснувшие стекла, сломанные ступеньки, щербатые перила — зазубренные концы ржавых железок. Дальше, в другой части… Цюриха, да, это в Цюрихе. В маленьком квартале, где едва ли бывают те, кто там не живет, в городском районе, который словно застыл, но совсем не грациозно.
— Штепдекштрассе, — пробормотал Борн, сосредоточиваясь на мысленной картине. Он видел дверь линяло-красного цвета, такого же темного, как шелковое платье женщины рядом. — Меблированные комнаты на Штепдекштрассе.
— Что? — Мари вздрогнула. Бормотание встревожило ее, она, очевидно, подумала, что эти слова относятся к ней, и испугалась.
— Ничего. — Борн отвел глаза от платья и выглянул в окно. — Вот и дом тридцать семь, — сказал он, показывая на пятый в череде дом. — Остановите машину.
Борн вылез первым, велев ей передвинуться на сиденье и выйти за ним. Проверил, как слушаются ноги, и забрал у нее ключи.
