Впрочем, одно было, яркое и тревожное. Три темных треугольника, тяжелые балки и свет свечей. Он не ошибся: это было цюрихское воспоминание. Но из другой жизни.
— Приехали, — сказала Мари.
— Знаю.
— Что теперь? Говорите, — закричала женщина. — Проезжаем!
— Езжайте до следующего угла, затем поворачивайте налево. Объедем квартал и вернемся сюда.
— Почему?
— Хотел бы я знать.
— Что?
— Делайте, как я сказал!
Кто-то был здесь… в этом ресторане. Почему не возникают новые образы? Образ. Имя.
Они дважды объехали ресторан. Вошли две парочки и веселая компания из четырех человек, вышел один и пешком направился к Фалькенштрассе. Судя по количеству автомобилей у входа, ресторан заполнен примерно наполовину. Свободных столиков не останется часа через два: в Цюрихе ужинают поздно, ближе к одиннадцати. Тянуть не имело смысла, больше ничего не вспоминалось. Можно было только войти в зал, сесть за столик и ждать: вдруг всплывет еще что-нибудь. Ведь так уже было: маленькая глянцевая книжечка спичек вызвала реальный образ. Где-то в этой реальности таится истина, которую он должен отыскать.
— Поворачивайте направо и остановитесь перед последней машиной. Вернемся пешком.
Молча, не возражая и не сопротивляясь, Мари Сен-Жак сделала, что велели. Джейсон взглянул на нее; она подчинилась слишком покорно, это не вязалось с тем, как она вела себя раньше. Он понял. Придется ее проучить. Что бы ни случилось в «Трех хижинах», она еще была ему нужна. Она должна вывезти его из Цюриха.
Машина остановилась, задев покрышками тротуар. Мари выключила зажигание, стала вытаскивать ключи, медленно, слишком медленно. Он протянул руку и взял ее за запястье; она смотрела на него из темноты не дыша. Он скользнул пальцами по ее ладони и нащупал ключи.
— Это мне, — сказал он.
— Естественно, — ответила она, неестественным движением положив левую руку на дверцу.
— Теперь выходите и ждите меня у машины. И без глупостей!
— Какие глупости? Вы же убьете меня.
— Хорошо. — Борн дотянулся до дверной ручки с ее стороны с преувеличенным трудом. Его затылок был у самой ее головы, он нажал на ручку.
Шуршание ткани было внезапно, движение воздуха — еще более внезапно: дверца распахнулась, женщине едва не удалось выскочить на улицу. Но Борн был готов: ее придется проучить. Он мгновенно развернулся, левая рука выстрелила, как пружина, пальцы цепко ухватили шелковое платье у воротника. Он втянул ее обратно и, схватив за волосы, дернул так, что ее лицо оказалось рядом с его.
— Я больше этого не сделаю! — закричала Мари, ее глаза налились слезами. — Клянусь, никогда больше не сделаю!
Борн захлопнул распахнутую дверцу и внимательно посмотрел на пленницу, пытаясь осмыслить что-то в себе самом. Полчаса назад, в другой машине, ему самому стало тошно, когда он ткнул ей в лицо пистолет, угрожая убить, если она не подчинится. Теперь он не испытывал никакого отвращения; один явный поступок перевел ее в другой лагерь. Она стала врагом, угрозой; он убьет ее, если придется, убьет без сожалений, потому что это будет целесообразно.
— Скажите что-нибудь, — прошептала она. Ее тело свело короткой судорогой, грудь под темным шелком платья вздымалась и опадала. Она схватила себя за запястье, пытаясь успокоиться, отчасти ей это удалось. Она снова заговорила, уже не шепотом, в полный голос, но монотонно:
— Я сказала, что больше этого не сделаю, и не сделаю.
— Вы попытаетесь, — спокойно ответил он. — Наступит мгновение, когда вы решите, что теперь получится, и попытаетесь. Поверьте мне, когда я говорю: это невозможно, но если вы попытаетесь еще раз, мне придется вас убить. Я не хочу этого делать, в убийстве нет необходимости, никакой необходимости. Если вы не станете угрозой для меня, а убежав прежде, чем я отпущу вас, вы ею станете. Я не могу этого допустить.
Это была правда, такая, какой она ему представлялась. Легкость, с которой он принял решение, ошеломила его не меньше, чем само решение. Убить было целесообразно — и все.
— Вы обещали, что отпустите меня, — сказала она. — Когда?
— Когда буду в безопасности, — ответил он. — Когда будет все равно, что вы говорите и делаете.
— Когда это будет?
— Через час или два. Когда мы выберемся из Цюриха и я буду на пути куда-нибудь еще. Вы не будете знать куда.
— Почему я должна вам верить?
— Мне безразлично, верите вы мне или нет. — Он отпустил ее. — Приведите себя в порядок. Вытрите глаза и причешитесь. Мы идем в ресторан.
— А что там?
— Хотел бы я знать, — сказал он, взглянув на вход в «Три хижины».
— Вы это уже говорили.
Он посмотрел на нее, посмотрел в распахнутые карие глаза, которые искали его взгляда. Искали в страхе, в смятении.
— Знаю. Поторопитесь.
Толстые потолочные балки, пересекающие высокий, в альпийском стиле, свод, столы и стулья массивного дерева, глубокие кабинки, свечи. По залу ходил аккордеонист, слышались приглушенные звуки баварских мелодий.
Он уже видел этот зал, балки и подсвечники отпечатались где-то в памяти, отложились звуки. Он приходил сюда в другой жизни. Они остановились в фойе; метрдотель в смокинге не заставил себя долго ждать.
— Haben Sie einen Tisch schon reserviert, mein Herr?[22]
— Если вы имеете в виду предварительный заказ, к сожалению, нет. Но нам вас очень рекомендовали. Надеюсь, вы сможете нас посадить. В кабинке, если возможно.
— Непременно, сэр. Еще рано, свободных мест много. Сюда, пожалуйста! — Метрдотель проводил их в кабинку по соседству со входом, на середине стола мерцала свеча. То, что Борн хромал и опирался на женщину, подсказало: нужно предоставить ближайшее свободное место. Джейсон кивнул Мари Сен-Жак, она села, он опустился за стол напротив нее.
— Придвиньтесь к стене, — сказал он, когда метрдотель ушел. — И помните, пистолет в моем кармане, мне довольно лишь поднять ногу, и вы в ловушке.
— Я же сказала вам, что не стану пытаться.
— Надеюсь. Закажите что-нибудь выпить, на еду нет времени.
— Я и не смогла бы есть. — Она снова схватила себя за запястье, ее руки заметно дрожали. — А почему нет времени? Чего вы ожидаете?
— Не знаю.
— Почему вы все время твердите: «Я не знаю», «Хотел бы я знать»? Зачем вы сюда пришли?
— Потому что я бывал тут раньше.
— Это не ответ!
— Я и не собираюсь отвечать вам.
Подошел официант. Мари попросила вина, Борн заказал виски — ему требовалось что-нибудь покрепче. Он оглядел ресторан, стараясь сосредоточиться на всем сразу и ни на чем конкретно. Превратиться в губку. Но ничего не произошло. Ни один образ не всплыл в его сознании, ни одна мысль не потревожила безмыслие. Ничего.
И тут Борн увидел лицо в противоположном конце зала. Массивное лицо, массивная голова над тучным телом, прижатым к стене кабинки, рядом с закрытой дверью. Толстяк не покидал полутьмы своего наблюдательного пункта, словно неосвещенная часть зала служила ему убежищем. Его взгляд был прикован к Джейсону, равно испуганный и недоверчивый. Борн не знал этого человека, зато человек его знал. Поднеся пальцы ко рту, он вытер уголки губ, затем отвел глаза, оглядев каждого обедающего за каждым столиком. И лишь затем пустился в очевидно мучительный переход через зал по направлению к их кабинке.
— К нам приближается человек, — предупредил Джейсон Мари. — Какой-то толстяк, и он очень напуган. Не произносите ни слова. Что бы он ни говорил, молчите. И не смотрите на него, небрежно обопритесь локтем о стол и положите на руку голову. Смотрите на стену, а не на него.
Мари нахмурилась, поднесла правую руку к лицу, пальцы ее дрожали. Губы шевельнулись, но слов не последовало. Борн ответил на невысказанный вопрос.
— Для вашего же блага, — сказал он. — Зачем вам нужно, чтобы он потом мог вас узнать?
Толстяк остановился возле их столика. Борн задул свечу, кабинка погрузилась в полумрак. Незнакомец заговорил низким, срывающимся голосом:
— Боже мой! Зачем вы сюда пришли? В чем я провинился, что вы так поступаете со мной?
— Мне нравится здешняя кухня, вы же знаете.
— Неужели вы совершенно бесчувственны? У меня семья, жена и дети. Я сделал только то, что мне приказали. Я передал вам конверт, но не заглядывал внутрь и ничего не знаю!
— Но вам ведь заплатили за услугу, не так ли? — Борн задал вопрос по наитию.
— Да, но я никому ничего не сказал! Мы никогда не встречались, я не описывал вас. Я ни с кем не разговаривал!
— Тогда почему вы так напуганы? Я самый обычный посетитель, желающий поужинать с дамой.
— Умоляю вас, уходите!
— Я начинаю сердиться. Объясните почему.
Толстяк поднес руку к лицу, вытер испарину. Покосился на дверь, потом снова обернулся к Борну.
